И мы стали ждать. Однако даже между схватками матка оставалась такой напряжённой, что доктор Алкмаар не мог повернуть ребёнка.
– У меня есть снадобье, которое, возможно, поможет, – задумчиво проговорил он. – Или я могу ослабить её кровопусканием. Однако лучше всё-таки подождать, когда она совсем выбьется из сил. Тогда у меня скорее получится.
Новое ожидание. Для них оно состояло в том, чтобы стоять и ждать, когда пройдёт время, для меня – становиться жертвой кровавого убийства и возвращаться к жизни, снова и снова, но с каждым разом к низшей её форме.
К тому времени как в комнату ворвался посыльный, я могла лишь лежать, как мешок с картошкой, и слушать, что говорят.
– Доктор Алкмаар! Я только что от постели шевалье де Монлюсона!
– А почему новый посол в постели, хотя сейчас четыре часа дня?
– С ним какой-то приступ, и вы должны немедленно пустить ему кровь.
– Я занят, – отвечал доктор Алкмаар по некотором размышлении. Мне стало не по себе от того, что он задумался.
– Повитуха идёт сюда, чтобы вас сменить, – сказал гонец.
Словно по сигналу, раздался стук в дверь; Мари, обнаружив больше живости, чем за всё предшествующее время, бросилась к дверям и впустила повивальную бабку – старую каргу более чем сомнительной репутации. Сквозь туман ресниц я видела, как Мари с криком притворной радости бросилась старухе на шею и что-то зашептала. Бабка выслушала её и что-то сказала в ответ, снова выслушала и снова ответила; так три раза, прежде чем обратить ко мне серые глаза. И в этих глазах я отчетливо увидела смерть.
– Расскажите подробнее о симптомах, – обратился доктор Алкмаар к посланцу. По тому, как он на меня смотрел – глядя, но не видя, – я чувствовала, что он готов сдаться.
Я, собрав все силы, приподнялась на локте и ухватила доктора за окровавленный шейный платок.
– Если думаете, что я мертва, то как вы объясните это? – сказала я, дёргая его за галстук.
– Пройдёт много часов, прежде чем вы окончательно обессилите, – отвечал доктор. – Я успею пустить кровь шевалье де Монлюсону.
– После чего с ним приключится второй приступ, а потом ещё и ещё! Я не дура и понимаю: если я ослабею настолько, что вы сможете повернуть ребёнка, то потом не сумею его вытолкнуть! О каком лекарстве вы говорили?
– Доктор, французский посол, может быть, умирает! Согласно правилам старшинства… – начала Мари, но доктор Алкмаар остановил её движением руки. Мне он сказал:
– Это всего лишь образец. На время расслабляет некоторые мышцы, затем действие проходит.
– Вы его уже пробовали?
– Да.
– И?
– У меня приключилось недержание мочи.
– Кто вам его дал?
– Странствующий алхимик, побывавший тут две недели назад.
– Шарлатан или…
– У него отменная репутация. Он заметил, что при таком количестве беременных женщин во дворце оно мне, возможно, понадобится.
– Роот?
Доктор Алкмаар украдкой огляделся, прежде чем еле заметно кивнуть.
– Дайте мне ваше снадобье.
Это оказалась травяная настойка, очень горькая; примерно через четверть часа тело моё ослабело, а в голове наступила такая пустота, как будто я уже потеряла много крови. Так что я была в полубессознательном состоянии, когда доктор Алкмаар повернул ребёнка; и хорошо, поскольку я совершенно не хотела этого осознавать. Моя страсть к натурфилософии имеет свои пределы.
Я слышала, как он сказал повитухе:
– Теперь ребёнок предлежит головкой, как и положено. Слава Богу, пуповина не выпала. Вот и головка показалась. Через несколько часов действие лекарства пройдёт, схватки возобновятся и, с Божьей помощью, роженица благополучно разрешится. Имейте в виду, беременность переношенная, плод полностью созрел и уже обкакался в утробе.
– Я такое видела, – обиженно произнесла бабка.
Доктор продолжал, не обращая внимания на её недовольство.
– У ребёнка во рту первородный кал. Есть опасность, что при первом вдохе он попадёт в лёгкие. Коли так, ребёнок не проживёт и неделю. Я пальцем в основном очистил ребёнку ротик, но не забудьте сразу перевернуть его вверх ногами, ещё до первого вдоха.
– Спасибо за наставление, доктор, – недовольно отвечала повитуха.
– Вы ощупали ребёнку рот? Его рот? – спросила Мари.
– Да, это я и сказал.
– Он… нормальный?
– В каком смысле?
– Нёбо… челюсти?..
– Если не считать, что он полон жидким калом, – сказал доктор Алкмаар, вручая помощнику сумку с ланцетами, – то совершенно нормальный. А теперь я пойду пущу кровь французскому послу.
– Прихватите несколько кварт для меня, доктор, – сказала я.
Услышав эту слабую шутку, Мари, закрывавшая дверь за доктором, обернулась и устремила на меня неописуемо злой взгляд.
