– Я, наверное, должна спросить: «Где ваш двор, о принц, ваша свита, телохранители, придворные историографы, поэты и живописцы?» И выслушать суровую отповедь на тему разложения французского двора.
– Возможно, – сказал Вильгельм Оранский, штатгальтер Голландской республики. Он слез с парусинового сиденья и стоял теперь лицом к морю. Многослойная одежда, мокрая от брызг и облепленная песком, скрадывала щуплость его фигуры. – А может, мне просто нравится кататься в одиночестве, а то, что вы придаёте этому чрезмерное значение, доказывает, что вы слишком долго пробыли в Версале.
– Интересно, почему здесь эта дюна?
– Не знаю. Быть может, завтра её здесь не будет. А что?
– Я смотрю, как волны неустанно трудятся, передвигая песчинки, и дивлюсь, как порою они создают нечто удивительное, например дюну. Этот песчаный бугор подобен Версалю – чудо мастерства. Волны Индийского океана, встречая товарок с аравийского или малабарского побережья, должно быть, обмениваются слухами о ней и спрашивают о последних вестях из Схевенингену.
– Женщинам свойственно в некоторые дни месяца и в некоторые времена года впадать в подобное настроение, – задумчиво проговорил принц.
– Догадка остроумная, но неверная, – сказала Элиза. – Знаете, христианские невольники в Берберии прилагают огромные усилия, чтобы достичь сущей малости, например смастерить что-то из мебели в баньёлы.
– Баньёлы?
– Невольничьи лачуги.
– Какая жалобная история.
– Да, но невольники правы, стремясь к малому, ибо живётся им хуже некуда, – сказала Элиза. – В какой-то мере они счастливцы, ибо им есть куда воспарять в головокружительных мечтах, не рискуя удариться о потолок. Обитатели Версаля забрались так высоко, как только возможно смертному, и должны постоянно ходить пригнувшись, ибо задевают париками небосвод, который, соответственно, кажется им низким и заурядным. Подняв голову, они видят не манящие заоблачные выси, а…
– Безвкусно раскрашенный потолок.
– Да. Понимаете? Нет простора. И потому, прибыв из Версаля, легко смотреть на волны, достигающие столь малого, и думать, что, сколько бы мы ни пыжились, мы лишь перекладываем песчинки на берегу, который, по сути, остаётся прежним.
– Верно. А если мы воистину вели́ки, то можем создать дюну или бугор, которые прослывут восьмым чудом света!
– Вот-вот!
– Очень поэтично, хоть и в мрачном готическом духе. Однако я поднимаю голову и не вижу потолка. Я вижу клятых французов, которые презрительно смотрят на меня с высоты в милю. Я должен низвести их до себя или вскарабкаться к ним, прежде чем судить, удалось ли мне создать дюну или чего ещё. Так что не будем рассеиваться мыслями.
– Хорошо. Здесь мало что может рассеять мысль.
– Что, по-вашему, означает угроза короля, которую вы приводите в конце последнего письма?
– Вы о том, что он сказал мне после операции?
– Да.
– «Пусть гордится в той мере, что он мне друг, и страшится в той мере, что он мне недруг»? Это?
– Да.
– Мне кажется, смысл самоочевиден.
– Но с какой стати королю адресовать такое предупреждение д’Аво?
– Быть может, король не вполне доверяет графу.
– Ерунда. Д’Аво предан ему душою и телом.
– Может быть, король слабеет, и ему мерещатся несуществующие враги.
– Сомнительно. У него слишком много настоящих врагов, чтобы воображать мнимых, и слабости в нём пока не замечено!
– Хм. Сдаётся, все мои объяснения нехороши.
– Теперь, за пределами Франции, вам следует отказаться от привычки надувать губки. У вас это получается очень мило, но у голландца может возникнуть желание шлёпнуть вас по губам.
– Вы поделитесь со мною своими наблюдениями, если я пообещаю не надувать губки?
– Очевидно, угроза короля предназначалась кому-то кроме д’Аво.
Элиза на мгновение опешила. Вильгельм Оранский возился с тросами, давая ей время собраться с мыслями.
– Вы хотите сказать, король знает, что мои письма д’Аво читают голландцы… и в таком случае угроза адресовалась вам. Угадала?
– Вы почти начали догадываться… и это начинает меня утомлять. Давайте я объясню, ибо, пока вы не поймёте, вы для меня бесполезны. Всякое письмо, отправленное из Версаля, исходит оно от вас, от Лизелотты, от Ментенон или от какой-нибудь горничной, почтмейстер вскрывает и отправляет в Чёрный кабинет для прочтения.
– О Боже! Что такое Чёрный кабинет?
– Неважно. Главное, что там читают все ваши письма д’Аво и всё существенное докладывают королю. Затем письмо возвращают почтмейстеру, тот искусно запечатывает его и отправляет на север… затем мой почтмейстер вскрывает его, прочитывает, вновь запечатывает и пересылает д’Аво. Итак, угроза короля могла адресоваться кому угодно в цепочке: д’Аво (хоть это и маловероятно), мне, моим советникам, членам его Чёрного кабинета… и вам.
– Мне?! С какой стати ему стращать такое ничтожество?
– Я упомянул вас лишь для полноты.
– Не верю.
Принц Оранский рассмеялся.
