Перед тем как ушли, аромуны, как имеющие свои счёты с юрюками (извечный спор кочевников за хорошие пастбища), всё что не могли испортить, изрезать и растоптать — сложили в кучу и справили на них нужду. И уже с чувством выполненного долга двинулись дальше.
Первое время приноравливались к движению. Подстегиваемые возможной погоней из соседних селений, в которых могли располагаться другие части тех же акынджи, ромеи и болгары выкладывались изо всех сил, чтобы отогнать большую отару овец и табун коней подальше. Вот только телеги, конечно, тормозили весь путь — пока выбрались на чистое место, где было не так много снега, знатно запыхались. Тут помогли силы пленников, которым не забывали раздавать тумаков, чтобы они не экономили силы.
Тут Теодор и обратил внимание на одного из пленников. Молодой парень не слишком был похож на кочевника. Да он вообще не походил обликом на смуглокожих сарацин, если не считать отращенной по их моде бородки, да будто подведенных краской бровей, что смотрелось немного неестественно.
Теодор знал не так мало слов сарацин, чтобы вполне сносно говорить, но ответы были такие же ломаные, парень явно подыскивал слова, и дальнейшая их беседа прошла на смеси ромейско-сарацинско-греко-болгарских слов.
Парень явно не ожидал к себе внимания, отвечал быстро, немного торопливо.
Идущие рядом ромеи, держащие руки на оружие и озирающиеся по сторонам, а также раненые, прислушивались к разговору, насколько это можно было сделать через скрип телег и блеяние отары.
На первые вопросы он испуганно глядел, но молчал, пока один из ромеев не вмешался в беседу:
— Бесполезный… — щелкнул пальцем по эфесу, намекая на возможные последствия для пленного.
— Понимаю! Понимаю!
— Кто такой? Как зовут?
— Мехмед Борис-оглы. Акынджи.
— Откуда ты родом?
— Я из местных — с Витоши, мой отец Борис Станчин.
— А ты Мехмед? Вероотступник? — закричали все вокруг. — Сжечь его!
— Погодите!
— Верно ли то, что ты принял исмаилитскую веру?
— Верно…
— С чего ты так поступил?
— Мы живем небогато, у отца есть дело свое, и по договору с кадиаскером он стал платить меньше налогов…
— А самому не противно было?
Мехмед испуганно озирался на всех, что враждебно и презрительно смотрели на него.
— Отвечай!
— Н-нет, — лязгнул зубами парень, когда его хорошо встряхнули за воротник. От холода ли, от страха ли, у него задрожала челюсть. — Многие переходят к сарацинам на службу, меняя веру — в том ничего плохого нет, так как мож-ж-жно занять большие высоты!
— У этих поганых своих хватает, чтобы чины ещё всяким дуракам раздавать!
Мехмед не остался в долгу:
— Основателем всех акынджы был Кёсе Михал-бей! Сподвижник самого Османа! Ромей, как вы! Михаил Коссес!
— Значит ты акынджи?
— Ну д-да!
— Из какого отряда?
— Эээ… Отряда…Керен-бея.
— Кто вообще такие акынджи?
Пусть так или иначе все из нас, кто уже сталкивался с сарацинами и так немного знали, но послушать лично от врага Теодору было весьма интересно. Со слов Мехмеда выходило, что акынджи — это налетчики. У них нет выплат, за исключением добычи, которую они могут получить при грабежах, на войне. Они же — разведка, что идут впереди, опустошают страну врага со всех сторон, внося растерянность в стан врага. Вступившие в ряды по рекомендации имамов и судей, они были связаны строгой дисциплиной внутри, так как наказание было одно — смерть. Десяток воинов возглавлял онбаши, сотню — субаши, тысячу — бигбаши (бекбаши?).
— Баши — главный?
— Голова.
По его рассказу выходило что их корпус после боёв в Унгорской Пустоши перевели сюда, на пополнение и зимний отдых, чтобы летом весной не тянуть издалека.
Их субаши был в соседнем селе, а двух онбаши послал к дружественному племени кочевников, где на них и наткнулись ромеи.
Если его слова были верны, то весна будет «весёлой».
— Это что летом удар по нам?
— Того не знаю.
Теодор подумал ещё, чего бы такого спросить.
— Знаешь ли ты где держат сына герцога Карла Эммануила, Филиппа?
— Слышал! Тех воинов знатно наградили… А молодого пашу увезли в Медоку, за Софией, в один из охотничьих замков султана Селима.
— Кто его охраняет? Как к нему можно проникнуть?
— Того я не знаю!
— Теодор, друг, для чего это тебе?
— Представьте, друзья, такое, что может мы отправимся в султанское логово прокрадемся и выкрадем герцогского сына, а? Чем не ход?
— Держи карман шире! Для его освобождения тебе нужна будет целая армия! Неужто ты думаешь, что даже зная его местоположение, тебе удастся так просто туда проникнуть и увести? Ты думаешь Карл Эммануил не пытается? А ведь у него армия есть!
— Пусть так, но вы только подумайте о том, что выкравший его стал большим человеком! Сразу все, о чем мы с вами мечтаем станет вполне достижимым! Мы займём комитские должности, нас возьмут на службу, станем дворянами!
