ограмме? Раз надо – значит нудиловка. А потому многие успешно притворялись, что читали Распутина, отделывались общими фразами, заимствованными у критиков, и добровольно лишили себя восхождения на одну из вершин русской прозы.
Начинать читать Распутина следует с рассказа «Уроки французского» – одного из шедевров не только Распутина, но и всей русской литературы вообще. Это незатейливая история о становлении сильного мальчишеского характера в условиях послевоенного голода. Тома любимого русского жанра – книг о мальчишеском детстве, спрессованные в несколько страниц. История помощи одного человека другому, солидарности и поддержки, без которых жизнь человеческих обществ невозможна. История любви мальчика и молодой учительницы, лишенная какой-либо сексуализации и малейшей пошлости, своеобразная «анти-Лолита».
Еще один любимейший в русской литературе мотив – игра, поданный с юмористической сибирской практичностью. Всякий русский мальчишка попадал так или иначе в коллизии, переживаемые героем рассказа, и от стопроцентного узнавания, и от чувства, что можно в столь немногих словах взойти на такие вершины прозы, захватывает дух.
Самое знаменитое произведение Распутина – «Прощание с Матёрой». Трагическая история деревни на Ангаре, которая попала в зону затопления Усть-Илимской ГЭС (в книге название ГЭС не упоминается, но попытки иркутской интеллигенции, в частности, Шерстобоева, остановить затопление уникальной Илимской пашни – часть местного исторического предания). Матёра – остров на великой реке Ангаре. «Остров Россия», как сказал бы Вадим Цымбурский. Здесь есть и красота природы, и всё, что нужно от её щедрот для хозяйства и выживания. Есть и церковь, и кладбище, где покоятся отеческие гробы.
Вроде бы и нужен технический прогресс, но проведен он как-то не по-людски, перепахивая человеческие души и судьбы. На самом деле, гидроэлектростанции вносят столь малый вклад в энергетический баланс страны, что уничтожение затоплением важнейших для русского расселения пойменных зон это никак не оправдывает, а более всего напоминает откровенный этноэкоцид, наряду с «ликвидацией неперспективных деревень».
Вмещающая в себя всю русскую сибирскую историю от первых казаков Матёра слышит приговор, обрекающий на уничтожение и обжитые дома, включая памятники деревянного зодчества, и церковь, и даже старое кладбище, кресты на котором должны быть уничтожены, чтобы не смущать проплывающих по реке иностранных туристов. «В чем дело, граждане затопляемые? Мы санитарная бригада, ведем очистку территории. По распоряжению санэпидстанции».
Эту вещь часто называют страшной, тяжелой, депрессивной. Но такой она покажется только человеку, у которого совсем нет деревенских корней. Я же, взявшись недавно перечитывать ее, буквально хохотал над каждой страницей – так изящно схвачены узнаваемые типажи и ситуации из деревенского быта. Распутин писатель очень ироничный, даже саркастичный и беспощадный в своем сарказме.
Написанная с удивительным сочетанием лиризма и тонкого злого сарказма повесть Распутина была голосом русского человека, который не желал быть затопляемым. Художественная сила «Прощания» (усиленное фильмом Ларисы Шепитько и Элема Климова) была такова, что бездумные затопления, помешательство энергетиков на новых плотинах, уничтожающие историю, этническую культуру и природную среду эксперименты встали под большой вопрос.
Возбужденные сторонники «СССР-2» до сих пор утверждают, что Распутин якобы «убил» советскую гидроэнергетику. На фоне катастрофического обмеления Байкала в истоке Ангары все эти упреки звучат особенно неуместно – величайшее озеро оказалось на грани той самой катастрофы, которую Распутин пытался предотвратить.
Валентин Распутин был настоящим политическим бойцом, с которым по степени политической вовлеченности могут поспорить разве что Пушкин, Некрасов, Достоевский и Солженицын. Достаточно вспомнить, что именно он бросил летом 1989 года на Первом съезде народных депутатов СССР осатаневшим от похоти суверенитета и раскрасневшимся от предъявляемых «империи» счетов знаменитый вопрос: а что они будут делать, если Россия выйдет из состава СССР и перестанет тащить на своем горбу всех «угнетенных» и «обиженных»?
С тех пор представители ностальгирующего советизма не уставали распространять клевету, что якобы «русские националисты в лице Распутина призвали к развалу СССР». Это, конечно, ложь. Призывы к развалу к тому моменту озвучивали уже все кому не лень – представители Литвы и Грузии, Украины и Молдавии. Но никто не хотел платить цену. Предполагалась, что банкет, как обычно, оплатят русские. И когда Валентин Распутин, человек в самом деле защищавший русский народ от перевода нашего небогатого жира на шпик за чужим столом, осмелился напомнить о цене распада, то этнополитические альфонсы буквально хватали ртом воздух от возмущения.
«А может быть, России выйти из состава Союза, если во всех своих бедах вы обвиняете ее и если ее слаборазвитость и неуклюжесть отягощают ваши прогрессивные устремления? Кое-какие ресурсы, природные и человеческие, у нас еще остались, руки не отсохли.
