Однако там где для других «Украйна» была лишь поэтическим увлечением, Костомаров, выдумавший и взлелеявший в себе украинца, решил пойти дальше – сделать «украинцами» южнорусских крестьян. С Тарасом Шевченко и Пантелеймоном Кулишем он основал «Кирилло-Мефодиевское братство» украинофилов и даже написал для него кощунственную «Библию» – «Книгу бытия украинского народу».
Эта книга интересна тем, что содержит в себе зачатки будущей исторической концепции Костомарова. Главный предмет ненависти автора – цари, короли, князья да господа. «Не любила Україна ні царя, ні пана», а придумала для себя равенство в «козацтве». Не то Москва – «цар московський взяв верх над усіма москалями, а той цар узяв верх, кланяючись татарам, і ноги ціловав ханові татарському, бусурману». Русофобская формула, что московские князья получили власть, целуя ханские ноги, широко распространена именно Костомаровым.
Украина хотела жить в мире и любви с Польшей «як сестра с сестрою», но жадность панов и фанатизм иезуитов этому помешали. Тогда украинцы побратались с москалями, думая, что заживут в прежней вольности. Да не тут-то было. «Скоро побачила Україна, що попалась у неволю, бо вона по своей простоті не пізнала, що там був цар московський, а цар московський усе рівно було, що ідол і мучитель».
Когда в 1847 году жандармы при обыске нашли это сочинение, нетрудно было предугадать, что оно не очень понравится царю Николаю I. «Идол и мучитель» обошелся с Костомаровым невероятно жестоко – тот год отсидел в крепости, а затем был приговорен к ссылке в Вятку, которая, несмотря на все мольбы матери историка, так и не была заменена Симферополем. Царь согласился только на Саратов.
Вернувшись в столицы в эпоху реформ, Костомаров стал настоящим кумиром прогрессивной публики. Он был избран экстраординарным профессором Санкт-Петербургского университета, провел знаменитый диспут о происхождении варягов с консерватором Погодиным, отстаивая экстравагантную теорию, что Рюрик сотоварищи были жмудью – литовцами. Мало кто сомневался в том, что эта абсурдная конструкция была всего лишь формой столь популярного у оппозиционной нашей интеллигенции «полякования».
Но долго любимцем публики Костомаров не пробыл. Когда из-за студенческих беспорядков был закрыт Петербургский университет, Николая Иванович, с рядом других прогрессивных профессоров, основал «Вольный университет» в здании городской думы. Но вскоре жандармы после дерзкой лекции профессора Павлова выслали его из города и студенты решили бойкотировать и «вольные» лекции тоже. Костомаров не подчинился этому решению и навсегда потерял уважение свистунов-нигилистов. Они зашикали его и согнали с кафедры, на которую он никогда не вернулся. Чужой и для министерства просвещения, и для прогрессивной публики он вынужден был сосредоточиться на литературной деятельности.
Эта деятельность была подчинена пропаганде главной идеи его жизни – украинофильства. В 1861–1862 годах вместе с Кулишем он главный сотрудник журнала «Основа», пропагандировавшего украинскую идею шокируя столичную публику частым употреблением слова «жид». Центральная идея «Основы» – добиться от Министерства просвещения, которое тогда возглавлял либерал Головнин, создания в Южной России народных школ, которые будут преподавать на украинском языке, как, якобы, более близком к мужику.
Это была неправда. Никакого украинского языка на тот момент как цельной систематизированной грамматической наукой реальности не существовало. Мужики либо не знали его вообще, либо говорили на диалектах, которые назвать «украинскими» можно было лишь в мечтах издателей «Основы». Костомаров и Кулиш отлично понимали, что они собираются не обучать, а создавать украинцев из ничего. Операция которая удалась лишь советской власти в 1920-х годах с куда большими ресурсами тоталитарного принуждения.
Русские общественные деятели и публицисты всех лагерей дружно атаковали Костомарова. Михаил Катков, Иван Аксаков, Александр Герцен были единодушны в том, что «украинский» проект «Основы» поставит неустранимую преграду между народом Южной Руси и подлинным образованием, отдалит его от Пушкина и Гоголя, от «Истории» Карамзина и «Полного собрания законов». Фактически оставит его неполноценным гражданином Российской Империи. Отсюда, в конечном счете, возникало подозрение, что Костомаров по прежнему хочет для своей Украйны единства с Польшей «как сестра с сестрою». В условиях разгоравшегося польского мятежа проект Костомарова выглядел явным проявлением враждебности к России как таковой, попыткой её расчленить.
