И раз уж есть такие законы, их следовало соблюдать.
Бывали такие истории, что надолго отпечатались в памяти…
Каждую весну, когда земля отходила от зимы и природа расцветала новой жизнью, самые беспокойные молодые люди устремлялись в горы, чтобы превратиться в своем представлении в бравых воинов — гайдуков. Их банды, объявленные вне закона, возмещали старые обиды, нанесенные их семьям и близким. И не только сарацинам… Под руководством выбранного лидера, избранного воеводы, они проводили ночные набеги с гор, карая своих мучителей, сжигая дома и уводя скот. Пленного гайдука ожидала медленная и мучительная смерть — их сажали на кол на перекрестках, подвешивали на железных крюках. Сарацины с наслаждением провозили отрубленные головы гайдуков через балканские селения, чтобы предостеречь тех, кто собирался сбежать в леса и горы.
Из ближайших подконтрольных поселений в Копсис, в их развалины, крепости пришли несколько парней, по их заявлениям воевать с сарацинами. Ночь выдалась холодная — лил дождь, ветер пронизывал до костей, люди жались под ещё малым количеством крыш, большинство дров отсырело, и они нещадно дымили. Поэтому, когда один из этих парней, убоявшись трудностей и будущей жизни заявил что передумал и хочет вернуться домой, то его поставили перед фактом — или остаётся, или вешают как дезертира. Никто и ведь изначально его сюда не звал.
По этому поводу Теодор счел нужным собрать всех и обратиться к отряду с речью. Протодекарх, глядя всем в лица, тогда сказал:
— Вы сами пришли сюда! Каждый из вас!
Вы теперь солдаты Империи. А это значит, что теперь вы ответственны за великие традиции легионеров прошлого! И все законы, тем более законы, принятые в военное время, распространяются на вас. Повторять не буду. Пришел в лес — значит, выбрал сторону, встал под знамёна — должен стойко стоять до конца. Ушел самовольно — значит стал дезертиром, предателем! Значит сам себя к позорной смерти подвел. Конечно, можно погибнуть и на Империи. Но это служба почетная, славная, и по достоинству окупается! Поэтому я спрашиваю первый и последний раз — кто хочет домой?
Пристыженные новички молчали, глядя на носки своих обмоток.
Теодор продолжил:
— Мы находимся среди земель, по которым ходят враги. У сарацин много сил, множество людей — во много раз больше, чем у Империи! Мы должны воевать умением, нас поддерживают все страны вокруг. Но если решим смалодушничать, отступить и сдаться, то все погибнем. Погибнет и наше государство, исмаилиты будут торжествовать! Мы воюем насмерть! В этой войне или мы — их, или они — нас.
Встретили ромеи однажды и нескольких юношей, что пошли в горы, чтобы продолжить дело отцов и дедов, стать гайдуками. Только увидев, что основу отряда составляют имперцы, они взвыли:
— Мы не будем подчиняться ромеям! Мы создадим новое вольное болгарское царство!
Им надавали пощечин, приводя в чувство:
— Хочешь сражаться? Убивать врагов? А видели ли вы смерть? Ну-ка, вот — иди и убей сарацина: вон он.
Вывели одного из появившихся к тому времени пленных воинов-албанцев, хумбараджи. Бородатый, горбоносый воин, что до этого стоял орлом, презрительно посматривая на всех, понял что хотят сделать и сжался, слезы поткли по немытому лицу. Он плакал, заглядывая, в глаза юноше, прося сохранить ему жизнь:
— Не ме убивай, млади войн! Ще платя откупа, кълна се в мама! Ако искаш, ще ти бъда слуга!
Задрожали руки юноши, из которых выпал нож.
Но надо дать им должное — в будущем у них ещё появился шанс стать настоящими воинами, не боящимися крови.
Антоний, один из солдат-ромеев, начал подводить всех. Во время посещения селений он задирал мужчин, приставал к женщинам, уходил без спросу из крепости, всячески обсуждал задачи, которые ему ставили, не спешил их выполнять. Однажды ночью, когда должен был стоять на посту, он самовольно ушёл, вернувшись уже к полдню. А позже к нам пришел чорбаджи с несколькими мужчинами, рассказавший о том, что он изнасиловал одну одинокую вдовицу. Антоний и не отрицал этого. Однако пояснил, что не за просто так воспользовался ею, а оставил серебра.
На общем собрании ему вынесли приговор — казнь.
Встретив такое единодушие от всех, взглянул на всех бешеными глазами. Мог бы — убил бы окружающих одним взглядом.
Антоний озлился, попросился покинуть лагерь, а когда ему отказали, обосновав тем, что он может пойти к сарацинам и продать бывших товарищей. А потом и вовсе он кинулся прочь, но его тут же схватили, несмотря на то, как отчаянно вырывался.
— Нашелся защитник вшивых крестьян… — дрожал голос преступника, когда его поставили перед Лемком. — Что же, будь по-твоему. Но раз решил избавиться от меня, то давай, исполни мою последнюю волю — не хочу быть повешенным! Стреляйте меня! И стреляй ты сам.
