Теодор, не ожидавший всего увиденного, и первоначально просто пытавшийся узнать, что происходит, решил, что надо бы вмешаться и ему. На его месте Жан Бусико бы начал действовать уже давно, бросив прямой вызов этому отребью. Теодору далеко было до этого героя прошлого, и он не был уверен, что сможет их победить лицом к лицу. И хоть ноги его устали, в груди стало тесно, а по телу пробегала дрожь — явный признак будущей драки.
Он отставил в сторону бесполезное ружьё, прокляв себя за то, что не поджег фитиль, не забил пулю и порох. А в минуту, когда надо действовать быстро, оно становится не полезнее дубины. Конечно могло статься, что дымок почувствуют и его присутствие раскроют… Но выстрел — это всё-такие на такой короткой дистанции мог оказаться один убитый враг.
Тихо, но быстро приблизившись к последнему из тройки сарацин, как раз отпрыгнувшему/увернувшемуся от удара вил. Схватив его одной рукой за лицо, притянул резко к себе и воткнул острый кинжал в ямочку под кадыком, в месте чуть выше места схождения ключиц. Враг сильно дернулся, разрезая себе мышцы и Теодор, чтобы покончить с ним, ещё несколько раз ударил его лезвием в шею.
К сожалению, это не укрылось от взоров двух оставшихся врагов.
— Да чтоб у тебя отсох детородный орган! Ты кто ещё такой?
Вместо ответа Теодор выхватил скьявону.
Безбородый, увидев нового врага, и потеряв товарища, внезапно выхватил из-за пояса пистоль и разрядил его в Лемка. Не ожидавший подобного ромей едва успел отреагировать, метнувшись в длинном выпаде вперёд. Горячее облако дыма обожгло лицо, но удара пули, которая бы его остановила, Теодор не почувствовал, но и враг сумел уклониться от кончика тонкого меча. И так вечернюю атмосферу двора затянуло облако дыма, которое дало возможность сарацинам напасть на Теодора и ему пришлось какое-то время отбиваться от двух врагов одному. Лишь в блеске молодой луны мелькали искаженные схваткой лица и блестели всполохи стали.
Завязался действительно яростный бой. И если бы не помощь мельника, что своими вилами пытался достать сарацин, Теодору пришлось бы совсем плохо. Враги были опытные и безжалостные. Однако и Теодор умел кое-чего, и на его стороне была длина клинка.
А потому — он только и делал, что совершал множество быстрых выпадов — в руки, ноги, торс, шею, лицо того противника, на которого у него падал взгляд или было ощущение, что тот не успеет отбить удар и такая тактика начала приносить успех. Как ему говорили — уколы тяжелее увидеть и отбить.
Вскрикнул, получив рану первый. Отскочил, потирая бок и сквернословя, второй.
— Чтобы тебе ослиной мочи напиться!
Теодор не снижал натиска, и не отвечал на оскорбления. Лучшее, что он мог сейчас сделать — оскорбить врага не словом, а действием.
Когда безбородый отвлекся на мельника, ударившего его вновь вилами, Лемк бросился вперёд, отвел клинком выпад ятагана и пропустив руку противника над собой, ударом корзинчатого эфеса рассадил губы и нос противнику. И когда тот, инстинктивно отшатнулся, закрывая рукой лицо, простым, но эффективным рубящим движением ударил по лицу, рассекая мышцы тонкие кости кистей рук.
Однако едва сумел отмахнуться от выпада последнего врага и тотчас был сбит с ног безбородым. И тут уже в ход пошли руки, ноги, ногти, зубы. Вскоре к ним присоединился мельник. И тут уже, после катания по земле, диких криков, пыхтения, дикого ржания возбужденных лошадей ромей и его союзник победили. Безбородый бился как загнанная в угол крыса, но несколько ударов кинжалом в бок и грудь успокоила даже такое бешеное животное.
Во двор выбежала дочь мельника с лампой, плача от ужаса, страха и переживаний за отца. Пока тот успокаивал дочку, Лемк осматривал врагов, ища в них признаки жизни. То один, то другой ещё конвульсивно вздрагивал конечностью, еще корчился в предсмертных судорогах безбородый, но не прошло и минуты, как затих и он.
Все сарацины лежали мертвые в луже крови.
Пришло время считать свои потери. И пока Теодор осматривал свои новые ссадины, болгарская семья прекратила обниматься и причитать. Лемк представил, в каком виде он предстал потрясенному мельнику. Отросшие волосы взлохмачены, в них застрял мусор, рваная одежда испачкана, пылью, грязью и щедро полита кровью. Единственное, что было в хорошем состоянии — это сапоги, да холодное оружие. Кинжал, скъявона, а потом и взятая аркебуза… Вряд ли Теодор подходил под описание воина имперской армии. Скорее уж — душегуб, разбойник. Ну или уж как тут у местных — гайдук, юнак. Хотя они, местные, вроде не все считали их разбойниками.
— Младежо, не знам кой си. Надявам се, че сте ни помогнали по чисти причини. — хрипел он, периодически кашляя, обняв дочку. — Бог вижда, че сте се появили навреме, сякаш самите ангели са ви изпратили. Ти ни спаси от смъртта. Но най — важното-ти спаси нашата чест и добро име. Като уби тези бесни, ти направи не по-малко добро дело! За това всички хора в района ще ви благодарят! Тези злодеи са напълно развързани!