Старая карга села рядом, прикурила от свечи трубку и принялась наполнять комнату клубами дыма.
Слова Мари были шифрованным посланием, которое я разгадала, как только оно коснулось моих ушей. Вот расшифровка:
Девять месяцев назад я попала в беду на берегу Мёза. Чтобы выпутаться, я переспала с Этьенном д’Аркашоном, отпрыском древнего рода, в котором фамильные дефекты передаются вместе с фамильным гербом. Всякий бывавший при дворах Версаля, Мадрида и Вены видел заячью губу, странной формы челюсть, сплюснутый череп. Карл II Испанский, кузен д’Аркашонов по трём разным линиям, не может даже есть твёрдую пищу. Когда в этой семье появляется новорожденный, ему, едва ли дав сделать вдох, первым делом осматривают рот.
Я рада была услышать, что у моего ребёнка не будет этих пороков. Своим вопросом Мари ясно показала, что у неё есть соображения касательно отцовства. Однако как такое возможно? «Очевидно, – скажете Вы, – Этьенн направо и налево похвалялся, что овладел графиней де ля Зёр; девять месяцев – вполне достаточный срок, чтобы слухи достигли ушей Мари». Однако Вы не знаете Этьенна. Он чудной, вежливый донельзя и не стал бы хвастаться победой. Кроме того, он не мог знать, что ребёнок – его. Он знал только, что один раз меня отымел (как выразился бы Джек). В предшествующие и последующие недели я путешествовала в обществе мужчин и уж явно не произвела на него впечатление целомудренной!
Единственное возможное объяснение состояло в том, что Мари прочла – или, вернее, прочёл тот, кто ею управляет, – расшифрованную версию моего дневника, в котором я чётко писала, что спала с Этьенном и только с ним.
Очевидно, Мари и повитуха действовали по наущению какого-то высокопоставленного француза. Графа д’Аво отозвали в Версаль вскоре после Революции в Англии, на его место прислали шевалье де Монлюсона. Однако Монлюсон – никто, марионетка, которую дёргает за ниточки д’Аво либо другой могущественный обитатель Версаля.
Внезапно, лёжа в чужом дворце, в окружении чужих людей, уставившихся мне между ног, я пожалела супругу Якова II.
Кто всё это подстроил? Какие приказы получила Мари?
Мари ясно показала, что её задача – выяснить, здорового ли ребёнок телосложения.
Кому важно, правильной ли формы череп у незаконного ребёнка Этьенна?
Этьенн написал мне любовные стихи, если это позволительно так назвать:
Дам возвышает знаменитый род,
Гербы и грамоты под древней пылью,
Но древо родовое червь грызёт,
И тронуты побеги жадной гнилью.
Кровь моей дамы, как родник, чиста,
Заплачено за титул – мне нет дела.
Её краса залог, что сбудется мечта
Об отпрысках, чьё безупречно тело.
Этьенн д’Аркашон хочет иметь здоровых детей. Он знает, что его кровь – порченая. Ему нужна жена со здоровой наследственностью. Меня сделали графиней, но ни для кого не секрет, что родословная моя вымышлена и я всего лишь простолюдинка. Этьенна это не заботит; его знатности хватит на трёх герцогов. Ему неважно моё происхождение. Ему важна моя способность производить на свет здоровых детей. Он или кто-то от его имени управляет Мари. А я у Мари в руках.
Это объясняло вопрос, который Мари задала доктору. Но что ещё ей поручили?
Ребёнок, рвущийся из меня на свет, при всём своем здоровье, навсегда останется внебрачным – не большая помеха для Этьенна (у многих мужчин есть бастарды), но очень существенная для меня.
Я доказала свою способность рожать здоровых маленьких д’Аркашонов. Узнав об этом, Этьенн захочет на мне жениться, чтобы я плодила ему законных детей. Но что уготовано этому ребёнку – ненужному и нежеланному бастарду? Отправят его в приют? Воспитают в одной из младших ветвей рода? Или – простите, что рисую такой жуткий образ, но таковы были мои тогдашние мысли, – Мари поручено проследить, чтобы он родился мёртвым?
Между схватками я оглядывала комнату, ища выход. Надо было выбраться от этих ужасных женщин и родить среди друзей. Однако после целого дня схваток я не могла бы даже приподняться, а уж тем более – вскочить и выбежать в дверь.
Когда нельзя положиться на свою силу, приходится уповать на чужие слабости. Я уже упомянула, что Бригитта сложена как лошадь. И я верила в её доброту. Временами я могу ошибаться в людях, но тех, с кем рядом много часов рожаешь в тесном помещении, узнаёшь очень близко.
– Бригитта, – сказала я, – мне бы очень хотелось, чтобы вы нашли принцессу Элеонору.
Бригитта стиснула мою потную руку и улыбнулась, но Мари заговорила раньше:
– Доктор Алкмаар строго запретил пускать в комнату посетителей.
– Далеко ли Элеонора? – спросила я.
– Сразу в конце галереи, – отвечала Бригитта.
– Тогда бегите к ней и скажите, что у меня очень скоро родится здоровый мальчик.