На всех аборигенах одежда из прочной и в то же время хорошо выделанной кожи. Не мягкая замша, сшито все так себе, с наружными швами, по всей видимости, нитями из сухожилий, но все же это была одежда, а не набедренные повязки или наброшенные на тело шкуры. Куртки длиной до середины бедер, пояса, на которых висят ножны и кожаные мешочки, — там, наверное, какие-нибудь нехитрые приспособления. Рукава курток пришиты не полностью, только сверху и с боков, в подмышках видна прореха. Ясно, портняжье дело тут в загоне, но все одно очень даже ничего. Спереди есть разрез ворота, чтобы удобнее было надевать через голову, там пришиты кожаные шнурки, чтобы стягивать ворот. Поглядев на раненого, у которого была задрана куртка, Дмитрий понял, что немного ошибался. То, что ему показалось вначале штанами, на деле оказалось какими-то кожаными чулками, подвязывающимися… Хм. Все-таки есть набедренные повязки. Кусок кожи пропускается между ног, а потом на боках завязывается за углы, а вернее, к углам прикреплены кожаные же ремешки, вот они-то и завязываются, там же подвязываются и эти чулки. Если куртки и штанины из кожи грубой выделки, то набедренная повязка — из мягкой, хорошо отделанной. Понятное дело, пусть ты хоть трижды дикарь, причинного места натирать никому не захочется.
Весь облик этих людей у него ассоциировался с индейцами. Но странное дело: вроде и лица раскрашены, преимущественно в белые и желтые цвета, и по паре перьев в длинных волосах, забранных в две косы, и загар такой, что обзавидуется любой из побывавших на морском побережье, но облик их практически ничем не отличался от земного. Иными словами, они здорово походили на европейцев, вдруг решивших поиграть в индейцев. И волосы ничуть не черные, а рыжие, у одного и вовсе русые. Вон у старшего имеется очень даже окладистая борода. У того, что мертв, отошел, бедолага, лицо тоже заросшее, но пожиже, — наверное, был помоложе.
Дикари с не меньшим интересом поглядывали на Дмитрия с Ларисой. Такое впечатление, что они боролись с неодолимым желанием пощупать незнакомцев, на которых столько всякого диковинного. Не надо, ребятки, не время. Потом утолите свое любопытство.
— Ну что, будем шить? — поинтересовалась Лариса.
— А есть варианты?
— Есть. Оставить ее как есть, менять почаще повязки. Если выживет, однозначно будет инвалидом.
— А если сшить?
— Скорее всего, хромота останется, но так, незначительная — все же мышца полностью не восстановится. Но это при большой удаче, если он не отдаст концы.
— Выхода нет. Инвалид — это одно, а охотник с хромотой — совсем другое. Сшить сможешь?
— Ну нам преподавали полевую хирургию, а мне, как ты помнишь, учиться нравилось, но практики никакой не было, даже на трупах не практиковалась. Ладно, поняла. Снимай аптечку. Объяснить бы дикарю, что его собираются лечить, а то ведь ему сейчас ой как больно будет.
— Попробую. Эй, дружище, мы сейчас будем тебя лечить, будет больно.
Говоря это, Соловьев всячески подкреплял свои слова жестами, то тыча руками на себя и Ларису, то на рану, показывая, что они сейчас будут шить рану, то кривясь, словно от боли, то разводя руки в стороны, словно изображая спокойную гладь воды, — мол, все будет пучком. В общем, полный сюрреализм. Но, как видно, его прекрасно поняли:
— Хо. А лапон. А тана.
Как ни странно, Дмитрий прекрасно понял, что ему ответил мужик. Нет, он не выучил вдруг их язык, и слова для него оставались непонятными, а вот жесты… Куда там ему, с его потугами, у этих людей язык жестов был просто на высоте. Вот ни слова не разобрал, но отлично понял, что именно сказал раненый: «Хорошо. Я понял. Я готов», — именно так или очень близко к этому. Нельзя сказать, что Дмитрий не обрадовался этому обстоятельству. Еще бы и ему так уметь — и проблем с общением вообще никаких. Но, как видно, умение читать язык жестов у местных было настолько на высоте, что они сумели понять и его.
Лариса склонилась над раненым, а Соловьев остался стоять немного в стороне, повесив карабин на плечо, оставив в руках свое ружье. Случись что, это оружие будет куда более сподручным, тем более что в стволах сейчас была картечь. Лес, о больших расстояниях не может быть и речи, а картечь позволяла поразить противника даже при не особо точно взятом прицеле. Дмитрий всегда считался хорошим стрелком, но так будет надежнее, да и выстрел от ружья куда как громче, значит, и психологический эффект будет повыше.
Тут еще и старший отправил куда-то одного из парнишек. Что именно сказал вождь, было определенно непонятно, потому как фраза состояла из пары слов, и при этом никаких жестов сделано не было. Черт его знает, может, послал за подмогой, желая пленить чужаков и завладеть их имуществом. Внимательнее надо. Не расслабляться.
