– Мы все у вас в долгу, мистер Уотерхауз.
Даниель повернулся, прошёл пять шагов по коридору и остановился перед большой дверью в его конце. Он слышал, как Исаак Ньютон говорит:
– И что мы на самом деле знаем о вице-короле? Положим, он и впрямь переправит его в Испанию – осознаёт ли он его истинную ценность?
Даниель послушал бы ещё, но знал, что Локк на него смотрит, поэтому открыл дверь.
Три больших окна, выходящих на Чаринг-Кросс, были завешены алыми шторами размером с корабельный парус. Их освещало множество свечей в причудливых канделябрах, похожих на обращённые в серебро увитые лианами ветви. Даниелю показалось, что он падает в море алого света; он медленно сморгнул, перебарывая головокружение.
Посреди комнаты стоял стол чёрного, с алыми прожилками, мрамора, за ним, лицом к Даниелю, сидели двое: слева граф Апнорский, справа – Исаак Ньютон. В дальнем углу небрежно расположился Никола Фатио де Дюилье, делая вид, будто читает книгу.
Почему-то Даниель сразу увидел эту сцену подозрительным взглядом Джона Черчилля. Вот сидят дворянин-католик, которому Версаль роднее, чем Лондон; англичанин пуританской закваски, недавно впавший в ересь, умнейший человек в мире; швейцарский протестант, знаменитый тем, что спас Вильгельма Оранского от французского заговора. Сейчас к ним вошёл нонконформист, только что предавший своего короля. Различия, которые в других местах порождали дуэли и войны, здесь значения не имели, их братство было важнее мелочных склок вроде Реформации или грядущей войны с Францией. Немудрено, что Черчилль ожидал от них какого-нибудь подвоха.
Исааку через две недели должно было исполниться сорок шесть. С тех пор как он поседел, внешность его почти не менялась; он никогда не прерывал работу для еды и питья, поэтому оставался всё таким же худым, только кожа с годами становилась всё прозрачнее и отчётливее проступали синие прожилки у глаз. Как многие университетские учёные, он охотно пользовался возможностью спрятать одежду (в его случае, не только ветхую, но и заляпанную и прожжённую реактивами) под мантией, только мантия у него была алая, что выделяло его и в Кембридже, и особенно здесь, в Лондоне. На улицах он её не носил, но был в ней сейчас. Париков он не признавал, и белые волосы свободно лежали по плечам. Кто-то их старательно расчесал. Вряд ли сам Исаак; наверное, Фатио.
Графу Апнорскому за эти два десятилетия пришлось хлебнуть лиха. Раз или два его высылали за убийство на дуэлях, которые для него были делом самым обыденным, примерно как для грузчика – поковырять в носу. Он спустил в карты семейный особняк, потом вынужден был бежать на Континент в разгар преследований по так называемому папистскому заговору. Соответственно, и одевался он теперь строже; к высокому чёрному парику и чёрным усикам носил в целом чёрное платье – обязательные верхний камзол, нижний камзол и штаны, всё из одной материи, вероятно, тончайшей шерсти. Костюм был покрыт серебряной вышивкой, под которую подложили что-то вроде тонких полосок пергамента, чтобы она выступала над чёрной тканью. Впечатление было такое, будто он с головы до ног опутан серебристыми лианами. На нём были сапоги с золотыми шпорами; гарду испанской рапиры образовывал смерч изящных стальных стержней с утолщениями на концах, словно рой комет, рвущихся из сжатой руки.
Фатио был одет относительно скромно: долгополый камзол со множеством пуговиц поверх льняной рубахи, кружевной галстук и каштановый парик.
Они лишь самую малость удивились при виде Даниеля и не более чем естественно возмутились, что он ворвался без стука. Апнор не выказал намерения проткнуть его насквозь рапирой. Исаак, похоже, счёл, что явление Даниеля здесь и сейчас не причудливее других перцепций, предстающих ему в обычные дни (как оно, вероятно, и было), а Фатио, по обыкновению, просто наблюдал.
– Простите за вторжение, – сказал Даниель, – но я подумал, вы захотите узнать, что король обнаружился в Ширнессе – менее чем в десяти милях от замка Апнор.
Граф Апнорский с заметным усилием поборол некое сильное чувство, готовое проступить на его лице; Даниель не стал бы утверждать наверняка, однако полагал, что это – недоверчивая усмешка. Покуда Апнор силился с ней совладать, Даниель продолжил:
– В данный момент при особе его величества находится лорд-постельничий, прочие государевы приближенные, полагаю, сегодня же отправятся к нему. Пока же он лишён всего: еду, питьё и постель пришлось изыскивать на месте. Проезжая сегодня вечером мимо замка Апнор, я подумал, что вы располагаете возможностью обеспечить его величество всем потребным…
– Да, да, – сказал Апнор, – у меня есть всё.
– Мне распорядиться, чтобы послали гонца?
– Я могу и сам.
– Разумеется, мне известно, милорд, что вы можете отправить своих людей, но в желании быть полезным я…
– Нет. Я хотел сказать, что сам отдам приказания, ибо на рассвете выезжаю в Апнор.
– Приношу извинения, милорд.
– Что-нибудь ещё, мистер Уотерхауз?
