– Это еще зачем?
– Для гарантии.
– Бред какой-то. Ну и порядки у них! Понизовский усмехнулся еще ядовитее:
– А у нас? На большой земле? Ужели лучше? Яна окатила его ледяным взглядом.
– Я в ваших кругах не вращалась.
В дверной проем уже заглядывало утро. Праздник затухал. Вождя все его жены, бережно поддерживая, увели в опочивальню. Лица девушек казались в слабом свете серыми от усталости. Никакой веселости во взглядах, никакой живости в движениях.
Мы поднялись и пошли на берег. Костер кое-где еще рдел углями, но больше дымился, чем горел. Мне показалось, что островитяне восприняли наш уход с благодарностью.
Нильс брел по песку, спотыкаясь. Его провожала, бережно обняв за талию, поддерживая, та самая девчушка, что преподносила Яне на кровожадное убиение невинную пташку. И сама наподобие пташки что-то щебетала старику в подмышку. Нильс смущенно хмыкал и время от времени повторял застенчиво: «Но пасаран». То ли перебрал самогону местного розлива, то ли ошалел от близости юного девичьего тела.
– Сергей Иванович, – пробормотал Нильс, – будьте добры, переведите, что мне шепчет эта очаровательная особа. А то я кроме «лав ю» ничего не разбираю. Что это значит?
– А то и значит, – Понизовский отчаянно зевнул. – Очаровали вы крошку. Смотрите, обженит она вас.
– Как вам не стыдно! – возмутился Нильс.
– Любви все возрасты покорны. И детям, и старикам. Да вы не смущайтесь, девушки здесь созревают очень рано.
– Да я-то, Сергей Иванович, давно уже перезрел.
– Как знать. Не зря она к вам так жмется.
Вернувшись на яхту, мы, конечно, забыли о своем решении нести ночные вахты и завалились спать.
Я достал из пуфика пистолет и сунул его под подушку.
– Смотри, ваину свою не подстрели с перепугу, – предупредила Яна.
– Не боись, обращеньице знаем. – И я нырнул под ее горячий загорелый бочок.
– Ну-ну, – проворковала Яна. – Продолжим праздник? Теперь я тебя лишу девственности. Не возражаешь?
Через некоторое время я спросил Яну:
– А что такое кровный друг?
– Узнаешь в свое время, – пробормотала она и уснула.
ХМУРОЕ УТРО
Меня разбудил не солнечный свет в иллюминаторе, а тихий стук в дверь. Даже не стук – кто-то тихонько скребся снаружи. Неужели Борисыч выбрался без догляда?
Я поднял голову.
– Это я, Серый. – Тихий шепот Семеныча. – Выгляни.
Семеныч сидел в кокпите с сигаретой в руке. Вид у него был измученный.
– Ты как? – спросил он меня.
– Нормально, – соврал я. – Как огурчик. Только что из банки с рассолом.
– Посиди тогда, а? А я посплю часик-другой.
– Так ты не ложился?
– А ты думал? Не нравятся мне эти аборигены.
– Что так? – Я присел рядом с ним на кормовую банку, еще холодную с ночи. Взял протянутую Семенычем сигарету.
– Что-то замышляется, Серый.
– С чего ты взял?
Семеныч не ответил. Помолчал, глядя на остров, который был прекрасен среди синего моря в солнечном свете.
Аборигены еще еле шевелились, малым числом.
– И замышляется не здесь. Вернее – уже замыслилось. А здесь этот замысел воплощается.
– Семеныч, я с похмелья, спал всего два часа – нельзя ли попроще? Самогон этот окаянный…
– Я сам еще толком ни в чем не разобрался. Так, кое-что сопоставляю. Не случайно мы здесь оказались, кажется.
Я не был склонен разделять его опасения, хотя и меня тревожило что-то неясное.
– А что с нас взять, Семеныч? Кому мы нужны? Кому мы здесь дорогу перешли?
– Ну, здесь еще не успели… А вот там, – он махнул в сторону другого полушария, – там мы с тобой многим мозоли оттоптали. Там у нас врагов поболе, чем друзей.
– Ну не здесь же их опасаться.
– Как знать, Серый… Я пойду посплю. Посиди тут, ладно? – Семеныч поднялся, и по его движениям я понял, как он устал. – Сколько патронов у тебя?
– Семнадцать.
Семеныч кивнул:
– Я так и думал. Береги патроны, Серый. – Он скрылся в рубке.
Ох, недаром мне все это не нравилось с того самого весеннего вечера. Ах, Семеныч!
А он будто услышал, высунул голову:
– Я завтра хочу на острове пошарить. Прикроешь меня.
Я закурил еще одну сигарету и подумал, что на нашей яхте всего два умных человека: Семеныч и Янка. И один дурак. А вот кто – не трудно догадаться…
За завтраком, который по времени больше на обед походил, Понизовский положил на стол несколько скрепленных листочков.
– Тут я словарик накидал, – пояснил он. – Самая необходимая лексика. Нужно выучить. И вперемешку с английским вполне можно с ними объясняться.
Трудненько Серому придется. Моя английская лексика многообразием не хвалилась. «Фейсом об тэйбл!» – мне этой фразы как-то хватало. И на службе, и в быту. Вполне обходился.
– Там попадаются некоторые галлицизмы. И славянизмы порой – наши морячки тоже здесь бывали, лексический след оставили.
Словарик был написан аккуратно, разборчиво, но вразброс, не по алфавиту. Привожу его здесь не полностью, но в объеме, вполне достаточном, чтобы можно было ориентироваться читателю.
