Командир полка, узнав про наших мастеров, специально приехал, чтобы подбодрить и напутствовать: товарищи, на вас смотрит полк, потому что постройка казармы — боевая задача номер один! И кыштымцы старались. На первых порах я тоже орудовал топором — затесывал бревна. Но командир роты, узнав, что я окончил педучилище и успел пообтереться в редакции районной газеты, счел за лучшее поручить мне политическую информацию и выпуск боевых листков.
Казарму построили-таки до морозов, торжественно вселились туда и после сырых землянок почувствовали себя в раю.
После новоселья командование справедливо решило, что времени упущено много и теперь задачей номер один становится обучение воинскому мастерству. Изучали матчасть, учились ползать по-пластунски, ходить строевым шагом, колоть соломенные чучела, стрелять по движущимся мишеням. Словом, проходили полный курс солдатских наук.
Часто нас поднимали по тревоге. Ночью в сонную одурь казармы врывается, как громовой набат:
— Тревога! Тревога!
Тут и мертвый соскочит. Одеваемся на ходу: на сборы даются считанные минуты.
Тревога — это поход на два-три дня. Как детские забавы вспоминались мокрушинские тревоги в педучилище. Здесь бросок километров за сорок, с короткими привалами, когда и отдышаться как следует не успеваешь. Шаг скорый, в темпе. Кое-кто не выдерживал, отставал. Спали в лесу или в поле, в дождь и снег. Одно спасение — костер. Да ведь так просто его и не разжечь, особенно в мокрую погоду и из сырых дров. Но находились специалисты и в этом — в любую погоду и при любых дровах мастерили такие костры, что небу становилось жарко. Спали возле костров и шутили: с одного бока петровки, а с другого — рождество. Прожигали шинели и гимнастерки, латали, если дыры небольшие. Бывало, лишь тришкин кафтан оставался, тогда старшина, поворчав для вида, выдавал другую обмундировку.
И не знали, что такое простуда, никто не заболел. Удивительно! Дома от такой жизни весь осопливел бы, в жар бросило бы, а тут хоть бы что! Очень уставали и не высыпались… Бывало, возвращаешься в казармы, еле ноги передвигаешь. Идешь, идешь, сознание мутится и вдруг отключается. Просыпаешься от того, что тебя за рукав тянет командир взвода. Батюшки, да ты отбился от строя и направился прямехонько в поле. Никто не смеется, у каждого подобное состояние, и командир взвода держится лишь на престиже. Он ведь не меньше, а, может, больше нас ухлопался. Мы в ответе каждый за себя, а он за всех. Ему сдаваться никак нельзя, не то что нам, первогодкам.
После финской кампании боевую подготовку максимально приблизили к условиям войны. Чтобы молодые бойцы понюхали пороха, пообвыкли, ввели боевые стрельбы.
Полк занимает рубеж на склоне обширного бугра. Приказ: окопаться. Земля — суглинок пополам с камнем. И запорошена снежком. Лопаточки маленькие, называют их — малые саперные. Земля неподатливая, времени отведено мало, а опыта никакого. Вгрызаемся в бугор как можем, слушаем советы ветеранов. На ладонях горят мозоли. Худо-бедно, но окопчики сварганили, лежать в них можно. Огляделись. Впереди, через лощину, такой же бугор, на нем установлены мишени для артиллерийской стрельбы. В лощине чернеет в снегу низкорослый кустарник.
Командный пункт расположен на вершине нашего бугра, на правом фланге. По военной терминологии это, конечно, не бугор, а высотка. Команда: занять боевые позиции. Артиллеристы и минометчики бегут к орудиям, что прятались в нашем тылу. Мы втискиваемся в окопчики. Тишина, но вот что-то гулко лопнуло, над головами раздался угрожающий шелест, а на противоположной высотке громыхнул взрыв. Брызнула в стороны серая земля. Ни одна мишень даже не качнулась!
— Мазилы! — весело кричат из окопа.
В воздухе завыло, заскрежетало, и взрывы потрясли кусты в ложбине. Снаряд шелестит, это стало понятным. А что же воет? Оказывается, огонь открыли минометы.
И пошло: за бугром ухало, над головой шелестело и выло, а на том бугре гулко вздрагивала земля, вскидывая черно-огненные фонтаны. Вот они, боевые стрельбы!
В своей роте я чувствовал себя как дома. Земляки! Не со всеми был знаком до призыва, но это неважно. В трудных условиях, в которых мы очутились, перезнакомились быстро. Одно сознание, что прибыли из одного района, уже сплачивало. Великое дело — землячество!
Но появился приказ наркома — всех, кто имеет среднее образование, свести в особую роту. Нас было трое. С Васей Козочкиным мы одно время учились вместе, а Юру Ржаникова знал потому, что отец его, Кирилл Германович, преподавал у нас в училище педагогику.
В новой роте мы с Васей очутились в одном отделении, Юрка попал в другой взвод. Козочкина назначили первым номером ручного пулемета Дегтярева, а меня — вторым. Классическая получилась пара. Вася — богатырь, наверное, не меньше метра девяносто, в плечах косая сажень. А я маленький и щупленький. Прямо Пат и Паташон. Вася носил пулемет на плече, как палицу. Мне досталась коробка с дисками. В ней, по-моему, умещалось три диска, набитых патронами. Потаскай-ка такую коробушку в руках во время марш-броска. Пальцы деревенели, переставал их чувствовать. Коробка не вываливалась на дорогу лишь потому, что пальцы не разгибались. Как только я ни ухитрялся облегчить свою участь, ничего не помогало. Даже поясной ремень приспособил, но эту малую механизацию сразу порушил старшина: как же, порчу бравый солдатский вид.