– Отлично. Вся система Людовика держится на том, что знать должна быть бедна и бессильна. Некоторым это по душе, некоторым – нет. Те, кому не по душе, стремятся раздобыть деньги. В той мере, в какой им это удаётся, они представляют угрозу для короля. Как вы думаете, почему Французская Ост-Индская компания всё время разоряется? Потому что французы тупы? Они не тупы. Вернее, тупых отправляют в Индию, поскольку Людовик хочет, чтобы компания разорилась. Целый порт богатых купцов, вроде Лондона или Амстердама, для него – страшный сон.
Некоторые дворяне в стремлении раздобыть деньги обратили взор к Амстердаму и начали нанимать голландских посредников. Королю на руку, что вы пустили по ветру Слёйса, поскольку вместе с ним разорились несколько французских графов: урок французским дворянам, ищущим богатства на амстердамском рынке. Однако теперь стали обращаться к вам. Только и разговоров, что о вашем «испанском дядюшке».
– Никогда не поверю, что король видит во мне угрозу.
– Разумеется, видит.
– Вы, Вильгельм Оранский, защитник протестантской веры, вы – угроза.
– Я, Вильгельм, какие бы титулы вы на меня ни навешивали, – враг, а не угроза. Я могу пойти на него войной, но неспособен расшатать его власть. Опасны лишь те, кто живёт в Версале.
– Ужасные принцы, герцоги и так далее.
– И герцогини с принцессами, да. А поскольку вы в состоянии им помочь, за вами нужен пригляд. Зачем, по-вашему, д’Аво отправил вас в Париж? По доброте душевной? Нет, чтобы за вами удобнее было присматривать. В той мере, в какой вы помогаете Людовику сохранять власть, вы – орудие. Одно из многих в его наборе, но необычное, а необычные орудия, как правило, самые полезные.
– Если я так полезна Людовику – вашему врагу, – то кто я для вас?
– Покамест – довольно тупая ученица, на которую не следует полагаться.
Элиза вздохнула, пытаясь изобразить скуку и раздражение, но не смогла сдержать дрожь в плечах – предвестье рыданий.
– Хотя и не вполне безнадёжная, – снисходительно добавил Вильгельм.
Элиза почувствовала себя лучше и сразу разозлилась, что так похожа на одну из Вильгельмовых собак.
– Пока вы лишь осваиваете азы, – сказал принц, перебирая, как арфист, бегучий такелаж песчаного парусника.
Он залез на сиденье, потянул одни тросы, вытравил другие. Парусник покатился по склону дюны и, набирая скорость, устремился к Схевенингену.
Элиза взобралась в седло и развернула лошадь. Теперь ветер бил в лицо, как заряд льда и каменной соли из мушкетона. Она решила, что дальше от берега будет не так ветрено. Дюна здесь достигала значительной высоты, и выехать на гребень оказалось делом нелёгким.
В прибрежных кустах – кусты здесь были в человеческий рост, с бурыми листьями и красными ягодами – пауки растянули паутины. Туман унизал их сверкающими жемчужинами, сделав видимыми за сто футов. Вот и уповай на скрытность. Впрочем, человек, затаившийся в кустах, чтобы наблюдать за морем, был бы совершенно невидим. Выше по склону росли кривые деревца, и живущие в них хриплоголосые птицы сочли своим долгом известить весь мир об Элизином приближении.
Наконец она выбралась на гребень. Впереди расстилалось открытое море травы, через которое лежал путь к польдерам – осушенным землям вокруг Гааги. Чтобы туда попасть, надо было проехать через рощицу низкорослых кривых деревьев с подветренной стороны дюны. Элиза придержала коня и огляделась. С гребня она видела колокольни Гааги, Лейдена и Вассенара и смутно различила прямоугольники садов в усадьбах вдоль побережья.
Она въехала в рощицу. Шум волн затих, сменившись шелестом измороси в серебристых листьях. Впрочем, Элиза недолго наслаждалась покоем. Человек в плаще с капюшоном выступил из-за дерева и хлопнул в ладоши перед конской мордой. Лошадь встала на дыбы. Застигнутая врасплох Элиза свалилась на мягкий песок. Человек в плаще звонко шлёпнул лошадь по крупу, и та галопом унеслась в направлении дома.
Незнакомец какое-то время стоял спиной к Элизе, провожая глазами лошадь, потом оглядел гребень дюны и берег до сторожевой башни – не смотрит ли кто в их сторону. Однако единственными свидетелями нападения были вороны, которые с карканьем и хлопаньем крыльев взмывали в воздух, когда лошадь проносилась мимо их пикетов.
У Элизы были все основания полагать, что ей уготовано нечто очень плохое. Она лишь краем глаза видела, как нападавший выступил из-за дерева, но заметила, что движения у него резкие и стремительные, без жеманной грации джентльмена. Он явно никогда не брал уроков фехтования или танцев и двигался как янычар – как солдат, поправила себя Элиза. Что не сулило ничего хорошего. Значительное число убийств, грабежей и насилий совершалось в Европе солдатами, оставшимися не у дел, а таких в Голландии были сейчас тысячи.
По условиям мира между Англией и Голландией шесть английских и шотландских полков расквартировали на голландской земле в качестве щита от вторжения из Франции (или, что более вероятно, из Испанских Нидерландов). Несколько месяцев назад, когда герцог Монму