Без боязни оказаться в националистах мы могли бы тогда произносить слово «русский», говорить о национальном самосознании… Не Россия виновата в ваших бедах, а тот общий гнет машины, который оказался для всех для нас пострашней монгольского ига и который и Россию тоже унизил и разграбил так, что она едва дышит».
Великий талант Валентина Распутина был осознанно поставлен на службу прежде всего русскому народу. Причем не громкой патетикой, а конкретной художественной и мыслительной, в чем-то даже социологической работой над восстановлением нормальной жизнеспособности подвергшегося разгрому утопическими экспериментами этноса.
Страшное оскорбление нанесла толерантной общественности последняя крупная повесть Распутина «Дочь Ивана, мать Ивана»: по сюжету русская женщина не дрогнувшей рукой убивает изнасиловавшего ее дочь чужеземца и идет за это в тюрьму. Повесть, напомню, была написана в 2003 году – до Кондопоги, до Бирюлева, до многочисленных громких дел по самообороне. Снова художник оказался в каком-то смысле в авангарде «сопротивления материала» обреченного на «затопление». Сопротивления, которое в конечном счете позволило нормализовать этнополитическую ситуацию в стране, создать предпосылки подлинного равноправия народов и строгой законности.
Еще одна характерная черта творческого почерка Валентина Распутина – сильные женские образы, вновь проявилась в этой повести со всей наглядностью. Уважение к женщине как к матери, хранительнице, герою, хрупкой, но несокрушимой опоре русского мира, создает своеобразный контраст прозы Распутина с его другом и единомышленником Василием Беловым, творчество которого не лишено некоторых ноток мизогинии. Если у Белова много сильных мужских образов, а женские почти всегда несут угрозу и соблазн, то у Распутина женщины – Дарья в Матёре, Тамара Ивановна в «Дочери Ивана…», учительница в «Уроках французского» не слабее, а порой и сильнее мужских.
Не так много можно найти в мировой истории явлений, когда бы группа писателей сыграла столь важную роль в истории своего народа, в его возрождении и выборе им направлений развития. Деревенщикам и Валентину Распутину выпала именно такая удивительная судьба. Поэтому всегда, пока текут еще по северному полушарию великие русские реки, будет нестись по ним моторная лодка деревенской прозы – будут сидеть в ней братья и сестры, и встречать по берегам дома и церкви, стоящие в соответствии с Ладом, а в воде будет плескаться Царь-Рыба (всяко покрупнее грузинских пескарей). И нестись эта лодка будет к Матёре, ставшей еще одним воплощением вечного русского архетипа – погрузившимся под воду Градом Китежем.
Звезда хаоса. Юрий Мамлеев
Юрий Мамлеев не принадлежал к числу современных русских писателей, кому светила Нобелевская премия по литературе. Во-первых, он был талантлив, во-вторых, любил Россию. Поэтому, несмотря на международную известность, он не был, кажется, ни разу даже включен в круг нобелевских номинантов.
Для своих соотечественников Мамлеев остается фигурой известной не очень широко и эзотеричной, хотя его репутация в кругах писателей и интеллектуалов стоит очень высоко. Его произведения и, прежде всего, знаменитые «Шатуны» – это исследование устройства интеллигентской души – нарочито абсурдное, макабрическое, но при этом наблюдательно ядовитое.
Читать это тягостно, а пожалуй, и невозможно, я так и не смог заставить себя проделать этот труд до конца. Но сам образ метафизических шатунов, ради познания бытия погружающихся в инфернальные бездны, поедающих самих себя, несомненно, останется в русской культуре так же, как образ «шинели», «вишневого сада» или «котлована».
В Мамлееве было нечто от жутковатости Андрея Платонова, помноженной на высшее образование и интеллигентское смятение позднесоветской эпохи.
Не менее важным, чем в литературу, был вклад Мамлеева в формирование контекста культуры. Для конца 1960-х – начала 1970-х важным элементом русского интеллектуального пейзажа был Южинский переулок, где в квартире (на самом деле двух комнатах в коммуналке) Мамлеева собирались Евгений Головин, Гейдар Джемаль, Венедикт Ерофеев, Александр Проханов, Александр Дугин, назвавший эти сборища «шизоидным подпольем».
Безумие этих сборищ с алкоголем и хулиганством вошло в городские легенды. И, казалось бы, в чем великая миссия бомжей, ведущих споры о Гермесе Трисмегисте?
Однако вся эта пьяная темная эзотерика сыграла огромную роль в 90-е годы, когда именно «южинцы» составили один из важнейших очагов сопротивления безликой пошлости торжествующего русофобского либерализма. Атмосфера рыгающей демократии 90-х была такова, что нужно было определенное безумие, отсутствие страха перед маргинализацией в кругу «людей с хорошими лицами», чтобы всему этому не поддаться и противостоять. Социальный конформист, применительно к подлости той эпохи, неизбежно становился свиньей.