Теодор, взяв свой янычарский мушкет, сам, без сопровождающих вывел насильника из крепости к длинному полузаросшему кустарником оврагу.
Антоний смотрел с вызовом, скаля свои крепкие белые зубы и даже вроде как бросился на Теодора в самый последний миг — когда огонь уже коснулся пороха на полке. Пуля оказалась быстрее — она прошла ему сквозь грудь. Крича, он упал на траву. Кровь быстро пропитывала одежду, алмазной росой оседая на траве. Он долго не умирал, бил руками и ногами, хрипел и задыхался. Теодор начал заряжать вновь мушкет, но только просыпал порох, а пуля застряла в середине ствола, и шомпол никак не хотел её протолкнуть внутрь. Антоний что-то тихо и жалобно шептал, смотря в чистое небо, пока ударом скьявоны Теодор не остановил биение его сердца.
Глава 15
«Стратигу следует быть приветливым и открытым в обращении со стратиотами, проявлять к ним отеческую любовь, вступать с ними в беседы, заботливо обучая обязанностям и постоянно увещевая об их долге, заботиться об их отдыхе, питании и повседневном быте — без этого осуществлять управление войском невозможно; в справедливых же наказаниях провинившихся ему следует показывать себя грозным. Ему следует стремиться к тому, чтобы искоренять нарушения дисциплины уже в самом начале, а не ждать, пока они перерастут в нечто большее.»
В короткое время об отряде из разрушенной крепости узнала уже практически вся округа, к отряду приходили и голодные ромеи-одиночки, и небольшими группами. Шесть человек с аркебузой привел декарх Галани. Пришел крохотный гайдуческий отряд из Кичево, во главе с Траяном Лазоревым, которых выдавили из родных мест зейбеки.
Скоро стало ясно что, подобно отряду Теодора, повсюду бродит немалое количество дезертиров, беглецов и разбойников всех мастей. Теодору очень повезло, что не натолкнулся на них, когда был один. Они ходили по двое и большими группами, наводя страх на беззащитных, в основном на крестьян. Вечно голодные, оборванные, привыкшие к грабежу, они подобно волчьим стаям были в вечном поиске добычи — и как волки, же нападали на мирных жителей и гибли, когда натыкались на чуть более многочисленные и лучше вооруженные отряды.
Сложилось так, что в каждом районе образовалась какая-то своя группа, что забирала с крестьян «излишки» продовольствия и серебра, пользуясь тем, что власти Румелии были слишком сосредоточены на войне, и тем, что на своих подданых иной веры им было самым откровенным образом наплевать.
На западе, через Виту -ромеев однажды обстреляли: там было много разбойных групп, состоящих из исмаилитов-дезертиров. На востоке, в самых высоких горах зейбеки-силистрийцы, на юге присутствовала крупная группа македонских гайдуков. На севере — смешанный отряд непонятного происхождения.
Невозможно было сказать точно, какой народности были люди в той или иной банде, так как были объединения мессиан — латинян, болгаров, сербов, венгров, валахов, босняков, албанцев, хорватов и других. Так и наоборот — представители этих народов переходили в исмаилитскую веру, составляя уже сарацинские банды.
Периодически крутились в подконтрольном районе какие-то подозрительные люди — часть из них удалось задержать, и на допросе часть из них сознавались, что собирают сведения для софийского санджакбея, который искал тех, кто напал на кулату-на-Вите. Этих разведчиков повесили.
Были «разведчики» и от сопредельных банд. И разведчиков — «трапезитов» как их называли в Ромейской Империи в давние времена, от других отрядов мессиан-ортодоксов Теодор отпускал обратно, с предложением объединяться.
В начале августа к отряду Лемка присоединилась группа македонян с юга. Их хорошо потрепали, и главой стала женщина — Йованна Маркова, которая оказалась достаточно умна, что наступило на горло своему чувству гордости и пришла под защиту более крупного отряда. Да и вообще, македонян болгары считали младшей дальней роднёй, но отнюдь не своими, и не слишком стремились помогать и делиться припасами, отчего зачастую возникали конфликтные ситуации между ними.
Да Йованна наотрез отказалась даже перевязывать раны (имеется в виду — постоянно, только этим и заниматься), не то что сидеть на кухне.
Эта банда существовала около полугода. За это время у них было пять боев, и, по оценкам Йованны, она сама убила и ранила не менее восьми агарян… Во время разговора она подбросила кинжал, вынутый из-за сапога, и ловко поймала его за рукоятку и продолжала рассказывать, как она проходила со своими братьями по оружию по пятьдесят миль и больше за ночь. Днем они отдыхали на вершине какой-то одинокой горы, которая господствовала над длинной дорогой, а ночью спускались из этих «вороньих гнезд» на высоте, чтобы устроить засаду небольшим отрядам сарацин или напасть на маленькие городки, пытаясь полностью уничтожить гарнизон и любого исмаилита мужского пола в нем. Эта женщина не щадила сарацин: Йованна сказала, что они убили ее мать, отца и всех ее братьев в один день. Месть была ее единственной целью.
Некоторые совсем мелкие группы, как уже было написано, присоединились. С другими, как например с разбойниками, что действовали на севере, возле села Желязны — пришлось решать по-другому.