Стараясь все время держать в поле зрения оставшегося мальца, Дмитрий не сводил взгляда и с Ларисы, благо первый находился поблизости от нее и внимательно следил за ее действиями. Хм. А он и не знал, что у Ларисы с собой целый флакон спирта: она им обработала вымытые руки. Дезинфекция. Оно и к лучшему — знай он об этом, и кто поручится, может, уже добрался бы до антистрессового всех времен и народов. Странно, как к нему не обратилась сама Лариса. Впрочем, она никогда не пила алкоголя.
Девушка промыла рану от набившегося туда мусора, используя воду из небольшой бутылочки, которую носила в кармане на случай, если захочется пить: не лезть же каждый раз в вещмешок. Затем обработала перекисью водорода, простерилизовала все тем же спиртом нить и иглу, которые перед работой она забрала у него вместе с аптечкой. Были у него моток ниток и иголка, только они предназначались для одежды: армейская привычка иметь при себе починочный материал.
Дело вовсе не в требовании устава. Это зачуханный боец может не иметь при себе иголки и нитки и щеголять прорехами в одежде, огребая за это от начальства. Уважающий себя всегда держит под рукой не только нитки с иголками, но и кусок свежей подшивы на подворотничок. И опять устав тут ни при чем: вопрос самоуважения. Нормальный дембель всегда будет следить за собой, и как следствие — за тем, чтобы у него не появлялись всякие прыщи, фурункулы и карбункулы. Другое дело, что это может вылиться в извращенную форму, когда старослужащий заставляет молодого починить или постирать его форму или же сменить подворотничок. Но первопричина здесь не в желании показать свое превосходство, а именно в опрятности и гигиене. Дмитрий никогда не самоутверждался подобным образом и предпочитал следить за собой сам, — как следствие, эта привычка въелась ему в кровь. Поэтому, отправляясь в путешествие по лесам и горам, он не мог не взять с собой нитки и иголки: мало ли обо что можно изодрать одежду. А оно вон где пригодилось.
Сказать, что он сильно зауважал дикаря, — это не сказать ничего. Да, тот кричал, когда получил рану, но зато лишь скрежетал зубами, когда им занимался Дмитрий, и столь же стойко переносил измывательства Ларисы. Сейчас она накладывала швы, не имея возможности обезболить процесс, — как говорится, наживую. Ничего, терпит. Стежков оказалось не так много как мог ожидать Дмитрий, и стянуты они были лишь слегка, так что рана оставалась практически открытой. Вот она сделала дренаж из куска стерильного бинта, затем наложила тампон и повязку. На его взгляд, вроде нормально, а если судить по виду девушки, ничуть не излучающей уверенности, — так и не очень. Ладно, время покажет.
Закончив с обработкой раны, она вновь вымыла руки, а затем достала упаковку каких-то лекарств, горестно вздохнула, извлекла одну таблетку и протянула аборигену, показав, что он должен ее выпить. Тот попытался это сделать, но тут же выплюнул. А ты как думал? Лекарства — это тебе не мед, обычно очень даже горькое. Кто бы сомневался. Она подобрала выплюнутую таблетку, сполоснула водой и вновь протянула дикарю, с очень требовательным и строгим видом. Еще бы! На него тратят невосполнимые запасы медикаментов, а он плюется как верблюд. Может, грозный вид девушки отбил у него желание артачиться дальше, а может, все дело в том, что она выглядела весьма убедительно, но со второй попытки, хоть и не без труда, раненый все же заглотил лекарство, тут же запив его остатками воды, стараясь смыть горечь. Вот и ладушки, а то устроил тут.
Что теперь? По виду дикарей Дмитрий понял: сейчас они будут ждать с моря погоды. А вот что это принесет, покажет время. Все одно у них нет выбора. Прожить в одиночку в мире, полном опасностей, и тем более когда эта опасность исходит от такого изворотливого, хитрого и матерого противника, как человек, просто нереально. Вполне может быть, что они только что огребли целую кучу неприятностей, его просто убьют, а ее уволокут в неволю или тоже грохнут, предварительно… Об этом думать не хотелось. От этих мыслей он отчего-то сразу начинал ненавидеть этих людей, хотя пока повода к этому не было никакого. Спокойно. С такими мыслями о мирном соседстве и думать нечего.
Ожидание продлилось примерно с полчаса, по прошествии которых появилась целая толпа народу — из шести человек. Только мужчина среди них был лишь один, да и тому едва исполнилось восемнадцать. Как видно, его оставляли в лагере на случай охраны и обороны, а остальное мужское население отправилось на эту, ставшую столь неудачной, охоту.
Остальные были девушками, возрастом от четырнадцати до двадцати пяти. Внимательно разглядывая аборигенов, Дмитрий заметил, что с телосложением у них все в порядке, нет и намека на рахит. Все крепко скроены, пропорционально развиты, лица вполне нормальные, не отмеченные печатью кровосмешения, хотя и есть похожие между собой, но это понятно: родственники. Полное ощущение, что кровушка тут регулярно обновляется, а из потомства выживают только самые жизнестойкие. В эту же пользу говорит и то, что среди прибывших были еще двое, у которых волосы были светлыми, в отличие от основной массы, обладающей рыжими шевелюрами.
Женщины оказались одетыми в платья — все из той же кожи грубой выделки. В отличие от мужских одеяний, их одежды были разрисованы различным орнаментом в виде ломаных и волнистых линий. На шеях видны ожерелья из р