Однако самый молодой и пьяный из собеседников Даниеля, не скрывавший, что отчаянно хочет вступить в Королевское общество, проглотил наживку вместе с крючком.
– Уж скорее ночные посетители мистера Ньютона обратятся в его веру, чем он – в их!
Послышались сдержанные смешки. Раззадоренный оратор продолжал:
– Только боже сохрани их потом вернуться во Францию! После того что Людовик сделал с гугенотами, можно представить, как он примет завзятого…
– А уж тем более – в Испанию с её инквизицией! – со смехом ввернул Вигани, умело пытаясь свести разговор к чему-то совершенно банальному и не стоящему слов. В конце концов, вряд ли кто-нибудь из его собеседников стал бы защищать испанскую инквизицию.
Однако Даниель не для того столько лет прожил среди придворных, чтобы спасовать перед такой уловкой. Он так же умело развернул разговор назад.
– Боюсь, нам придётся ждать учреждения английской инквизиции, дабы узнать, что не договорил наш друг!
– За этим дело не станет, – пробормотал кто-то.
Круговая оборона дрогнула! Однако Вигани уже оправился от удара.
– Инквизиция! Чепуха! Король – рьяный поборник свободы совести… по крайней мере так уверяет доктор Уотерхауз.
– Я лишь говорю то, что поручил мне король.
– Не вы ли только что выпустили из тюрьмы целую толпу диссентеров?
– Вы исключительно хорошо осведомлены о моих занятиях, сэр, – сказал Даниель. – Истинная правда. В тюрьмах освободилось немало мест.
– Негоже им простаивать, – заметил кто-то.
– Король найдёт, кем их заполнить, – подхватил другой.
– Предсказать несложно. Вопрос позаковыристей: как будет зваться этот король?
– Англией.
– Я имею в виду христианское имя.
– Так вы считаете, он будет христианином?
– А вы считаете, сейчас он христианин?
– Мы о короле, который живёт в Уайтхолле, или о том, что был замечен в Гааге?
– Тот, что живёт в Уайтхолле, мечен с тех пор, как побывал во Франции: мечен на лице, на руках, на…
– Господа, господа, вы, кажется, угорели от духоты! – вскричал самый старый из учёных мужей с таким видом, будто его самого сейчас хватит удар. – Доктор Уотерхауз всего лишь справляется о своём старом друге, нашем коллеге Ньютоне.
– Эту ли версию мы будем излагать английской инквизиции?
– Господа, будьте серьёзнее! – возмутился старейший из учёных мужей, весь багровый (и не от неловкости). – Берите пример с мистера Ньютона: сколь прилежно он занимается геометрией, алгеброй, астрономией…
– Эсхатологией, астрологией, алхимией…
– Нет, нет! С тех пор как здесь побывал мистер Галлей, Ньютон куда реже принимает гостей, и синьор Вигани вынужден искать общества в трапезной.
– Мне нет надобности его искать, – отвечал Вигани, – ибо оно всегда обретается под этими сводами.
– Прошу меня извинить, – сказал Даниель. – Сдаётся мне, что Ньютону не помешает гость.
– Возможно, ему не помешает корочка хлеба, – проговорил кто-то. – Замечено, что в последнее время он роется у себя в саду, как курица.
Не могу не осудить тех, кто в ослеплении перед героическими свершеньями древних вознёс их до небес, не думая, что новое время явило нам не меньше славного и удивительного.
В воротах Даниель одолжил у привратника фонарь и вступил в проход, ведущий к улочке между зубчатыми стенами. В стене слева от него была дверь; отомкнув её своим ключом, Даниель оказался в саду, засаженном отчасти невысокими плодовыми деревцами, отчасти кустами и травой. Слева деревья повыше заслоняли окна жилых помещений, втиснутых между воротами и церковью. Только что проклюнувшиеся листья фосфорическим взрывом застыли в свете из Исааковых окон. Впрочем, на первом этаже окна были темны, звёзды над крышей горели ясно и чётко, а не колыхались от жара и не прятались за дымом из труб. Исааковы печи простыли, содержимое тиглей затвердело, как камень. Весь их жар перешёл в его голову. Даниель, держа фонарь на уровне колена, осветил гравийную дорожку, и всё, что Исаак нарыл, как курица, проступило отчётливым барельефом.
Каждый чертёж начинался одинаково: Исаак носком башмака или палкой проводил на земле кривую. Не какую-то определённую – окружность или параболу, – а кривую вообще. Всё во Вселенной криволинейно, всякая кривая постоянно меняется, однако движением ноги или палки Исаак выхватывал частную кривую – какую угодно – из гудящего многообразия, как лягушка языком – одного комара из роя. Заключённая в гравий, кривая становилась недвижной и беззащитной. Исаак мог стоять и смотреть на неё сколько вздумается, как сэр Роберт Морэй – на заспиртованного угря. Затем Исаак принимался чертить прямые, возводить эшафот из лучей, касательных, нормалей и хорд. Поначалу казалось, будто они растут произвольно, но когда прямые складывались в треугольник, тот как по волшебству оказывался эхом другого треугольника, расположенного в другом месте. Факт этот открывал шлюз, по которому информация устремлялась из одной части чертежа в другую или даже перетекала на соседний чертёж. Правда, результата Даниель так ни разу и не увидел, ибо на самом интересном месте чертёж обрывался и переходил в цепочку следов – лунных кратеров на гравии: Исаак спешил в дом, дабы закрепить чертёж чернилами на бумаге.