Впрочем, Костомаров в своих теоретических работах и не скрывал, что ему мила не единая, а разделенная Россия. Он выдвинул концепцию «федеративной Руси», которую в древности, якобы, образовывали шесть племен – южнорусское, северское, белорусское, великорусское, псковское и новгородское. Раздробленность Руси представала, таким образом, не возникшим на определенном этапе злом, а изначальным, естественным состоянием разноплеменности, которое должно было вырасти в будущую «Русскую федерацию», но, на несчастье, пришли татары и, ловко воспользовавшись их мощным деспотизмом великорусы подчинили все остальные «штаты» Москве.
«Федерация» Костомарова выглядела очень вымученно, так как не соответствовала ни местам расселения древних племен, ни границам княжеств, автор путался в критериях выделения тех или иных её участников. А главное – большинство «субъектов» мнимой федерации давно уже умерло.
Гораздо более опасным представлялось современникам учение Костомарова о «двух русских народностях», якобы охваченных единым телом единодержавной России. Для одной народности – великорусов характерна дисциплина, государственность, покорность власти, общинность и подчинение частного общему, начало единодержавия. Для другой народности, южнорусской, главным является стремление к свободе, анархия, неприятие рабства, повышенный индивидуализм и, в конечном счете, неусвоение начал государственных. Великорусы – ханжи и изуверы, малорусы люди полные любви и душевного умиления. Знаменитая работа Костомарова «Две русские народности» буквально сочится неприязнью к великорусам.
Из числа великорусов, впрочем, Костомаров исключает новгородцев – их вечевой строй «Речь Посполита Новгородска» и нелюбовь к единодержавной власти заставляют его искать в северных республиках «южные» корни. И, в конечном счете, историк-украинофил находит их при помощи натянутых лингвистических манипуляций.
Впрочем, еще когда Костомаров отправлялся в ссылку из Петербурга в Саратов с ним произошел забавный курьез – узник, завидев Великий Новгород, встал в коляске и начал так громко прославлять новгородское народоправство, что жандарм пригрозил отправить его назад в Третье отделение.
В соответствии с теорией двух народностей Костомаров сочиняет и историю Украины. Он публикует обстоятельную монографию «Богдан Хмельницкий», берется издавать документы по истории Южной Руси как член археографической комиссии. Но тут происходит шумный скандал – историк Г.Ф. Карпов – блестящий знаток прошлого Малороссии, привлекает внимание коллег к тому, что при издании Костомаров пропускает важнейшие источники, о которых он не мог не знать. Пропускает, по всей видимости, вполне сознательно – они противоречат концепции об обязательствах русского царя хранить «малороссийские свободы», якобы принятых им на себя после Переяславской рады.
Мало того, Карпов обратил внимание, что излагая события Рады, Костомаров перемежает подлинный отчет о ней боярина Бутурлина и сведения из поздней малодостоверной истории Украины Самуила Величко, в которой русские бояре «клянутся» чтить козацкие свободы[56]. Подобное микширование современного событиям источника с позднейшими выдумками, чрезвычайно характерное для Костомарова, делало ему мало чести.
Но еще ниже уронил его репутацию ответ Карпову, опубликованный в журнале «Беседа»: «Если бы какой-нибудь факт никогда не совершался, да существовала бы вера и убеждение в том, что он происходил, – он для меня остается таким же важным историческим фактом»[57]. В этой костомаровской формуле как в зернышке сокрыты следующие сто пятьдесят лет «украинствующей» историографии – от манипуляций с фактами у Грушевского до «древних укров выкопавших Черное море» и «украинско-персидских войн». Нежелание отделять правду от вымысла стало фирменной чертой костомаровской историографической традиции.
Другой чертой, которая особенно ярко проявилась там, где Костомаров заступает на территорию столь нелюбых ему великороссов, является желание клеветать и чернить.
Публицист Н.А. Ригельман, характеризуя в 1875 г. метод Костомарова, отмечал, что он старается «вывести события из игры нечистых или корыстных побуждений, ощупать в душе исторического лица какой-нибудь порок, благодаря которому можно бы отрицать благородство его намерений… вместо исторической личности является карикатура… Костомаров опошливает самые замечательные моменты и самые замечательные личности русской истории, и, в конце концов, приходит к такому отрицательному изображению, что если кто примет его за истинное, то должен потерять всякую веру в нравственные побуждения государственных деятелей и тому сделается недоступным величие и нравственный смысл исторических событий»[58].
Именно Костомаров сформировал настоящий «канон» русофобских интерпретаций нашей древней русской истории, к которым те или иные публицисты прибегают по сей день. Именно у Костомарова черпал свои озлобленные характеристики русских героев как «слуг торгового капитала» знаменитый большевистский опрокидыватель политики в прошлое М.Н. Покровский. А по его примеру тем же материалом наполняет тома своей «Истории» Борис Акунин. «Незалежные» историописатели воспроизводят все доставшиеся им в наследство мифы о царях и казаках. Разве что «свинью Александра Невского» до сих пор никто не двинул снова в бой.