– Благородные мираи! Все вы знаете, что на нашу страну опустилось великое горе. Даже слепой ныне узрит, что солнце поблекло, а над златоглавой Шейсарой нависло проклятие. Наши женщины погибают, дети почти не рождаются, и вот теперь еще и наш царь, великий Кровавый полумесяц, отправился в последний путь. Но сегодня, в день благословенной Иль-Хайят, мы не будем говорить о грустном! Потому что сегодня мы попытаемся изменить сложившийся ход вещей.
Иллиана нахмурилась, настойчиво вслушиваясь в слова жреца, но ничего не понимая. Саримарх все это говорил не просто так, не ради эффектного выступления. Но чего он добивался, понять было слишком сложно.
А казис тем временем продолжал:
– Много лет этот праздник мы праздновали, принося Иль-Хайят в дар наш хлеб, наши фрукты, вино и даже золото. Но этого недостаточно. Богиня разгневалась на нас, и мы уже давно должны были найти способ умилостивить ее. В этот солнечный час я счастлив сказать вам, что мы обрели дорогу во тьме!
Толпа мираев зашуршала, зашевелилась.
В горле Иллианы застыл ком: ни сглотнуть, ни слова сказать. Она никак не могла поверить своим ушам: неужели Саримарх решил заколоть ее, как жертвенного барашка, у всех на виду?
Наги всегда были гораздо более жестокими, чем люди. Они принимали решения молниеносно, за нарушение собственных законов могли казнить на месте.
Но ведь она-то ничего не нарушала! Прямых доказательств нет! А зарезать человека на виду у сотен зрителей вот так, на празднике в честь доброй богини, – это было уже за гранью добра и зла.
Краем глаза девушка заметила, как Торриен в очередной раз дернулся в цепях. Ему удалось отбросить от себя одного охранника, даже учитывая то, что руки были связаны.
Воспользовавшись неожиданной заминкой остальных воинов, царевич поднырнул под их захватом, схватил саблю упавшего стражника и едва не начал новый бой. Вот только кто-то с силой дернул за его цепи, мираи накинулись на своего царевича и, ударив его в живот, скрутили еще сильнее.
– Не нужно сопротивляться, – пропел Саримарх, покачав головой, словно ему было неприятно смотреть на страдания Торриена. – Ты тоже причастен к гибели царя. Ведь ты покрываешь убийцу. Но я знаю, что, когда правосудие свершится, ты придешь в себя. Я бы не хотел, чтобы первый сын Кровавого полумесяца бродил во тьме. И ты не будешь.
– Ты не посмеешь убить ее, – выдохнул Торриен с такой ненавистью в голосе, что Иллиану ощутимо тряхнуло. Будто это ее он ненавидел, а не казиса.
– Вообще-то, я и не планировал ее убивать. Жизнь этой женщины отныне в руках Иль-Хайят!
С этими словами он повернулся к толпе и, снова воздев руки вверх, проговорил:
– Много веков назад мираи в честь дня солнца устраивали ночи любви, отдавая свою страсть и силу нашей богине, зачиная детей в ее честь. Мы забыли об этой традиции, потому что дети для нас стали означать смерть. Но сегодня мы вспомним о том, что было утрачено!
Он указал рукой на Иллиану и с дурацкой торжественностью, за которую ужасно хотелось его придушить, провозгласил:
– Сегодня мы подарим нашей богине эту сайяхасси. Ее страсть, ее желание, и если богине будет угодно, то и ее жизнь. Да светит над нами вечное солнце!
Махнув рукой, Саримарх отошел в сторону и невозмутимо сложил руки за спиной. Последним, что увидела Иллиана, был сверкнувший в разноцветных лучах его ртутно-белый хвост и безразличный взгляд. А затем пятеро мираев обступили ее со всех сторон, на ходу снимая с поясов звенящие монисто.
Она не хотела понимать, что происходит. Не хотела об этом думать. Но в висках запульсировало от ужаса, когда она увидела горящие глаза молодых жрецов. Их разноцветные радужки, с неприятным, липким голодом рассматривающие ее тело. Их черные зрачки, постепенно удлиняющиеся, становящиеся пугающе-острыми.
– Что ты задумал, казис? – раздался где-то в стороне отрывистый, нервный голос Торриена. Еще более ошеломленного, чем была сейчас Иллиана. – Что собираются делать твои гессайлаховы жрецы?
– Не богохульствуй, Тор, – спокойно и немного устало проговорил Саримарх. – Ничего ужасного не происходит. Жрецы Иль-Хайят возлягут с твоей сайяхасси на алтаре богини, предварительно отдав ей свой яд как плату за ее тело. К сожалению, после такого количества яда она, скорее всего, не выживет. Тем более что они – не любовники, вряд ли железы каждого из жрецов трансформируют секрет в афродизиак. Скорее всего, они ее просто отравят. Зато уж если Иль-Хайят сохранит ее в здравии, я первый скажу, что она невиновна.
– Ты сошел с ума… – только и смог сказать в ответ Торриен.
А в следующий миг жрецы, окружавшие Иллиану, наклонились. Каждый – над своим участком тела. Кто-то взял ее руку, кто-то опустился возле бедра или живота. Откуда-то издали заиграла неторопливая звеняще-высокая музыка какого-то струнного инструмента.
