и сообщали интересные данные, и все же главное (фашисты в это время уже вели на берегах Великой сооружение оборонительной линии «Пантера») ускользало из поля зрения командования бригады. В Опочке нужен был партизанам человек, имевший доступ к планам гитлеровцев, к расходным хозяйственным документам, по которым можно было бы определять характер воинских перевозок.
Однажды Рэм, расспрашивая дотошно Надю Литвиненко о самых, казалось бы, несущественных мелочах ее жизни, услышал новое имя — Гаврилова. Попросил:
— Расскажи про нее подробнее.
— Красивая. Как раз тебе пара, — пошутила Литвиненко.
— Не шути. Скажи, что это за человек?
— Что рассказывать-то? Была студенткой. Приехала к матери на каникулы и застряла. Была девчонкой серьезной, хорошей, а теперь у немцев служит. В хозкомендатуре. Говорят, довольны ею фашисты.
Через сутки Рэм с жаром докладывал командиру и комиссару свой план вербовки Гавриловой.
— Что ж, рискнем, командир? — спросил Кулеш.
— Конечно, — выпалил Рэм.
— Придется, — улыбнулся Марго, — раз Кардаш за комбрига решает. Его же и пошлем, — кивнул он в сторону покрасневшего разведчика. — А что и как, обмозгуем сегодня вечером.
…Он долго не возвращался. Несколько часов после назначенного срока ждали его у лесного ручья Марго и Кулеш. Они решили никого не посвящать в тайну «главной партизанской невидимки» в Опочке (если такую удастся заполучить), кроме узкого круга лиц. Рэм вернулся вымокший до нитки под холодным осенним дождем. Зуб на зуб у него не попадал, но глаза светились. И командир с комиссаром поняли: удача!
— Не девушка — клад, — восхищенно рассказывал Кардаш, а он уже в то время научился быть сдержанным в оценках.
Рая Гаврилова действительно пользовалась у заправил хозкомендатуры доверием и даже была допущена к секретной документации. Быть разведчицей бригады Марго девушка согласилась охотно (оказалось впоследствии, что она уже имела контакты с разведкой рейдирующей в первую военную зиму Особой бригады штаба Северо-Западного фронта), но предварительно подвергла Рэма придирчивому допросу. Первые же данные о противнике, полученные от Гавриловой, привели в хорошее расположение духа начальника бригадной разведки Петровича (Конопаткин возглавил отряд спецназначения и ушел с ним в Латвию), а ему угодить было нелегко.
— За точность информации зашифруем Гаврилову под кличкой «Абсолют», — предложил Петрович Марго, — и посылать к ней на явку будем только Кардаша.
Комбриг согласился.
Рэму везло на наставников. До войны по дороге жизни его невидимо вела рука отчима Михаила Павловича Рахманова, человека большой души. Первые шаги на партизанских тропах он делал рядом с Марго, Кулешом, Конопаткиным — людьми, оставившими заметный след в истории народной войны против оккупантов. Отечески отнесся к юноше и новый начальник разведки Павел Никитович Петрович. Было Петровичу за пятьдесят, но его неутомимой следопытской энергии мог бы позавидовать и молодой. Коммунист с 1919 года, участник революционных событий и гражданской войны, Петрович долго жил у границы и хорошо знал край, где воевала бригада.
Какая бы обстановка ни складывалась, Павел Никитович всегда находил время, выслушав донесение Кардаша, поговорить с ним. То расскажет, как в лесу по поведению птиц и зверя можно определить присутствие человека. То порекомендует место на пути к новой явке, где в случае опасности следует укрыться. Или вдруг с грубоватой нежностью скажет:
— А стихи про свою Милу ты хорошие написал. Краем уха слышал, как ребятам читал их у костра. Береги такую любовь, парень…
Рэм иногда читал свои стихи у неярких партизанских костров. Чаще пел. Был у него приятный сильный голос. Товарищи всегда просили: «Начни-ка „Катюшу“». Подпевали нестройными голосами. Потом Рэм уже один исполнял ставшие близкими всем «Синий платочек», «В землянке»…
Весь 1943 год четко работала агентурная сеть в Опочке. Разведчики держали штаб бригады и армейское командование в курсе всего, что происходило вокруг них. Они снабжали бригаду также медикаментами, табаком, солью, которая ценилась на вес золота.
Во время одной из встреч в деревне Шаблавино Гаврилова познакомила Рэма с женщиной средних лет, сказала:
— Мой помощник Андреева. Работает в управе. Комбригу передай — ручаюсь за нее. — И, заметив, что Кардаш недоволен нарушением правил конспирации, смеясь, попросила: — Да улыбнись ты, Рэмка, раз говорю — ручаюсь, значит, порядок.
— От Петровича попадет за такой «порядок», — буркнул Рэм, но улыбнулся девушке, к которой относился всегда с восхищением, уважая ее умение смело рисковать и умно действовать в сложных обстоятельствах.
Так в бригаде появился агент по кличке «Олень». Беженка Мария Федоровна Андреева была женой советского генерала Оленина. Вскоре с ее помощью через Рэма партизаны узнали о составе и времени выхода из Опочки на операцию трех батальонов карателей. Отряды из бригад Марго и Гаврилова атаковали неожиданно их в районе деревень Говядово — Сляново и основательно потрепали.
