– Люди живут после такой операции, разве нет?
– Мистеру Пепису камень удалили тридцать лет назад, и он до сих пор жив.
– Он ходит? Говорит? Мочится?
– О, да, сержант Шафто.
– В таком случае, доктор Уотерхауз, эта операция не хуже того, что я видел на поле боя.
– Знаете, как это происходит, сержант? Надрез делают в промежности, между мошонкой и задним проходом…
– Мы можем обмениваться кровавыми байками, покуда свеча не догорит, и всё без толку; а если вы и впрямь намерены умереть от камня, вам не следует терять время.
– Здесь мне ничего другого не остаётся.
– Вот тут вы ошибаетесь, доктор Уотерхауз, ибо у меня интересное предложение. Мы с вами друг другу поможем.
– Вы хотите денег за то, чтобы не пускать сюда подосланных Джеффрисом убийц?
– Если бы хотел, то был бы жалким трусливым гадом, – сказал Боб Шафто. – И если вам угодно так обо мне думать, что ж, возможно, я впущу сюда Дика и Боба.
– Приношу извинения, сержант. Вы вправе обидеться. Мои слова продиктованы лишь тем, что я не знаю, какого рода дело…
– Видели малого, которого секли перед самым закатом? За сухим рвом, вы могли наблюдать сквозь вон ту бойницу.
Даниель отлично помнил экзекуцию. Вышли трое солдат с пиками, связали их концами и установили наподобие треноги. Вывели человека, голого по пояс, со связанными впереди руками, перебросили верёвку через треногу и натянули, так что руки его вздёрнулись над головой. Ноги развели и привязали к двум пикам, так что он не мог двинуться. Наконец вышел детина с плетью и пустил её в ход. Такая практика широко применялась среди военных и вполне объясняла, почему состоятельные люди предпочитают селиться подальше от казарм.
– Я особо не вглядывался, – сказал Даниель, – но в целом с процедурой знаком.
– Возможно, вы смотрели бы внимательнее, если бы знали, что наказуемый зовётся мистер Дик Шибб.
Даниель на время утратил дар речи.
– Они пришли к вам вчера ночью, – продолжал Боб Шафто. – Для начала я рассадил их по разным камерам. Поговорил с каждым в отдельности, и оба отвечали мне с гонором. Некоторые люди имеют право так говорить – они заслужили его тем, что сделали в жизни. Мне не показалось, что Дик Шибб и Боб Кастет – люди такого рода. Другим разрешают так говорить, потому что они всех веселят. У меня когда-то был такой брат. Боб и Дик – не из этих. Увы, я не судья, поэтому не могу бросить их в тюрьму, заставить отвечать на вопросы и всё такое. С другой стороны, как сержант я вправе вербовать солдат на королевскую службу. Поскольку Боб и Дик – явные бездельники, я рекрутировал их в Собственный королевский Блекторрентский гвардейский полк. В следующий миг я понял, что допустил оплошность, поскольку они не умеют подчиняться дисциплине и нуждаются в строгом наказании. Есть старый, как мир, приёмчик: я велел высечь Дика (который показался мне покрепче) под окнами у Боба Кастета. Дик – кремень, он выстоял, и, возможно, я оставлю его в полку. Однако Боб отнёсся к своей экзекуции – которая должна пройти на рассвете, – как вы к удалению мочевого камня. Поэтому час назад он разбудил охранников, те разбудили меня, и я побеседовал с мистером Кастетом.
– Сержант, вы столь предприимчивы, что я едва поспеваю за вами мыслью.
– Он сказал, что Джеффрис лично велел ему и мистеру Шиббу перерезать вам горло, причём медленно, и, покуда вы будете умирать, объяснить, по чьему приказу они действуют.
– Чего я и ждал, – сказал Даниель, – и всё же от этих слов, произнесённых вслух, у меня кружится голова.
– Тогда я подожду, когда вы придёте в чувство. А главное – подожду, когда вы разозлитесь. Не пристало мне подсказывать мужу столь образованному, но в таких случаях положено злиться.
– Удивительное свойство Джеффриса: он поступает с людьми чудовищно, не вызывая злости. Его влияние на ум жертвы подобно действию стеклянного стержня, отклоняющего струйку воды; мы чувствуем, что наказаны по заслугам.
– Вы давно его знаете.
– Да.
– Давайте его убьём.
– Простите?
– Прикончим, порешим. Лишим жизни, чтобы он вам больше не досаждал.
Даниель был потрясён.
– Какая причудливая идея!
– Ничуть. И что-то в вашем голосе говорит мне, что вам она по душе.
– Почему вы сказали «мы»? Вам нет дела до моих забот.
– Вы занимаете высокое положение в Королевском обществе.
– Да.
– Вы знаете многих алхимиков.
– Хотел бы я, чтобы это было не так.
– Вы знакомы с милордом Апнором.
– Да, столько же, сколько с Джеффрисом.
– Апнор владеет моей милой.
– Простите… вы сказали, «владеет»?
– Да. Джеффрис продал ему её во время Кровавых ассизов.
– Таунтон… Ваша милая – из таунтонских школьниц!
– Да.
Даниель был зачарован.
– Так вы предлагаете своего рода пакт.
– Мы с вами избавим мир от Джеффриса и Апнора. Я получу свою Абигайль, а вы проживёте год или сколько уж там даст Господь в мире.
– Мне не положено мычать и телиться, сержант…
– Валяйте, профессор! Мои люди все время так делают.