– Нет, если только я не могу быть чем-нибудь полезен в этом доме.
Апнор взглянул на Ньютона. Ньютон, смотревший на Даниеля, уголком глаза это заметил и заговорил:
– В этом доме, Даниель, скопилось большое собрание алхимических знаний. Преобладающая часть – злостная дребедень. Малая доля – истинная мудрость и должна оставаться в тайне от тех, в чьих руках станет опасной. Наша задача – отобрать одно от другого, сжечь бесполезное и проследить, чтобы всё истинное и ценное оказалось в библиотеках и лабораториях адептов. Я затрудняюсь представить, как вы можете этому способствовать, ибо вы считаете всю алхимию дребеденью и уже продемонстрировали поджигательские склонности в присутствии такого рода писаний.
– Вы по-прежнему видите мои действия тысяча шестьсот семьдесят седьмого года в худшем возможном свете.
– Нет, Даниель. Знаю, вы думали, что действуете мне во благо. Тем не менее я говорю, что случившееся в тысяча шестьсот семьдесят седьмом не позволяет доверять вам алхимическую литературу вблизи открытого огня.
– Хорошо, – сказал Даниель. – До свидания, Исаак. Милорд. Сударь.
Апнор и Фатио несколько опешили от загадочных слов Исаака. Даниель, не теряя времени, откланялся и отступил в коридор.
Они вернулись к разговору, как будто Даниель был слугой, заглянувшим подать чай. Апнор сказал:
– Кто знает, каких мыслей он набрался за десять лет бок о бок с криптоиудеями и краснокожими, которые приносят друг друга в жертву под пирамидами?
– Вы могли бы просто спросить его письмом, – предложил Фатио голосом столь бодрым и рассудительным, что даже Даниелю сделалось тошно, и он отступил подальше от двери. Уже по этим словам можно было заключить, что Фатио не алхимик, а если алхимик, то новичок, не привыкший ещё напускать туман по поводу и без повода.
Даниель наконец обернулся и едва не налетел на человека, в котором по первому впечатлению определил забредшего сюда ненароком весёлого монаха; тот был в длинном балахоне и держал большую глиняную кружку, какие подают в питейных заведениях самого низкого разбора.
– Осторожнее, мистер Уотерхауз. Для человека, который так внимательно слушает, вы слишком невнимательно смотрите, – дружески произнёс Енох Роот.
Даниель вздрогнул и отпрянул. Локк по-прежнему стоял в обнимку с книгой; Роот и был его недавним собеседником. Несколько мгновений Даниель приходил в себя. Роот воспользовался затишьем, чтобы отхлебнуть эля.
– От хозяйских щедрот? – спросил Даниель.
– Что вы сказали? Роот?
– Я сказал, что невежливо пить в одиночку хозяйский эль.
– У каждого своя невежливость. Некоторые врываются в дома и без приглашения встревают в разговоры.
– Я доставил важные новости.
– А я их отмечаю.
– Вы не боитесь, что эль сократит ваше долголетие?
– Вас сильно занимает долголетие, мистер Уотерхауз?
– Оно занимает всякого человека, и я – человек. А кто вы?
Глаза Локка двигались вправо-влево, как на теннисном матче. Сейчас они остановились на Енохе. Тот старательно изображал спокойствие – что совсем не означает быть спокойным.
– В вашем вопросе, Даниель, заключена некая априорная дерзость. Как Ньютон допускает, что есть некое абсолютное пространство, мерило всех вещей – включая кометы! – так вы считаете вполне естественным и предначертанным, что земля должна быть населена людьми, чьи предрассудки обязаны служить мерилом всего сущего; но почему бы мне не спросить вас: «Кто вы, доктор Уотерхауз? И для чего мироздание кишит такими, как вы? Ради какой цели?»
– Напомню вам, любезный, что канун Дня всех святых был больше месяца назад, и я не расположен слушать сказки про нечисть.
– А я не расположен быть причисленным к нечисти и прочим человеческим измышлениям, ибо меня, как и вас, измыслил Господь и тем дал нам бытие.
– Вы исходите презрением к нашим суевериям и домыслам, и всё же вы здесь, как всегда, в обществе алхимиков.
– Вы могли бы сказать: «Здесь, в сердце Славной революции, беседуете с выдающимся политическим философом». – Роот обратил взгляд на Локка, который потупил глаза в лёгком намёке на поклон. – Однако вы никогда не оказывали мне такой чести, Даниель.
– Я видел вас исключительно в обществе алхимиков. Разве нет?
– Даниель, я видел вас исключительно в обществе алхимиков. Однако я знаю, что вы занимаетесь и другим. Например, вы были с Гуком в Бедламе. Возможно, вы видели священников, которые приходят к безумцам. Вы считаете, что священники безумны?
– Не уверен, что одобрю сравнение… – начал Локк.
– Полноте, это просто фигура речи! – рассмеялся Роот, трогая Локка за плечо.
– Неверная, – сказал Даниель, – ибо вы сами алхимик.
– Меня называют алхимиком. Ещё живы люди, помнящие времена, когда так называли всех, кто изучал то же, что я – и вы, кстати. А большинство и сейчас не видит различия между алхимией и более молодой, более здоровой отраслью знаний, которая ассоциируется с вашим клубом.