(Перевод: — Юноша, я не знаю, кто ты такой. Я надеюсь, что ты помог нам из чистых побуждений. — хрипел он, периодически кашляя, обняв дочку. — Видит Бог, ты явился вовремя, будто сами ангелы тебя послали. Ты спас нас от смерти. Но главное — ты спас нашу честь и доброе имя. Убив этих бешеных, ты сделал не менее доброе дело! За это все люди в округе скажут тебе спасибо! Эти злодеи вконец распоясались!)
Он всмотрелся:
— Кой си ти и как се казваш? (Кто ты такой и как тебя звать?)
— Ничего особенного я не сделал. Меня зовут Теодор Лемк. Я протодекарх, то есть старший десятник Сицилийской турмы Ромейской империи. Мы воюем с ними. Недавно нашу турму здорово поколотили, и я теперь ищу своих друзей. Тех, кто отступил из боя и ушел к Дунаю, или может быть оказался в здешних лесах да горах.
— Ааа, ромей. — не сказать, что в глазах болгарина добавилось теплоты. Он стал более насторожен. Хотя казалось куда уже, после произошедшего. — Ясно-ясно.
— Могу я у вас остаться, передохнуть? Я бы также не отказался от съестных припасов. Но для начала может спрячем трупы?
У любого местного обычно всегда есть такие укромные местечки, в которых можно спрятать целую кентархию, не то что три трупа. Пришлось поработать ещё заступом и киркой, да и ворочать камни. Однако если кто и вздумает теперь искать пропавших -то это будет гиблое дело.
В холодном ручье они вдвоем с мельником отмылись, а Бильяна постирала из одежды. В жилом помещении мельницы их уже поджидал горячий гювеч (мясное рагу), густая пшеничная каша и подогретые на печи пита (хлебные лепешки).
— Выпей, воин, то доброе вино из Плиске! Сам привозил в прошлом году!
Пока Теодор расправлялся с едой, болгарин ждал. А потом сказал:
— Спасибо тебе еще раз, добрый господин, за помощь! Спас ты нашу честь и жизнь. Но тебе нужно будет утром уйти, и пораньше. Но когда вновь придут новые турки-чалмоносцы, я уже спрячу дочь. А если увидят тебя, то сразу поймут кто ты такой. Не местный ведь ты. Но знай, мельник Радан — твой друг.
(- Благодаря ви отново, добър господарю, за помощта! Спасихте честта и живота ни. Но ще трябва да си тръгнеш рано сутринта. Но когато новите турци-тюрбани дойдат отново, вече ще скрия дъщеря си. И ако те видят, веднага ще разберат кой си. Не си местен. Но знайте, мелничарят Радан е ваш приятел.)
В одном из углов ему соорудили мягкую постель, и Теодор, доверившись этим людям, моментально уснул. Это был первый раз уж точно за год, когда он спал в месте, в какой-то мере абсолютно мирном. Не казарма, не сооруженное и обустроенное своими руками жилище. Пахнущее хлебом помещение навевало воспоминание о церкви, в которой Теодор с друзьями прожил не один год.
На дорогу ему собрали большую торбу: лепешки-пита, полотняный мешочки крупы и муки, соли, немного сушеной рыбы и вяленого мяса. Этого должно было хватить не на один день пути.
Из добычи с «чалмоносцев» он практически ничего не взял. Очень хотелось взять всё оружие, но унести его Теодор бы не смог. Вернее смог — но не далеко. Взял лишь половину монет из кошелей (там в общем и было чуть более сотни акче, да несколько западных имперских талеров — в запас тем, что сохранились в собственном поясе: несколько золотых, да с десяток талеров), запас пороха, пыжей и свинца побольше, чтобы и охотой можно было прожить какое-то время. Поменял и аркебузу на более ладную румелийскую — с более длинным стволом, граненным прикладом, костяной пластиной-пятой на нём же. Пистоль, который мог так внезапно оборвать его жизнь, Теодор не нашел. Черти ведают, куда он провалился в той ночной суматохе. Вроде всё обыскал, но увы, дорогая и полезная вещица ушла из рук.
Брать коней отговорил Радан.
— Тебе надо выйти к ромейской территории, а это довольно далеко. На лошадях, конечно, было бы быстрее. Но наверняка все дороги заняты войсками, и тебе там не пройти. Можешь попытаться выдать себя за того, кто обрёл новую веру — сплюнул старик, перекрестившись, — тогда тебе на север, вон туда. Выйдешь к Вите и по ней, по её течению доберешься к Дунаю, где кишмя кишит от бусурман. А можешь пойти другими путями. В чем-то они более трудны. Может в чём-то и более опасны.
Он рассказал, что можно пойти не к устью Виты, а к её истоку, переходящему в Белую Виту, что течет уже в очень высоких горах. Да, войско там не пройдет, а потому и сарацин встретить шансов мало. Гайдуки и прочие лихие люди любили когда-то там прятаться. Если пройти же те горы, то можно было выйти к Тырнову, и пойти южнее — к Старой Загоре, Ямболу и прочим контролируемым ромеями с прошлого года городам. Так же туда можно было пробраться не только по Вите, но и по речке Кальник, и к озеру Сопот. И лошади там во многих местах могут вовсе не пройти.
— Выбирай сам, ромей, а мне не говори, чтобы я не мог тебя выдать. Будь здоров и возвращайся живым! (Ти избери, ромей, не ми казвай, за да не мога да те предам. Бъдете здрави и се върнете живи!)
Бильяна на прощание поцеловала его как брата, Радан пожал руку. Теодор улыбнулся им как можно увереннее и отправился в дорогу.