. «Мой предок Рача, мышцей бранной, святому Невскому служил». Прямым предком Пушкина был знаменитый дружинник Александра Невского Гаврила Алексич (прадедом которого в родословцах числится Ратша, которого не следует путать с Ратмиром – ещё одним дружинником Александра).
Пушкины были в родословной Александра Сергеевича и со стороны отца и со стороны матери. Так что на вопрос «кто был Пушкин по происхождению?» самый точный ответ таков: Пушкин по происхождению был Пушкин.
6 июня 2009 года я до подкожной изморози продрог на празднике в Пушкинских Горах и, попивая сбитень из самовара, читал с бывшего тогда в новинку смартфона юбилейные рассуждения одного из наших либералов: «Национальное чувство Пушкина, не дожившего до культуры модерна, не нуждалось в изобилии кокошников, оканье и прочем».
Меня разбирал пушкинический хохот – среди долговых записей Пушкина числится «долг за починку кокошника Натальи Николаевны». Кокошник был обязательной деталью парадного наряда дам при николаевском дворе согласно «Описанию дамских нарядов для приезда в торжественные дни к высочайшему двору», приложенному к законодательному «Положению о гражданских мундирах» от 27 февраля 1834 года: «Всем вообще Дамам, как придворным, так и приезжающим ко двору, иметь повойник или кокошник произвольного цвета с белым вуалем».
Русская рубаха сопровождала Пушкина в течение всей его жизни. На двенадцатилетие Арина Родионовна подарила Саше «красную рубашку собственной работы с вышивкой по вороту и на обшлагах». Опочецкий купец Иван Лапин оставил свои воспоминания о том, как в Михайловском, точнее, в Святых Горах, 29 мая 1825 г. «имел счастье видеть Александра Сергеевича господина Пушкина, который некоторым образом удивил странною своею одеждою, а например: у него была надета на голове соломенная шляпа, в ситцевой красной рубашке, опоясавши голубою ленточкою, с железною в руке тростию, с предлинными бакенбардами, которые более походят на бороду; также с предлинными ногтями, которыми он очищал шкорлупу в апельсинах и ел их с большим аппетитом, я думаю около 1/2 дюжины»[54].
Памятуя об этой записи, я, и без того одетый в русскую рубаху, нашел на праздничном базаре в Михайловском соломенную шляпу и нацепил её себе на голову. Каково было моё удивление, когда, года через полтора, добрые люди без которых мир не стоит, доложили мне, что моё фото в таком облике высмеял Виктор Пелевин в «Ананасной воде для прекрасной дамы» описывая Доброслава: «Это был молодой еще человек – невысокий, полный, с рыжей бородкой и светлыми волосами. Он был весьма странно одет: его рубаха была густо расшита славянским орнаментом, а за плечами болталась соломенная шляпа пасечника». Так на пушкинской соломенной шляпе я въехал в большую литературу, назвать ли её «русской» – каждый может подбросить монетку.
Знаменитые пушкинские бакенбарды были на деле бакенбородой. Заменой категорически запрещенной в то время представителям русского дворянства бороды. Выемка на подбородке и отсутствие усов делают эту растительность на лице вроде бы и не криминальной для петровских порядков, но опытный взгляд купца Лапина не обманешь.
В своём «Рославлеве» Пушкин вкладывает в уста Жермены де Сталь такую отповедь русскому угоднику загранице, вздумавшему потешаться над русскими бородами: «Народ, который, тому сто лет, отстоял свою бороду, отстоит в наше время и свою голову».
Бакенборода Пушкина – это бунт боярского отпрыска против эры временщиков, эпохи новой послепетровской знати. «Моя родословная» – манифест истинно аристократического, боярского старорусского сознания, опирающегося на наследственное историческое право, а не на прихоть двора:
Не торговал мой дед блинами,
Не ваксил царских сапогов,
Не пел с придворными дьячками,
В князья не прыгал из хохлов…
Родов дряхлеющих обломок
(И, по несчастью, не один),
Бояр старинных я потомок;
Я, братцы, мелкий мещанин…
Пушкин-политик – национальный консервативный русский политик – тема еще только ждущая своего исследователя. Не имея возможности ни занимать государственные должности, ни условий для какой-то парламентской политической деятельности, серьезно ограниченный цензурой, Пушкин реализовывал свои политические амбиции в «блоговом» режиме – постоянно участвуя во всевозможных журнальных полемиках по самым малосущественным вопросам. Только так он мог надеяться донести до читающей публики свою позицию.
Взгляды Пушкина были, пожалуй, одной из самых интересных и малоизученных консервативных политических программ в русской истории – программой национал-аристократии.