И пять пар клыков вонзились в женское тело, выпуская в кровоток мощную дозу болезненно-сладкой концентрированной смерти.
Глава 15
В ушах Торриена набатом гремел пульс. Стучало в висках, в пересохшем горле, в груди. Ладони, обхватившие зачарованные цепи, взмокли.
Саримарх постарался, продумал все заранее. Вел его с Иллианой в церемониальный зал лишь с одной целью: убить здесь обоих. И пусть он говорит, что его целью является лишь человеческая девушка, – это ложь. Потому что сложно представить себе более изощренную пытку, чем наблюдать, как твою женщину сперва по очереди возьмут пятеро мужчин, после чего она скончается в агонии от отравления.
Славное представление, ничего не скажешь.
Причем Саримарх хорошо подготовился. В зале не было ни Дарьеша, ни Райелы, Торриен не мог открыто и при всех бросить вызов брату, после чего тому пришлось бы сражаться. Проклятая церемония была бы остановлена, Иллиана сохранила бы жизнь.
А теперь – нет. Здесь были лишь мираи, подчиняющиеся его брату и жрецу. Даже личная стража отца отсутствовала. Шентарс, хоть и был предупрежден, не смог помочь.
И вот теперь он вынужден смотреть, как его женщину на глазах сотни мираев кладут обнаженную на алтарь богини. Алтарь, который, к слову сказать, никогда за все века своего существования не был обагрен кровью.
Если Саримарх не сошел с ума, то очень к этому близок.
Вот только может ли ярость хоть чем-то помочь?
Торриен был в отчаянии. Он пытался разорвать цепи руками, метался в них, как обезумевший лев, вынуждая держащих его стражников драться.
И это было неприятно. У тех было оружие, а у него – нет. Хотя и у Торриена оказалось преимущество. Ни один мирай пока не мог позволить себе ударить его рукоятью сабли по голове. Желательно в висок – как поступил бы он, чтобы наверняка утихомирить разбушевавшегося пленника.
Но вырубить сына царя как простого преступника – себе дороже. Сегодня по приказу старшего брата и наследника Торриен содержится под стражей, а завтра? Завтра его отпустят, и слишком рьяно выполняющему свои обязанности охраннику отрубят руки за дерзость. А может, и голову.
Царевич остановился на миг и глубоко вздохнул. Все это время он смотрел на Иллиану, боясь отвернуться. Словно, если он сделает это, в тот же миг она и умрет. Пятеро жрецов уже обступили ее со всех сторон. Руки и ноги девушки были пристегнуты к камню, и шанса спастись уже не было. Торриен слишком хорошо понимал, что это конец, и внутри него все разрывалось от боли и бессилия. Словно это его сейчас отравят. Словно в ужасе и боли погибнет именно он.
В этот момент царевич мираев впервые подумал, что хотел бы оказаться на ее месте. На месте своей Иллианы. Лишь бы она не испытывала того, что ей уготовил сумасшедший жрец. Прежде ему никогда еще не приходило в голову взять на себя чьи-то страдания. Конечно, это было невозможно. Но и подобного желания у Торриена не возникало.
А сейчас… пожалуй, он бы и умер, если бы это помогло ее освободить.
Глупо умирать за человеческую девушку. Никто из знакомых ему мираев никогда не понял бы его. Их с детства учили, что человеческая жизнь не стоит жизни Великого змея. Хотя и она имеет свою цену.
Но Торриен так не думал. Он попытался припомнить хотя бы кого-нибудь, кто смог бы разделить эту точку зрения, но на ум так никто и не пришел.
В памяти всплыло спокойное улыбающееся лицо отца, наполнив сердце болью, которую царевич старательно игнорировал. Не пускал внутрь себя.
Понял бы его отец?
Торриен не знал. После потери двоих возлюбленных царь мираев стал очень скрытным. Он редко проявлял свои чувства, но сейчас Торриену вдруг подумалось, что, возможно, именно отец и смог бы его понять.
Вот только он уже никогда не узнает, так ли это на самом деле.
Пока царевич не отрываясь смотрел вперед, на алтарь, в его голове кипело очень много мыслей. Время утекало, словно специально замедляясь. Позволяя Торриену в полной мере насладиться агонией ужаса последних секунд своей любимой женщины. Единственной, которую он допустил в свое сердце.
Которая пробралась в него сама. Без спроса.
Заиграла проклятая виолончель.
– Ты не посмеешь… – прошептал Торриен Саримарху, глядя, как приближаются к его Иллиане пятеро жрецов. Как блестят в ослепляющем свете их тонкие клыки, торчащие из-под приподнятых губ.
Он знал, что жрец посмеет.
Что-то внутри царевича стремительно умирало, выгорало, оставляя после себя тлеющую бумагу и пепел.
Безысходность. Когда тебя разрывает оттого, что сделать нужно, а сделать невозможно. Он был словно закрытая наглухо бочка с порохом, к которой уже движется горящий фитиль.
Энергии нужно куда-то деться. Порох взорвется все равно. Вот только от бочки уже ничего не останется.
Музыка на миг стала громче, а в следующую секунду пятеро пар клыков по очереди синхронно вонзились в тело его Иллианы.
Девушка дернулась, зажмурившись от ужаса. И обмякла.
Его Иллиана…
Его Рубин, чьи безупречные грани только что треснули от тихого стона боли.
Она не кричала. Сжала зубы, выгнувшись всем телом.