Эауэ! – возглас сожаления, горечи, обиды.
Ауэ! – возглас с очень широким диапазоном, выражающий восторг, обиду, крайнее удивление. От «Ура!» до «Увы!» Иногда используется в качестве: «Ох, уж эти!..» Пример использования: «Ауэ, Яна!»
Э! – досада, недовольство. Иногда – восторг, примерно как наше восклицание: «О!» Применяется с именем. «Э, Яна, э!»
Маамаа – сумасшедший, дурак.
Эа роа – очень согласен.
Ваине – жена, женщина.
Танэ – муж, мужчина. Примечание: как мужчин, так и мужей может быть много.
Тавана – вождь.
Тавана ваине – жена вождя.
Феефее – слоновая болезнь.
Араоуэ – скоро.
Уа мауру-уру вау! – всем спасибо!
Доэ-доэ – орех, ореховое дерево.
Парео – юбочка из полосок коры или пальмовых листьев.
«Парео не мешает» – приглашение к эротической игре.
Ити оре – крысенок.
Некоторые выражения, употребляемые чаще других:
Через большую минуту – через час.
Да услышит тебя Эатуа! Брат мой! (употребляется с именем).
Таматеа – «Луна, на закате освещающая рыб».
Эротооереоре – «Ночь, когда рыбы поднимаются из глубины».
Девятая ночь одиннадцатой Луны – католическое Рождество.
Сын шлюхи, крысиное семя – злые ругательства.
Гладко написано, подумалось мне. Как это ему с такого похмелья удалось? Железный танэ! Янка взяла у меня листочки, пошелестела.
– Ауэ, танэ! А что у тебя под чертой?
– Это запоминать не обязательно. Здесь собраны наиболее употребительные выражения для объяснений в любви. Но они для нашего уха слишком откровенны.
Сказанул тоже! Мы, конечно, люди не местные, но и в своей стране не такое уже слыхали. Да прямо с экрана. А то и с эстрады, вживую.
– Это на тот случай, если у кого-нибудь из вас завяжутся какие-нибудь близкие отношения с кем-нибудь из аборигенов. Самое скромное обозначение предстоящих сексуальных действий – «увлечь под пальмы». Это может пригодиться. Вас, Яков Ильич, это прежде других касается.
И точно! На планшире появились две ладошки, а затем возникла и смеющаяся мордашка, вся облепленная мокрыми волосами.
– Наяда приперлась, – заметила вполголоса Яна.
– Ауэ! – воскликнула наяда. И еще что-то пролопотала. С легкой картавинкой, которая показалась мне не очень естественной.
– Что она говорит? – спросил Нильс.
– Она спрашивает: как поживает взрослый мужчина? Это про вас, Яков Ильич.
– Тактичная какая, – проворчала Яна. – Нет, чтобы сказать: где здесь мой старый хрен? Серый, чего она к нему прицепилась?
– Это болезнь такая, – пояснил Семеныч. – Геронтофилия называется. – И он втянул влюбленную русалку на борт.
Та, безмерно довольная, уселась рядом с Нильсом, до бледности смущенным, и положила голову ему на плечо. С ее бронзового тела стекала на слани вода, даже лужица образовалась. Будто описалась от счастья.
Девочка ткнула себя в голую грудь и гордо сказала:
– Марутеа.
– Так ее зовут, – пояснил Понизовский.
– И чего ты, Маруся, приперлась? – с дружелюбной улыбкой спросила Яна, протягивая ей стакан колы. – С утра пораньше?
Ну, тут Янка явно загнула. Время уже далеко за полдень ушло.
Марутеа взяла стакан обеими руками и поднесла его Нильсу. Тот замотал головой.
– Ты ему лучше стопку поднеси, – серьезно посоветовала Яна. – Он в такую рань воду не пьет.
– Как тебя зовут? – спросила девушка по-английски. Это даже я понял. И повторила, запоминая: – Джейкоб? Джек?
Ну, пошел обмен информацией. На уровне «Туй – Маклай». Однако я ошибся. Маруська на этом не остановилась.
– Ай лав ту Джек вери-вери мач. Понял? Нильс, конечно, понял. Но не поверил. Девушка что-то еще пролепетала.
– Что она говорит? – спросил Нильс.
– Она приглашает вас на берег, под пальмы.
– Зачем? – испугался Нильс.
– Она вам там объяснит, – усмехнулся Понизовский. – Вы поймете.
– Тубо! То есть… табу! – застучал себя в грудь Нильс. Чем безмерно удивил девицу.
Девицу ли?
– Объясните ей, – взмолился Нильс, – что у нас девочки не отдаются старикам. Это табу!
– Так ли уж? – откровенно рассмеялся Понизовский. – У нас и наоборот бывает.
Девица выпила воду и потянула Нильса за борт.
– Серый, держи его! – крикнула Яна. – А то она его утопит, в омуте страсти. – Она сердито повернулась к Понизовскому: – А ты чего сидишь? Объяснись с ней.
– Боюсь, она меня не поймет. – Понизовский покачал головой.
Марутеа вскочила на банку, произнесла какую-то фразу и прыгнула за борт.
– Топиться пошла? – мрачно спросила Яна, смахивая с лица соленые брызги.
– Нет, она передала нам приглашение на ужин. В свою хижину. Это очень серьезно.
– Я не пойду, – сказал Нильс.
– Ужин, многоуважаемый Джек, дается в вашу честь. Не принять приглашение, значит, вполне возможно, подвергнуть нас реальной опасности.