«Никогда не разделял я с кем бы то ни было демократической ненависти к дворянству. Оно всегда казалось мне необходимым и естественным сословием великого образованного народа. Смотря около себя и читая старые наши летописи, я сожалел, видя, как древние дворянские роды уничтожились, как остальные упадают и исчезают».
Пушкин категорически не приемлет революции, прежде всего потому, что она угрожает единству и развитию русской государственности. Неприемлем для него и бунт – «бессмысленный и беспощадный», поскольку восстание темной стихии связано будет с уничтожением в России просвещения, с культурным провалом, который изымет Россию из числа великих европейских народов.
Пушкин видит лишь один путь – постепенное, но целенаправленное и проводимое с петровской интенсивностью совершенствование учреждений России, сопровождаемое распространением просвещения. Тем посредником, который может связать действующее государство и просвещаемый народ, Пушкину мыслится слой таких как он – обнищавших потомков старинных боярских родов.
Пушкин противопоставляет «новое дворянство, получившее свое начало при Петре I и императорах и по большей части составляющее нашу знать, истинную, богатую и могущественную аристократию» и «старинное дворянство, кое ныне, по причине раздробленных имений, составляет у нас род среднего состояния, состояния почтенного, трудолюбивого и просвещенного, состояния».
Если первая аристократия, взятая с помойки, из выскочек и инородцев, составляет слой «известный подлостью прославленных отцов», опору и цитадель самого варварского деспотизма, то вторая аристократия, имеющая действительно древнее и национальное происхождение по-настоящему народна.
Обнищавшее старое боярство, на взгляд Пушкина, – это род среднего класса, люди которым приходится зарабатывать своим трудом, вынужденные гордиться не имениями, но знаниями и хорошим воспитанием. В них есть благородство характера, аристократизм человеческого качества, но нет чванства бешенных денег и деспотизма дикого крепостника.
Именно этот слой, совмещающий в себе преимущества национальности, хорошего образования, и экономического демократизма, необходимости работать, чтобы жить, представлялся Пушкину лучшим проводником политического и культурного прогресса в государстве Российском.
Будущее, кстати, подтвердило правоту Пушкина – именно представители старого дворянства – Аксаковы, Хомяков, Киреевские, Тютчев – сплотились в кружок славянофилов, который выработал основы русской идеологии и национального самосознания и вернул даже во внешность принципы русского стиля, включая ту же бороду. Поразительно, что именно такого типа идеального человека Достоевский вывел в образе князя Мышкина в «Идиоте».
Пушкин, как и многие другие выдающиеся русские (вспомним, к примеру, Каткова в 1850–1860-е), тяготеет к политическому идеалу «английской конституции», какой она была в XIX веке, когда демократическое и аристократическое начало находились там в динамическом равновесии обеспечивая движение общественного прогресса.
Но Лондон звал твое внимание. Твой взор
Прилежно разобрал сей двойственный собор:
Здесь натиск пламенный, а там отпор суровый,
Пружины смелые гражданственности новой.
«Родов дряхлеющих обломок» Пушкин мечтал быть «русским Байроном» в другом, не поэтическом смысле. Подобно Байрону он хотел бы заседать в Боярской Думе, нашей Палате Лордов.
Английский строй возник во многом из практической реализации пушкинской теории. Английский средний класс, как отмечает Грегори Кларк в своём парадоксальном исследовании «Прощай, нищета», формировался не при помощи «социального лифта» снизу, а путем постепенного распространения хороших родов «сверху». Рождаемость в британских высших классах была избыточна и «младшие сыновья» становились священниками, офицерами, торговцами, со временем – даже ремесленниками, но сохраняли определенную образованность и чувство достоинства. Если бы русский аристократический слой, как рисовалось это Пушкину, мог бы «родить» из себя такой средний класс, многое бы в нашей истории повернулось по-иному.
США, вслед за Токвилем, вызывают у Пушкина антипатию своим воинствующим плебейством:
«С изумлением увидели демократию в ее отвратительном цинизме, в ее жестоких предрассудках, в ее нестерпимом тиранстве. Все благородное, бескорыстное, все возвышающее душу человеческую – подавленное неумолимым эгоизмом и страстию к довольству; большинство, нагло притесняющее общество; рабство негров посреди образованности и свободы; родословные гонения в народе, не имеющем дворянства; со стороны избирателей алчность и зависть; со стороны управляющих робость и подобострастие; талант, из уважения к равенству, принужденный к добровольному остракизму; богач, надевающий оборванный кафтан, дабы на улице не оскорбить надменной нищеты, им втайне презираемой».
Это не тизер «Карточного домика», а одна из последних пушкинских статей: «Джон Теннер», написанная в сентябре 1836 г.
Созданный Пушкиным двуединый архаично-новаторский