И прорывающееся наружу желание всех – скорее восстановить завод, который был «самый большой в Европе». Мелькнувший в кадре лозунг на кумаче: «Дадим СССР больше металла». Слышимый как фон голос по радио, новости с войны, Китай или Вьетнам, как империалисты хотят загнать в колониальное рабство тех, кто слаб. Кто-то из монтажников приходит устраиваться на работу – в военной форме с медалями, только что отслужил, – а на следующий день уже трудится наравне со всеми.
Было предложение сделать антигероя Хаенко не просто лодырем и рвачом, но и бывшим полицаем, которого в конце разоблачат. Но будто бы сам Сталин сказал – это было бы слишком просто. А вот посмотрят фильм потомки лет через двадцать и успокоятся, скажут: «У нас таких нет, у всех чистая анкета». И будет такой Хаенко в реальной жизни себя советским человеком считать, поскольку «не был, не участвовал». Так что оставьте шпионов и предателей для детективов – а у нас производственный роман.
Зато показали повышение жизненного уровня советских людей. Как Берестовы телевизор КВН покупают – и по вечерам к ним соседи приходят на просмотр. Как Пасечник Кате складной зонтик дарит, на следующий вечер после грозы в парке, «никогда в руках не держала – вот самый модный, носи». И конечно, культурно отдыхая вечером или в воскресенье, героини все в платьях и шляпках «от Лючии» (заодно и реклама «Русско-итальянской моде»).
Лючия после «Ивана-тюльпана» во вкус вошла – и иные товарищи с киностудии также были не против. Все ж, думаю, что в «Высоте» ей по характеру больше подошло бы Катю сыграть, а не Машу. Но захотелось попробовать в более драматической роли. Однако:
– Аня, по роли выходит, я замужем за начальником стройки, и влюбляюсь в другого? Этого даже в книге не было!
Верно – по роману Маша всего лишь сестра одного из бригады Токмакова, замуж ее уже в фильме выдали! И Пономаренко заметил – давай не будем разрушать советскую семью? Так что в нашей версии героиня Лючии – это сестра кого-то и студентка, судя по чертежам в ее комнате, по технической специальности. Александр Григорьевич Зархи был поначалу не в восторге от навязанной ему непрофессиональной исполнительницы, причем не на последнюю роль – но тут уже Пономаренко оказался непреклонен:
– Товарищ Смоленцева хочет помочь нашему делу. Пусть попробует – если у нее выйдет стать хорошей актрисой!
Ну, а я… это вышло полной авантюрой! Первоначально в сюжете был задуман новый персонаж, инструктор партии, приехавший из Москвы для помощи и контроля. Как высший и справедливый судия, ибо партия у нас ошибаться не может! Но товарищ, назначенный на эту роль, играл даже не плакат, а ходячую карикатуру! Ну где вы таких инструкторов видели – не так они себя ведут, не так говорят.
– Анна Петровна, а может, вы попробуете? А отчего, собственно, это должен быть мужчина? – предложил Зархи.
И Пономаренко совершенно неожиданно поддержал:
– А в самом деле, Аня! Вы мне жаловались, что некоторые несознательные товарищи вас не принимают всерьез – и «да что баба понимает», и из-за вашего вида. Но тогда это будет полезно показать всей стране, что у нас бывают и такие инструкторы! И представьте себе, выглядят вовсе не как «товарищ брекс», или как ее там?
Когда Пантелеймону Кондратьевичу пришла в голову идея – переубедить его ну очень трудно! Если он уже взвесил и разбивает все твои аргументы.
– Секретность? Так, простите, Аня, работа нелегалом вам точно не светит! Если вашу личность знали даже американцы, еще в сорок пятом. К тому же ваша должность инструктора ЦК – это вовсе не секрет, в отличие от кое-чего другого. Попробуйте – тем более, согласно сценарию, играть вам надо будет саму себя.
Попробовала. И знаете, получилось! Не изрекать с важным видом высшие истины, как товарищ до меня пытался – а как у классика, без нужды не вмешиваться, лишь доброе поддержать, а плохого не дозволять. И после, на себя на экране взглянуть, потомки бы такое «тренингом руководителя» назвали (слышала от своего Адмирала), неужели Пономаренко и это предвидел? В охрану нам дали Вальку Кунцевича (оказавшегося вдруг невыездным). И еще с десяток ребят – но Валентин Скунс с грозным удостоверением «опричника» был старшим.
– Надеюсь, от него вы убегать не будете? – сказал Пономаренко. – А то в Ленинграде до сих пор ваши похождения помнят.
Знали бы мы с Лючией, чем это закончится!
Фильм явно получался! У меня лишь вызывали тревогу некоторые указания Пономаренко, хотя и с дополнением «если». Чтоб если люди из того будущего увидели этот фильм, то поверили, что мы такие жили – вовсе не «сталинские рабы», или мечтающие о свободе интеллегенты – что мы были счастливы, довольны, и жили неплохо! Это они нам кажутся… прилично не могу сказать, вот как в фильме один из героев спрашивает, искренне не понимая, «это что ж, при царе тут заводом какой-то один владел, на него тысяча человек горбатились, а он хоть в Париж шампанское пить, хоть в карты все проиграю», – ну да, это и есть капитализм, считал, что чем больше «мое», тем лучше! Но неужели и Пантелеймон Кондратьевич допускает, что и у нас – перестройка? За что тогда боролись?
