Крики, звуки металла, хрип отступающих лошадей — всё смешалось в хаос. Македоняне держались до последнего, но их строй был разорван. Только вовремя подоспевшая помощь спасла остатки отряда от полной гибели. Но поле осталось усеяно телами светловолосых воинов, почти сотня из них так и не встала. Йованна стояла, тяжело дыша, среди немногих выживших, словно не осознавая, что её горячка едва не погубила гораздо больше жизней доверенных ей воинов.
Пленников становилось все больше, хотя никто не отдавал приказа брать их. Среди них попадались и богатые торговцы, и знатные семьи, и настойчивые эллины, убеждающие, что никогда не поднимали оружия против собратьев по вере, но в силу разных причин в это верилось слаба. Но и казнить невиновных (а вдруг) рука не поднималась. В цепях они уже не напоминали своих прежних себя, но их гордость и надежда на спасение всё ещё были заметны.
— Что с ними делать? — хмуро поднял вопрос в очередной раз Мардаит, разглядывая эту пеструю толпу. — Вести их дальше опасно. Сбегут — и нам придется ловить их снова, если не попадут в руки турок, которым вытреплют всё что видели.
Перед Лемком встала дилемма, столь часто возникающая в ходе войн: что делать с пленными? С одной стороны, оставить их на произвол судьбы — значит подвергнуть опасности. С другой стороны, массовая казнь пленных — слишком жестоко, это может негативно сказаться для всех участников позода, оставить кровавый след в истории.
А вести их с собой в длительном походе — непростое дело. Кормить, охранять, обеспечивать им хоть какой-то минимум условий — все это требует серьезных ресурсов. А если они попытаются бежать?
И все же, отпустить их — значит рискнуть жизнью своих солдат и мирных жителей. Между тем, многие из них непростые люди, знающие много секретов и ценные сами по себе — как товар, за который их родственники, да и они сами могут дать хороший откуп.
— Ведём их дальше, Сид. Недолго осталось.
— А знаешь, мы сейчас похожи на Каталонскую кампанию, — сказал Сид Мардаит на привале, нарезая хлеб.
Теодор, сидевший напротив у костра, поднял взгляд и нахмурился.
— С чего так? — спросил он, оглядывая лагерь: грязные палатки, израненные люди, почерневший от копоти котёл. — Мы хоть и находимся в походе, но вряд ли это напоминает что-то столь плохое…
— А кто это вообще такие? — вмешался Ховр, вытаскивая из сумы сыры, вяленое мясо и прочие съестные припасы.
Мардаит усмехнулся.
— Лемк наверняка лучше знает, но кто тут о них не слышал? Оставили после себя память… Называли себя Великой кампанией. Каталонцы Рожера де Флора. Наёмники, воины из Испании. В XIV веке их пригласил император Андроник II сюда, чтобы воевать с сарацинами, помочь сохранить последние малоазиатские владения. Армия, вроде как, приличная была — тяжёлая пехота, кавалерия. Только, понимаешь, в итоге они столько крови выпили у местных, что стали для них хуже турок. В результате, малоазийские ромеи были скорее согласны сотрудничать с исмаилитами, чем с теми, кто нанял этих дьяволов. После войны их невозможно было ни выгнать, ни прокормить. Они захватывали деревни, грабили церкви, продавали всё, что можно было продать.
— И что с ними стало? — поинтересовался Ховр.
— Да что стало? — Стефан усмехнулся. — Сначала их перебили, сколько смогли. Остальные осели где придётся, стали рыскать по чужим землям, как волки. Отряды разбились на мелкие шайки — кто остался в Греции, кто двинулся дальше. А память о них осталась, как о бедствии.
Теодор нахмурился ещё больше, перекатывая в руках кусок хлеба.
— Хочешь сказать, что и мы скоро начнём жить грабежом?
Мардаит не ответил сразу, глядя в огонь. Потом тихо проговорил:
— Сказать тебе честно? Мне кажется, что мы уже начали. И я не уверен, что это хуже того, что нас ждёт в будущем.
Под Фере, у самого берега Марицы, за которой уже начинались отбитые назад земли Империи, войско Теодора обнаружило перед собой турецкий отряд. Турки расположились на пригорке, отчётливо видимые в предзакатном свете: лёгкая кавалерия, пёстро одетая, с сверкающими железными наконечниками копьями и саблями. Пехота, состоящая из секбанов и азапов, выстроилась перед ними в неряшливой, но уверенной линии. Их было не так много, но достаточно, чтобы задержать ромеев, или нанести им существенные потери.
Однако в время шло и ни ромеи, ни сарацины не решились начать битву. Турки, видимо, понимали, что преследовать армию, перешедшую в оборонительное построение, — дело рискованное, особенно так близко к владениям ромейского императора. Теодор же не спешил давать приказ к атаке. Йованна, до сих пор ведущая себя с бесспорной решительностью, молчала после переправы через Несс.
Другие, кто собирался в тесный круг возле Теодора, высказывали общее мнение: битвы лучше избежать. Сражение близко к дому, но это вовсе не облегчало задачу. Напротив, никто не хотел умирать, когда впереди оставалось лишь несколько шагов до родных земель.
— Мы пришли не за славой, а за жизнью, — говорил Рыжеусый. — А жизнь стоит дороже любой победы.
