Пролей на землю кровь двух тысяч покаяний,
Но ни глотка вина на землю не пролей!
Уймись, не жадничай. Богатства ни к чему:
Добро и зло судьбы равно влекут во тьму.
Успей вина испить, погладить милый локон:
Миг — и вину конец, и веку твоему.
С похмелья чуть живой, куда стремлюсь наутро:
В мечеть? Во храм?.. Да нет, к любовнице, к вину!
Не забывать вино, не убивать минут:
Пусть вера, сердце, ум — веселыми живут!
Лепешка хлебная, вина кувшин-другой,
Бараний окорок, — и вишни над рекой,
И луноликая, и радость, и покой…
Султану власти нет устроить пир такой!
Вот мы, подруги, хмель и этот ветхий дом.
Долой дурман надежд и страха пред Судом!
Одежды, сердце, дух в заклад за хмель сдаем.
Прочь путы воздуха, земли, воды с огнем!
Вот мы, вино, певец, без крыши ветхий дом.
И дух, и ум, и честь в долгу перед вином.
В нас плещется вино, мы плещемся в вине ли?..
Неужто мы в дому? В кувшине, да в каком!
Печали мира — яд, вино — целитель мой,
С которым не страшусь отравы мировой.
С зеленым юношей на зелени валяюсь,
Пока мой прах не стал зеленою травой.
В мечеть я для себя добра искать хожу,
Но — Боже! — не намаз я совершать хожу.
Здесь как-то повезло украсть молельный коврик,
Он обветшал уже, так я опять хожу.
Наш праздник подошел и воссиять готов
Невестой молодой.
У виночерпия кувшин опять готов,
Багрянцем налитой.
Узду намаза и намордник воздержанья
Опять, как и всегда,
С ослиных этих морд наш праздник снять готов.
Ой-ой, беда! Ой-ой!..
О сладостный кумир, напомнил нам рассвет:
Недопит кубок наш, напев наш недопет.
Сто тысяч — как Джамшид! — царей минувших лет
Песками занесло теченье зим и лет.
Ведь и минуты ждать не станет вестник Смерти,
Проснуться поспеши, вина хоть раз хлебнуть:
Судьба еще беды заставит нас хлебнуть.
Жестокий небосвод однажды так подстроит —
Не сможешь и воды в последний час хлебнуть.
Судьба! Всех недругов ко мне настолько злее,
Что ты — приятелю бесчестному сродни.
И кубки прихвати: кто пьет с утра хмельное,
Тому не страшен ад, тому не нужен рай.
Под власяницей мы кувшин вина укрыли;
Для омовенья нам — щепоть трущобной пыли.
А вдруг да в кабаке отыщем мы в пыли
Года, что в кабаках когда-то распылили!
Коль этот храм — для нас, но только на словах,
Грех упустить любовь и чашу на пирах.
Зачем, о прах иль Бог, надежды мне и страх?
Я все равно уйду, хоть Бог царит, хоть прах.
Коль бытие — для нас, но только на словах,
Грех упустить любовь и чашу на пирах.
Быть юным, чахнуть ли — зачем лелеять страх?
Что мне, когда уйду: мир юн или зачах?
Испей вина! Не жди, нам не удвоят жизни;
Встань! Руки отряхнем от суетных затей,
Нам путы локонов и музыка — милей.
Не прячась пьем вино, пьем прямо в харабате.
Бутыль молвы о нас — на свалку, и разбей!
Красотку за подол поймать, да поскорей,
Пропить былую честь — заведомо честней.
За пиалу вина продай молельный коврик,
А славу гордую — на свалку, и разбей!
Лишь этим и живи, и ни к чему стесняться!
Взгляни, как зелен луг под юношей зеленым:
«О, глупый! Топчешь прах, что зеленью взошел».
Под мартовским дождем торжественно расцвел,
Чтоб грусть унять твою, вчерашний суходол.
Взгляни на луг, вино, на юношей зеленых,
О ты, не знающий, что зеленью взошел!..
Навстречу взглядам туч глаза отворены.
Весенним ветерком луга обновлены,
Навстречу взглядам туч глаза отворены,
Сияньем рук Мусы сады озарены,
Дыханием Исы поля увлажнены.
Вина! — пока темно. Скорей! — пока не в путь.
Придет такая ночь — и в очи не взглянуть!..
Давай плясать! Печаль растопчем как-нибудь.
В тот день, как нас несли в кабак кредитоваться,
И должен был звучать заупокой, саки.
Увидишь ночью вдруг, что мера-жизнь — полна.
Ну нет, я от вина не стану отделяться!
Кувшин на голове. Считайте, я — петух.
Святых по внешности не угадать, саки,
Совсем не напоказ их благодать, саки.
Но розы расцвели — мои зароки где же?
О мой чистейший хмель, небесно-голубой!
О мой шербет — вино, баюкатель ты мой!
Так пылко я влюблен, так упоен тобой,
Что издали меня приветствует прохожий:
«Почтенный дядя Хмель, откуда ты такой?»
Замечен где-нибудь? Не сделал что-нибудь?
Ну что ж, коль хочется, возьми над миром власть,
Сокровищницы вскрой, себя и трон укрась.
Ты станешь, редкостный, похож на снег в пустыне,
День поискрясь, и два, и три, и… испарясь.
«Не то пришло!..» И что, желтеть лицом своим?
«То не пришло!..» И что, чернеть нутром своим?
Чем плакать, пользуйся взахлеб добром своим,
Пока не вздумал рок сверкнуть серпом своим!
Круженье Бытия, коль нет вина, не в радость;
И без иракских флейт сама весна не в радость.
Мы, пасынки небес, оправдываем жизнь
Подругой и вином, а так она не в радость.
О сердце! С мира взяв, о чем мечтало всласть,
Сполна за доброе застолье расплатясь,
О сердце! С мира взяв, о чем мечтало всласть,
Богатым сделай дом и праздностью укрась,
В юдоли горестной рожденья и распада
День-два попировав — и мирно удалясь.
Вот прялка женская давно б народ одела,
Любовь — страна пустынь, и я бежал по ней,
И негры жуткие — две тысячи смертей —
С безумной яростью все как один кричали:
«Ты чашу наклони! Но капли не пролей!»
Саки! Коль я к груди красавицу прижму,
Все! Я с разлучницей-тоскою не знаком,
И — хоть такую речь назвали б непристойной —
Я буду хуже пса, в иной поверив рай.
Ночами небеса латают жизнь-белье,
Во тьме недоглядев, что воротник — рванье.
Над книгами зачах, измучен я постом.