– Не будет такого! – ответил Пономаренко, когда я прямо его о том спросила. – Надо, чтобы сама мысль о том не возникала. Чтобы наши люди и думать не могли, как это тысяча работает, один шампанское пьет. Смотрел я отснятое – на мой взгляд, лучше выходит, чем там! Вот только мнение есть…
Тут Пантелеймон Кондратьич нехорошо прищурился.
– Замечание на вас с Ленинграда еще висит? Отрабатывайте, девицы-красавицы, на благо всего советского народа. Есть мнение по-новому образ советской женщины показать. В СССР, конечно, секса нет, а есть любовь – но мы ведь все не монахи, не бесполые? Тем более все – строго в рамках приличия! Читайте!
И кинул нам несколько страниц переделанного сценария. Что-о-о?! Товарищ Пономаренко!
– А что вам, собственно, не нравится? Ни поцелуев, ни обнаженки. Все строго в пределах советской морали. И в соответствии с вашими предпочтениями, товарищ Лазарева!
Снимали все (кроме украинских пейзажей) здесь в Москве – на окраине (жизнь того городка), в парке Сокольники (эпизод Пасечник и Катя), на территории «Мосфильма». Причем декорации сохранились еще с той, первой попытки – как, например, макет строящейся домны в мой рост, все очень похоже, даже игрушечные пути внизу проложены, по которым крошечный паровозик с вагонетками ездит. Деталь, которую поднимать должны, в двух видах – и в модельном масштабе, и в натуральную величину (за нее же должен Пасечник цепляться и висеть), к крану подвешена на высоте метров пять, чтобы снять ее на фоне неба, под ней страховочный батут натянут. Съемочная площадка на настоящую стройку похожа – какие-то конструкции, вагончики, трубы. Строительные леса, уменьшенного размера – но если снизу снимать, то кажется, уходят на громадную высоту. И помост, на который мы должны подниматься, над землей метра три, но если на фоне неба, то полная иллюзия, что на самой верхотуре. Все занимают свои места – камера, мотор, начали!
Два авиамотора пропеллеры крутят, ветер создают, пыль по съемочной площадке летит столбами. Я только попросила эти агрегаты с земли поднять, чтобы дуло чуть сверху вниз и нам юбки не задирало – мы девушки советские, приличные, а не какие-то там мерилин! Одеты по обычной советской моде, платья с юбками солнце-клеш длины миди (у меня крепдешиновое, у «студентки Маши» – из дешевого ситчика в горошек) и широкополые шляпки (у Лючии простая соломенная, с шелковой ленточкой, у меня более нарядная и с вуалью), этот головной убор не считается больше «буржуазным» – сначала среди «инквизиторш» в обиход вошел, еще на Севере, затем стал статусным для жен начальства, сотрудниц аппарата, а также у богемы. Остальные все, кто в кадре, выглядят по-рабочему – штаны из джинсы (ну очень ткань схожа), у некоторых даже с заклепками – в кино из иного будущего за уличную массовку бы сошли, ну а здесь исключительно прозодежда, прочная, немаркая, даже ассистентки, помощницы режиссера, бегают по площадке не в штанах а в платьях, подолы прихватывая от ветра, косынки на головах трепещут, как флажки. Я шляпу за край придерживаю, чтобы не слетела прежде времени, в сценарии прописанном, и вуаль опустила, чтоб не порошило глаза. «В соответствии с вашими предпочтениями» – ну да, люблю «пусть сильнее грянет буря», а затишье отчего-то вызывает у меня тоску, но кто об этом Пономаренко доложил?
– Почему стоим? – орет Дерябин, начальник стройки.
– Так ветер же, Игорь Родионович, по инструкции нельзя! – Токмаков.
– Перестраховщики, конец месяца, что мы в центр доложим! – Дерябин.
– Доложите об аварии, если случится? Или берете ответственность на себя? – это уже мои слова. На что Дерябин лишь рукой машет и уходит.
– У нас так и неделю дуть может, пока еще ничего, а вот после раздуется – тихо говорит старый рабочий.
– Все по местам, начать подъем! – реашет Токмаков.
Здоровенная труба отрывается от земли и плывет по воздуху на тросах. И тут помреж приказывает (строго по сценарию), чтобы подуло сильнее – как буря с грозой, когда против ветра трудно идти. У нас платья треплет – вот не пойму, как раньше женщины ходили в кринолинах и не боялись стать «унесенными ветром», ведь это там, где Скарлетт жила, такие бури бывают, что улетают даже дома? Жаль, что не довелось мне встретиться с Вивьен Ли, когда она у нас на «Совэкспортфильме» снялась сразу в трех картинах[22], я тогда плотно на Севмаш была завязана, затем Киев был, а после у меня Владик родился, с ним сидела, из Москвы никуда. Вивьен Ли в сорок пятом домой вернулась, вот интересно, если она этот фильм, где мы сейчас снимаемся, увидит, то что скажет про наши роли? Стоим перед камерами на самом ветру и смотрим, как трубу в воздухе мотает (и еще ее снизу тросами дергают, для достоверности). А ведь по жизни так нельзя было, в мирное время! А если бы и впрямь авария, да еще с жертвами? На войне можно – там всегда по грани, и шанс считается, проскочит или нет? А Токмаков по сценарию бывший офицер… выходит, не всегда надо в жизни как в бой – на войне главное победа, а за ценой не постоим, ну а когда мир, то можно и нужно с осторожностью? Значит, и в игре, на киносьемках, я ценный опыт увидела? И моей героине обоснование – зачем она сейчас за Токмаковым наверх полезет? Да потому что поняла, что тоже виновата, не остановила – а значит, и отвечает!