После разгрома фашистов у стен Ленинграда командование немецких армий группы «Север» всячески усиливало оборонительный рубеж «Пантера». Обстановка в Опочке и вблизи города интересовала наши войска теперь как никогда. Не успевал Кардаш вернуться с явки, как приходилось собираться в новый поход.
В начале марта 1944 года на Большую землю были переданы точные координаты расположения вражеских частей в Опочке. Над городом появились советские самолеты. Взлетели на воздух орудия, танкетки, строительные материалы для «Пантеры».
А через неделю партизаны были потрясены гибелью отважного разведчика. Возвращаясь с явки 18 марта, Рэм Кардаш был предательски убит.
Вместе с документами погибшего Петрович передал комбригу ученическую тетрадь в клеенчатой обложке — дневник Рэма, черновики неоконченных рассказов и маленькую фотографию светловолосой девушки…
Людмила БурцоваБОГДАНОВСКИЙ КОРЕНЬ
Разыскать Константина Яковлевича Богданова в Загорске нетрудно. Он — секретарь парткома самого крупного в городе строительного управления. В его кабинете только что закончилось совещание, люди расходятся по объектам.
Мое появление Богданов воспринял как должное. К нему нередко заглядывают журналисты. И Константин Яковлевич охотно рассказывает о стройках, о людях, занятых нелегким трудом. Но сейчас очень удивился моему вопросу:
— Скажите, в Загорске ваши коллеги по работе знают, что вы — воскресший из мертвых?
— Что вы! Да и вспоминать об этом не хочется. — Посмотрел на часы, заторопился: — Простите. Опаздываю на лекцию. Учусь заочно в Высшей партийной школе…
Так состоялось мое знакомство с человеком, расстрелянным фашистами в четырнадцать лет, одним из членов семьи, которую и сейчас называют на Псковщине не иначе как партизанской.
Теперь уже никто не помнит, когда в деревне Ручьевой поставил сруб первый из рода Богдановых. Дед Дмитрий всегда говаривал, что Богдановы в эту землю корнями вросли, как те столетние липы при въезде в деревню. И в памяти Кости, его братьев и сестер всегда, испокон века, стоял у края деревни добротный, пятистенный дом Богдановых.
Было у Дмитрия Ивановича два сына. Старший, Яков, в восемнадцатом уехал в город, вступил в Красную гвардию. А когда поспокойнее стало в стране, написал домой, что хочет приехать в Ручьевую вместе с молодой женой. И отец принял это известие как само собой разумеющееся — все Богдановы возвращались к земле.
Так стал хозяином в доме Яков Богданов со своей молодой женой Ксенией.
Ксана Никитина девчонкой приехала из-под Москвы в Питер. Жила в прислугах, потом на фабрику поступила ткачихой. В столице и познакомилась с красноармейцем Яковом Богдановым.
…В деревне Ксении понравилось. Летом — раздолье: в лесу грибов, ягод всяких полно. В ручье, что в Шелонь впадает (отсюда и название деревни), вода быстрая, прозрачная…
Зазвенели в доме Богдановых детские голоса. Не бедствовали. Но и трудились не покладая рук.
В Ленинградской области стали организовываться первые колхозы. Крестьяне из деревень, что ближе к городу, уже ездили в Дубки смотреть на «фордзоны» с «Красного путиловца». И в Ручьевую приехал однажды представитель обкома партии на первое колхозное собрание. Более сорока лет прошло с тех пор, а Иван Яковлевич, старший сын Богданова, помнит тот вечер — такие страсти бушевали, такой шум стоял. Ребятишкам отец велел на печь лезть и там затаиться. А внизу плавал сизый дым, и сквозь его пелену пробивались голоса ораторов.
Уже под утро приезжий из Ленинграда сказал:
— Теперь приступим к выборам председателя колхоза. Какие будут предложения, товарищи?
Встал Иван Егоров, коммунист:
— Мы посоветовались и предлагаем Якова Богданова. В партии он не состоит, но душой, мыслями своими нашего он склада, большевистского.
Нелегко было на первых порах. И в Ручьевой, и в соседних деревнях грозились кулаки и их пособники «красного петуха пустить коммунии». На людях, на улице они кланяются председателю. А что у них за пазухой? Камень или нож?
Никогда не говорил об этом с женой Яков Богданов. Лишь однажды сказал:
— Знаешь что, мать, пошей-ка темные занавески на окна. И вешай по вечерам. Мало ли что… Ребятишки ведь…
Он уходил, когда дети еще спали, и возвращался, когда спали. В редкие свободные вечера брал меньшого на руки и ходил с ним взад и вперед по горнице.
Все годы, когда колхоз «Дружные ребята» на ноги становился, силу набирал, добрым помощником во всех делах Якова Дмитриевича была его жена. Работала Ксения Павловна со всеми наравне: в поле — так в поле, на скотном дворе — так на скотном. А семья-то разрослась: сыновей одних шестеро — два Ивана, Симан, Николай, Костя, Петр — да дочерей трое.
Растили детей Богдановы так, чтобы «душой и мыслями склада большевистского» получились. Подрастали ребята. Вот уже Иван-старший на самостоятельную дорогу вышел — в военное училище поступил. А тут война началась.