Теодор слушал молча, глядя на вражеский лагерь, словно стараясь разглядеть, что скрыто за этим настороженным затишьем.
На 'ничейной’полосе земли, разделяющей два войска, турки воздвигли лёгкий шатёр. Полотнище его было простым, пыльно-белым, лишь на вершине торчала золоченая пика. Шатёр поставили быстро, дело привычное: четыре человека натянули канаты, вбили колышки, и ткань встала, как будто сама по себе.
Вокруг лагеря ромеев поднялся лёгкий шум. Теодор смотрел на происходящее с прищуром, его лицо было непроницаемо.
— Переговоры? — удивлённо поднял брови Юц.
— Пойду, узнаю.
— А может не стоит?
— Ох, всякое может быть. — Теодор пробежался взглядом по тем, кто был рядом. — Если я не вернусь — за старшего… За старшего Евстафий.
Рыжеусый слегка поклонился, а Мардаит сжал губы.
— Надо только немного подготовиться…
В шатре, натянутом на краю турецкого лагеря, стояла тягостная тишина. Теодор сел напротив бея, сложив руки на столе из тёмного дерева. Вечерний свет заходящего солнца выхватывал его спокойное, почти бесстрастное лицо. Бей напротив, облачённый в пёструю парчу и увешанный золотыми украшениями, пытался скрыть своё недовольство.
Никто не желал друг другу здоровья, не заговаривал о погоде, о семье, об урожае, как это было обычно принято.
— Меня зовут Усман. Ты хочешь переправиться на тот берег, ромей? — спросил он, делая глоток из чаши. Голос его был сух.
— Хочу, — ответил Теодор. — И переправлюсь, с твоего согласия или без него.
Бей поднял бровь, но не ответил. Теодор продолжил:
— У нас есть пушки. Больше мушкетов. Мои люди готовы умереть, но ваш берег станет нашим, если вы решите препятствовать.
— А если не решу? — с притворным равнодушием спросил бей.
— Тогда ты сохранишь своих воинов, свою честь и свою казну, — сказал Теодор и, чуть помедлив, добавил: — А может быть, и обогатишь её.
С этими словами Теодор с усилием поднял с земли и выложил на стол сумку монетами.
Бей внимательно посмотрел на него, потом на мешочек, но всё ещё не выказал согласия.
— Сколько? — тихо спросил он, будто взвешивая в уме предстоящую сделку.
— Столько, чтобы ты не жалел об этом дне, — ответил Теодор. — Достаточно, чтобы твои воины не спрашивали, почему ты отпустил нас.
Наступила пауза. Бей потянулся за чашей, сделал глоток и посмотрел в глаза Теодору.
— Ты человек разумный, ромей. Я приму твои условия.
Он взял мешочек с золотом и поднялся.
— Надеюсь мы больше никогда не встретимся.
— Надеюсь, бей Усман. — ответил Теодор, вставая.
Рукопожатия не было, но слова были сказаны. Уже на следующий день турецкое войско снялось с места и ушло, а ромеи начали переправу.
Переправа через Марицу была делом тяжёлым и долгим. Река, казалось, лениво смотрела на суету ромеев, блестя на солнце гладью воды, что, несмотря на кажущуюся спокойность, могла вмиг потопить невнимательного. Сначала отправили трапезитов — проверить глубину, искать место, где течением можно было бы управиться без потерь. Те вернулись, промокшие, но уверенные: броды есть, хоть и ненадёжные.
(р. Марица)
Начали с того, что перевезли лёгкий обоз и часть людей. Лошади, погрузившись по грудь, неохотно шли вперёд, многие пытались уплыть обратно, но крики погонщиков и хлёсткий треск бичей всё-таки заставляли их двигаться. Многие вещи с телег приходилось переносить вручную. Другие же — надёжней привязывать, чтобы не смыло. Люди работали с утра до самого заката, пока наконец основная часть обоза и скота не оказалась на северном берегу.
Самое сложное было с тяжёлыми повозками, в которых везли пушки и боеприпасы. Их переправляли на плотах, тут же срубленых. Один такой плот всё же перевеонулся, и пришлось извлекать ядра и бочонки с порохом прямо из мутной воды, ругая и судьбу, и косоруких плотников, которые эти плоты строили.
Когда последний человек ступил на твёрдую землю северного берега, уставшие, грязные, но целые, ромеи, не теряя времени, взялись укреплять лагерь. Марица теперь осталась за спиной, а впереди была дорога, ведущая вглубь родных земель.
Люди радовались. Состояние покоя казалось таким близким, что уже казалось настоящим счастьем.
— Эй, старик! Всё ли спокойно в Империи? — крикнул Юц, натянув поводья.
— Да как сказать, господин… — заговорил старик, шаркая босыми ногами по пыльной дороге. Голос его был хриплым, будто от вечной простуды. Он снял потертый колпак, прижал к груди и так и не выпрямился из поклона. — Сарацины, как вы, через реку переправляются, грабят… Молодёжь, кур и коров увозят… А так… рыба, слава Богу, ловится. Это уж хорошо.
— Дурак! — не выдержал Юц. — Про войско расскажи! Были ли победы или поражения за последнее время?
— Ох, это… — старик замялся, почесал шершавую щёку. — Войско императора, говорят, на Дунае воюет. Побеждает, конечно же. Ну, как им не побеждать-то? Оно ведь императорское…