Даниель прошёл по следам в их некогда общее жильё. Всюду громоздился привычный алхимический сор, впрочем, не столь опасный, как прежде, ибо всё здесь давно остыло. Даниель обводил фонарём одну притихшую комнату за другой и видел застывшее минеральное вещество, косное и неподатливое, в которое всегда возвращается природа: тигли в коросте окалины, закопчённые колбы, оплавленные щипцы, чёрные куски угля, шарики ртути в трещинах между половицами, открытую шкатулку с гинеями у окна, оставленную словно в желании уверить прохожих, что здешний обитатель вполне равнодушен к золоту.
На столе лежали письма, написанные на латыни господами из Праги, Неаполя, Сен-Жермена и адресованные JEOVA SANCTUS UNUS. Между ними проглядывал огромный, прибитый к столешнице чертёж. Даниель сдвинул часть книг и бумаг, чтобы его рассмотреть. Ему подумалось, что Исаак – подобно Рену, Гуку и самому Даниелю – подался в архитекторы.
Судя по всему, он проектировал квадратный, обнесённый стеною двор с прямоугольным строением посередине. Осветив написанные внизу буквы, Даниель прочёл: «Один и тот же Господь дал размеры скинии Моисею и храма с его двором Иезекиилю и Давиду, не изменив пропорций, но лишь удвоив их для храма… Итак, Иезекииль и Соломон сходятся, указывая размеры вдвое против Моисеевых».
– Я всего лишь силюсь восстановить то, что знал Соломон, – проговорил Исаак.
Щадя его слабые глаза, Даниель, прежде чем обернуться, поднял и задул фонарь. Исаак бесшумно спустился по каменной лестнице. В кабинете на втором этаже горели свечи, и на камнях за Исааком лежали тёплые оранжевые отсветы. Сам Исаак был чёрным силуэтом в шлафроке, голова – облако серебра. Он ничуть не поправился со студенческих лет – ничего удивительного, если он всё так же пренебрегает едой.
– Порою мне кажется, что ты и даже я знаем практически обо всём куда больше Соломона, – сказал Даниель.
Исаак долго не отвечал, однако что-то в его силуэте выдавало не то обиду, не то грусть.
– Всё есть в Библии, Даниель. Первая глава – Эдем. Последняя – Апокалипсис.
– Знаю, знаю. Мир вначале был совершен и с тех пор только портится. Вопрос лишь в том, насколько он испортится до того, как Господь задёрнет занавес. С детства меня учили, что это непреложно, как тяготение, Исаак. Однако в тысяча шестьсот шестьдесят шестом конец света не наступил.
– Он наступит вскоре после тысяча восемьсот шестьдесят седьмого, – сказал Исаак. – В тот год падёт Зверь.
– Англиканские доктринёры предрекают падение католической церкви в тысяча семисотом году.
– Англикане ошибаются не только в этом.
– А не допускаешь ли ты, Исаак, что мир становится лучше или по крайней мере остаётся таким же? Ибо, по моему твёрдому убеждению, мы знаем много такого, что не приходило в голову Соломону.
– Я там наверху работаю над Системой Мира, – небрежно бросил Исаак. – Есть резон полагать, что Соломон и другие древние знали её и зашифровали в устройстве храмов.
– Согласно Библии это устройство продиктовал им непосредственно Бог.
– Выйди наружу, взгляни на звёзды, и ты увидишь, что Господь диктует то же самое тебе. Надо лишь научиться Ему внимать.
– Если Соломон всё знал, почему он не сказал просто: «Солнце – в центре Солнечной системы; планеты ходят вкруг него по эллипсам»?
– Думаю, он сказал это устройством храма.
– Да, но почему Господь и Соломон так чертовски уклончивы? Почему не сказать прямым текстом?
– Хорошо, что ты не стал докучать мне письмами, – сказал Исаак. – Читая письмо, я вижу слова, но не знаю, что на уме у писавшего. Лучше, что мы встретились в ночи.
– Как алхимики?
– Или как первые христиане в языческом Риме.
– Чертящие кривые на гравии?
– …Или любые христиане, дерзнувшие противостоять идолопоклонникам. Если бы ты сказал это всё в письме, я бы заключил, что ты служишь Зверю, как иные про тебя говорят.
– Из-за предположения, что мир не только загнивает?!
– Разумеется, он загнивает, Даниель. Вечного двигателя нет.
– Кроме сердца.
– И сердце тоже загнивает. Иногда ещё при жизни владельца.
Эту тему Даниель развивать не решился. Помолчав, Исаак продолжал, чуть более хрипло:
– Как отыскать Господа в этом мире? Вот всё, что я хочу знать. Пока я Его не нашёл. Однако, когда я вижу что-то, неподвластное тлению, – ход Солнечной системы, Евклидово доказательство или безупречность золота, – я чувствую, что приближаюсь к Божеству.
– Ты нашёл философскую ртуть?
– В семьдесят седьмом Бойль был уверен, что отыскал её.
– Помню.
– Какое-то время я ему верил, но то был самообман. Теперь я ищу её в геометрии – вернее там, где геометрия бессильна.