– …но позвольте напомнить вам, что Джеффрис – лорд-канцлер королевства.
– Ненадолго, – отвечал Шафто.
– Откуда вы знаете?
– Он практически объявил это своими действиями! Вас бросили в Тауэр за что?
– За сношения с Вильгельмом Оранским.
– Так это измена! Вас должны повесить, выпотрошить, четвертовать! Но вам сохранили жизнь – почему?
– Потому что я – свидетель рождения принца и как таковой могу подтвердить законность следующего короля.
– И если Джеффрис теперь решил вас убить, что это означает?
– Что он предал короля… Боже мой, всю династию! – и готов бежать из страны. Да, теперь я понимаю ваши резоны. Благодарю за терпение.
– Учтите, я не предлагаю вам взяться за оружие или сделать что-то иное супротив вашей природы.
– Некоторые оскорбились бы, сержант, но…
– Хотя главный источник моих несчастий – Апнор, Джеффрис – первопричина, и я, не колеблясь, взмахнул бы саблей, если бы он случайно подставил мне шею.
– Приберегите саблю для Апнора, – отвечал Даниель после некоторого раздумья.
На самом деле он давно принял решение, но сделал вид, будто размышляет, не желая оставить впечатление, что для него это пустяки.
– Так вы со мной.
– Не столько я с вами, сколько мы с большей частью Англии, и Англия – с нами. Вы говорили о том, чтобы своими руками убить Джеффриса. Я скажу, что, будь мы вынуждены полагаться на мощь ваших рук, в коей я нимало не сомневаюсь, нас ждало бы поражение. Но коль скоро, как я полагаю, Англия с нами, нам довольно будет разыскать его и сказать громко: «Это милорд Джеффрис», и смерть его воспоследует закономерно, как шар, положенный на наклонную плоскость, неотвратимо скатится вниз. Вот что я имею в виду, когда говорю о революции.
– Так французы называют мятеж?
– Нет, мятеж – то, что затеял герцог Монмутский: мелкое возмущение, аберрация, обречённая на провал. Революция подобна кружению звёзд вокруг полярной оси. Ею движут неведомые силы, она неумолима, и люди мыслящие способны понять её, предсказать и употребить к своей выгоде.
– Тогда мне лучше отыскать мыслящего человека, – задумчиво пробормотал Шафто, – а не тратить ночь на жалкого неудачника.
– Я просто до сего момента не понимал, как могу употребить революцию к своей выгоде. Я делал всё для Англии, не для себя, и мне не хватало организующего принципа, чтобы придать форму моим планам. Никогда я не отваживался думать, что уничтожу Джеффриса.
– Как вор и солдат удачи, всегда рад подсказать вам низкие преступные мысли, – ответил Боб Шафто.
Даниель ушёл в полумрак к столу и вытащил из бутылки свечу. Потом быстро вернулся и зажёг её от свечи Боба.
Тот заметил:
– Я видел, как знатные люди умирали на поле боя, – реже, чем мне хотелось бы, но всё же достаточно, чтобы знать: это ничуть не похоже на картины.
– Картины?
– Ну, знаете, когда Победа спускается в солнечном луче, тряся голыми грудями, дабы возложить лавровый венок на чело умирающего, а Дева Мария соскальзывает по другому…
– Ах да. Такие картины. Да, я вам верю.
Даниель шёл вдоль круглой стены, держа свечу близко к камню, чтобы надписи, оставленные узниками на протяжении веков, отчётливее выступали в её свете. Он остановился перед незаконченной системой дуг и лучей, процарапанной поверх старой наскальной живописи.
– Не думаю, что закончу чертёж, – объявил он несколько мгновений спустя.
– Сегодня мы не уйдём. У вас скорее всего будет ещё неделя, может, больше. Нет надобности бросать работу.
– Это древние воззрения, ранее имевшие смысл, но теперь они перевернулись вверх тормашками и представляются мешаниной нелепых умствований. Пусть остаются здесь с прочим старьём, – сказал Даниель.
Замок Жювизи
ноябрь 1688
От мсье Бонавантюра Россиньоля, замок Жювизи
Его Величеству Людовику XIV, в Версаль
21 ноября 1688
Сир!
Отцу моему выпала честь служить Вашему Величеству и Вашего Величества августейшему родителю в качестве придворного криптоаналитика. В искусстве дешифровки батюшка вознамерился обучить меня всему, что знал сам. Движимый сыновней любовью и рвением подданного услужить государю, я учился со всем тщанием, какое дозволяли мои скромные способности, и, когда несколько лет назад батюшка скончался, передав мне лишь десятую долю своих познаний, я тем не менее подошёл на роль Вашего Величества криптоаналитика лучше любого другого в христианском мире, не по моим достоинствам (коими не обладаю), но по отцовским и по тому упадку, в коем пребывает криптография средь невежественных народов, окружающих Францию, как некогда варвары окружали могучий Рим.
Вместе с малой толикой отцовских знаний я унаследовал жалование, которое Вы в своей щедрости ему положили, а равно и дворец, выстроенный ему Ленотром в Жювизи и прекрасно Вашему Величеству известный, ибо Вы не раз посещали его по пути из Фонтенбло и обратно. Многие государственные дела обсуждались в малом салоне и саду, ибо Ваш блаженной памяти родитель и кардинал Ришелье также удостаивали этот скромный кров своими визитами во дни, когда мой отец ра