— А разве нам плохо сейчас? Ещё год-два и никого из сарацин на наших землях не окажется, и мы вернёмся в Город вполне обеспеченными людьми!
— Сарацин может и не станет, а вот куда денутся латиняне, что получили тут целые города? Да и с ценами… Вот у тебя будет много серебра — но ты видел как цены растут? Зерно из-за Дунавы привозят втридорога!
— Что ещё можешь рассказать?
— А что интересно? — растерялся пленник.
— И каково это сражаться против своих?
— Кто «свои»? Мы, болгары, сотни лет подданные султана! Он принёс нам мир, дал возможности достичь вершин! Каждый, кто сомневается в этом и есть настоящий предатель!
— Ну да, сначала лишив свободы.
— Свободой надо ещё уметь пользоваться! Зато долгое время никто и не смел посмотреть в нашу сторону, не то что решиться вторгнуться вглубь земель. На западе правители готовы были откупаться за продление мира, а анатолийцы не решались пересечь море…
Мехмед разговорился. Видимо то, что его не убили сразу, придало ему уверенность в том, что его отдадут за выкуп отцу.
— Как относятся в стане вашего войска к войне?
— От неё все устали. Для многих было неожиданным, что ромеи стряхнули пыль с ворот и открыли заржавевший ворота своего города. Никто не предполагал, что их удар с тыла будет таким сильным и неожиданным, что силистрийцы окажутся разбитыми
— Но среди румелийцев очень много тех, кто хочет продолжении войны, поскольку она их кормит. Купцы же и прочие добропорядочные жители хотят прекращения, поскольку это не приносит барышей, сплошные убытки. Они хотят лишь, чтобы султан забрал земли Силистрией себе и на том прекратил войну. В Унгории города переходят из рук в руки и прибытка нет. А когда будет перемирие, то можно будет наказать мятежные задунайские земли.
— Какие последние известия о войне ты слышал? Известно у вас что-то о французах, что собираются вмешаться в войну.
— Ты нашёл что спрашивать у простого воина…
— Да, я слышал. У нас много о том говорят. Французские наемники, что сражались на стороне имперских сил недавно сдали ряд крепостей — я помню о трёх: Пап, Дьор, Шопрон и теперь султана от Вены отделяет совсем небольшое расстояние.
— Наверняка их король в этом замешан!
— Вот чёрт…
— Не поминай…!
— Теперь точно имперцы разбегутся и нам придётся драться без всякой помощи со всем исмаилитским миром сразу!
— А тебе как будто бы и плохо! Да разве мы не видели, что среди ромеев становится много тех, кому драка пахнет слаще вина и жареного мяса?
— Всегда те, кто пролил чужую кровь, с трудом возвращаются к своему старому месту в жизни. А чаще и не возвращаются вовсе, предпочитая проводить время у костров, проедая отобранное у врагов и строя новые планы налётов. — вставил знающий о чем говорит сулиот Зарбас, чей народ прославился беспрестанной борьбой против захватчиков.
— Ну, с нами подобного не будет!
У одной из телег отвалилось колесо, и на время разговор прервался. Однако Лемк, обойдя растянувшийся отряд, вновь вернулся к Мехмеду.
— Слушай, вот есть велика река — кто как её не называл: Истр, Дануба, Дунава… А как на языке твоих хозяев она зовётся?
— Туна.
— Тео, а зачем тебе?
— Да просто интересно. Не всегда же знания нужны для чего-то.
— Интерес ко всему несущественному не поможет тебе занять в жизни высокое положение.
— Зато мне интересно жить и узнавать старое и новое! А там где-то что-то и пригодиться.
Добравшись до большого острова, что недалеко от Никополя, устроили ночевку, предварительно заколов одного барашка ради свежатины — могли себе позволить. Там же с утра щедро одарили проводника Батко и отпустили его восвояси.
Прежде чем двинуться дальше, посоветовавшись, собрали пленников и обратились к Мехмеду:
— Ты наверняка хочешь покинуть нас. И хоть ночью ты не сделал попыток освободиться, за что мы благодарим тебя, так как получили возможность ночью отдохнуть, мы верим, что свобода зовёт тебя. Так ли это?
— Если бы вы отпустили меня, я был бы счастлив! И впредь бы нёс в своем сердце благодарность, а не обиду к вам.
— Это хорошо! Видишь тот берег? Если доберешься до него сейчас, то обретёшь свободу и мы не будем держать на тебя зла.
— Да вы что? — раскрасневшийся от перспективы искупаться в ледяной воде вероотступник даже побледнел. Его губы затряслись и бородка — взъерошенная, с налипшим мусором и инеем на усах она не производила щегольский, бравый эффект. — Реку и летом же не каждый переплывет!
— Ну ты же не каждый, ты ведь особенный! Ты акынджи — верный, славный воин на службе султана! Ты не зря говорил о том, что в акынджи так просто не попасть. Мы все живем в этих краях с самого рождения и наслышаны о том, на какие деяния они способны. Потому мы делаем тебе немалое одолжение, давая возможность покинуть нас. К тому же смотри по берегу сколько льда — немалый путь сократишь себе.
— Я не пойду!
— Тогда ты останешься здесь, твоё мясо съедят волки, а твои кости размоет половодьем и не будет у тебя никогда даже могилы, где твои родители смогут оплакать тебя.