Но, пожалуй, труднее всех из нас было Юре Ржаникову. Щуплый и малорослый, как и я, в семье он был единственным сыном. Учился музыке, и поговаривали, что сочинял музыкальные пьесы. Я слышал, как он играет на скрипке. Юрку определили вторым номером расчета к станковому пулемету «максим». Тяжела пулеметная служба, и не дай бог стать вторым номером. Когда лежишь на позиции и подаешь ленту, это ничего, это жизнь сносная. Но когда затевается марш-бросок…
Наблюдал я однажды, как Юркин взвод возвращался с тактических занятий. Растянулся — устали солдаты. Это те, у которых на плечах только винтовки. Искал я глазами земляка, да так и не нашел. Куда же он подевался? Замыкающие прошли, вроде бы и ждать больше некого. Наконец, появился Ржаников. На плечах у него висел вертлюг, прижимал к земле. Юрка шел и шатался, вот-вот упадет. И такая жалость меня обуяла: вскинулся бы и побежал, чтоб помочь. Да нельзя. Юрка все же добрался до казармы. Выдержал. Потом выдержал второй раз. Втянулся, окреп, силой налился. А я мысленно сравнивал вертлюг и смычок скрипки. Умел человек извлекать из инструмента волшебные звуки. А вот таскал вертлюг, и в этом была высшая необходимость. В полковом клубе скрипки не было. Балалайка — пожалуйста. Барабан — сделай милость. А скрипки нет.
А служба шла. Два года, мечталось нам, пролетят быстро.
В особой роте готовили младших лейтенантов запаса. Но меня снова ждала неожиданная перемена. Вызвали в штаб полка и вручили мне и еще одному парню из другого батальона предписания явиться в Белосток, в распоряжение начальника военно-политических курсов. Старший лейтенант, вручивший нам командировки, сказал:
— Поедете на шесть месяцев. После курсов вернетесь в свой полк. Задача ясна?
— Так точно, товарищ старший лейтенант!
— Смотрите, чтоб все было в порядке. Не посрамите честь полка! Отбыть сегодня же. Поезд в восемнадцать ноль-ноль.
Шел февраль 1941 года.
Курсы располагались в центре Белостока. Улица узкая, кривая, выложенная булыжником, по которому особенно смачно цокали лошадиные подковы: цок, цок, цок. И гулко печатался строевой шаг, когда мы возвращались в казарму. Дом этот строился под какое-то учебное заведение. Предусмотрено было все: и спальни, и столовая, и классные комнаты, и актовый зал. А на первом этаже булочная. Утром завозили свежий хлеб, и потому снизу всегда обволакивал нас аромат хлебной выпечки.
Полковая жизнь и учеба на курсах отличались, как небо от земли. Конечно, учились мы и штыковому бою, и стреляли из всякого оружия: винтовок, наганов, пулеметов, — присматривались и к пушке-«сорокапятке», ходили по азимуту. Но все это было не главным, хотя и важным. Основа основ — политическое образование. Изучали историю партии, «Вопросы ленинизма».
Когда садились за классные столы, взвод назывался группой. А когда строились во дворе, чтобы идти на тактические занятия, группа снова становилась взводом. Против обычных линейных, какие были в полку, взводы на курсах были сравнительно небольшими. На курсы набрали ребят со средним и высшим образованием из 10-й армии, штаб которой размещался в Белостоке. Высшее было у тех, кто раньше по каким-либо причинам имел отсрочку от призыва.
Расписание, при всей его изменчивости, предусматривало обязательное чередование тактических занятий с изучением теоретических дисциплин. Неделю, скажем, занимались тактикой с утра, а теорией — после обеда. На следующей неделе — наоборот. Какая разница? Для нас — существенная. На тактику лучше идти утром. Командир роты или взвода знал, что на обед опаздывать нельзя, начальник курсов следил за этим строго. Если же тактические падали на вторую половину дня, командир частенько прихватывал часть свободного времени, которое нам полагалось перед ужином. А мы это время любили. После занятий в классе возникали дискуссии на разные темы. Никто нам не мешал, никто не контролировал. Разговоры прыгали с одного на другое, и в этом была их прелесть. В них мы узнавали друг друга.
Май выдался сумасбродным. Первого состоялся военный парад. Подготовку начали за месяц, проводили ее по ночам. В праздник погода выдалась удивительно теплая и солнечная, на деревьях заметно проклюнулись почки. В скверах неуемно гомонили воробьи. На парад мы вышли в гимнастерках.
Второго мая курсантам выдали увольнительные в город. Теплынь! А после обеда забуранило и заледенило так, будто ворвался сам Северный полюс. Неожиданно, вдруг. Мы бегом в теплую казарму. Я полагал, что такие лихие коленца погода может выкидывать только на Урале, а оказывается, и здесь она изобретательна на всякие фокусы. Так кувыркался весь май — то тепло, то дождь, порой и снег. Лишь в конце месяца окончательно запахло летом.