Семеныч помахал нам ручкой и вернулся на яхту – у него еще были кое-какие дела. Добить-то врага надо. Чтобы жить спокойно…
В ПЕНЬКАХ
За окном – зима. Настоящая, не такая, как в тропиках, где зимою – лето.
Янка, накинув на плечи старый тулуп, сидит на шаткой скамеечке возле печки и курит в приоткрытую дверцу. Глядя на мерцающие угли.
– Вот, Серый, – говорит Яна, – старость уже за спиной, вот-вот нагрянет. А ты еще ничего не успел. Картину не написал, вершину не покорил, дерево не срубил…
– Ты зато много дров наломала, – ворчу я.
– Ну… когда это было… – лениво оправдывается Яна.
Время от времени она достает из кармана тулупа красивую раковину, прикладывает ее к уху и, распахнув зачем-то до отказа глаза, слушает, как шумит далекий океан.
Эту раковину ей подарила Машка-Марутеа, законная супруга Нильса Хольгерссона. Когда они расписывались и Нильс подводил ее к столу регистрации, среди присутствующих в зале пробежал взволнованный шепоток: «А жених-то где? Дедушка внучку привел, а жениха еще нет!»
Но Машку все это не смутило. У нее оказались кое-какие сбережения, и она увезла Нильса к своей маме, на свою историческую родину. Как сейчас говорят, в Украину. Льва Борисыча они забрали с собой. Так что есть надежда, что в скором времени в Украине вовсе не останется крыс. Правда, у нас их станет больше.
– Как родишь, – напутствовала Янка Нильса на проводах, – сразу телеграмму дай. Мы за вас бокалы поднимем.
Семеныч еще не вернулся. Теперь он кого-то добивает во Франции.
Понизовского подобрало судно, которое Интерпол прислал за девушками с острова Крыс. Когда они его обнаружили в трюме… Впрочем, об этом лучше не вспоминать.
Как и о первом дне по возвращении в Пеньки. Не успели мы растопить печь, как заглянула к нам тетка Полинка. С подушкой. Я уж было подумал, не подселиться ли она к нам собралась?
– Сплавали? – спросила Полинка так буднично, будто мы в соседнее село в магазин за водкой сбегали. – Вот и ладно. А я тебе, Янка, подушку набрала. Пух чистый, со своих курочек. Лешка-то их у меня брал прошлую зиму, а я перо для тебя оставляла.
– Такой уж ты стрелок, – сказала Яна. – Белку – в глаз, тетерку – в ухо. – Помолчала. – А меня – так прямо в сердце.
Полинка еще на крыльце топталась, а окна вдруг засияли светом фар. И в этом свете плясали белые хлопья снега. Янка прижалась лбом к стеклу, приложив ладони:
– Семеныч приперся. Не сказочный принц, однако. Я не права? Сейчас врать начнет, как за ним по всему Парижу все французские ваины бегали.
– Ауэ, Семеныч! – воскликнула она, когда тот, оттоптав на крыльце снег с ботинок, вошел в избу. – Ты надолго?
– Как всегда, – ответил Семеныч и как-то странно взглянул на меня.
Я все понял. Ауэ, крысоловы и волкодавы! Добивать надо…
Уа мауру-уру вау! Всем спасибо!