– Ты думаешь, я не знаю, что со мной станет?! – воскликнула я, отодвигая от себя её руку с кубком. Над ним вился чересчур сахарный аромат – видимо, Хагалаз постаралась замаскировать ядовитую горечь. – Нужно быть круглым идиотом, чтобы испить драконью кровь! Даже детям известно, что случается после. Тел, обугленных изнутри, в склепе придворного сейдмана немерено. Я лично видела их! Драконья кровь – жидкое пламя. Она убьёт меня!
– Лишь насильно отнятая или выменянная, но не принесённая в дар добровольно, – промурлыкала Хагалаз, нянча в руках кубок, пока обходила меня по кругу.
– Но Солярис ничего в дар мне не приносил. Он вообще отдал её тебе…
– Когда дракон влюблён, на свете нет ничего, что бы он не подарил своей ширен. Не бойся. Если я скажу, что ты не первая, это тебя утешит?
Дайре, чья мать наверняка любила его не меньше, чем меня любит Сол. Клятвенный порез на его ладони, нанесённый спатой во имя гейса, но заживший за одну ночь и не повлёкший небесную кару за преступление. А ведь гейс – тоже разновидность сейда, двусторонний ритуал, что неподвластен драконам. Как ещё он смог бы обмануть меня? Как смог пересечь Кипящее море в одиночку так быстро, чтобы спасти меня от Ллеу?
Ромбовидные узоры на кожаной одежде, делающие её похожей на драконью чешую. Карие глаза, показавшиеся мне оранжевыми, и склянка с алым соком, несколько капель которой он плеснул себе на язык в Луге, после чего обрёл нечеловеческое чутьё.
Я действительно не буду первой, кто принял драконью кровь – Дайре принимал её постоянно.
– Что именно со мной будет? – спросила я, забирая кубок. Хагалаз воздела руки над головой, взмахнув ими, как крыльями. Я поняла всё без слов. – Это больно?
– Невыносимо, – ответила Хагалаз.
Я кивнула:
– Хорошо.
И осушила кубок до дна.
По горлу потекло нечто горячее, вязкое, со вкусом лесных ягод и меди – такой же вкус чувствуешь, когда облизываешь палец, ранив его о ветку с чёрной смородиной. Сложно было разобрать, от чего именно у меня печёт во рту – от того, что смесь ещё дымилась, когда я заливала её в себя, или от того, что это была солнечная кровь, которая сожгла изнутри не одну сотню храбрецов и безумцев. Но, помимо этого и жжения, что сползло до самого живота, ничего более со мной не произошло.
Я обвела языком каёмку кубка, вбирая в себя последние капли, чтобы кровь сработала наверняка, а затем положила его на траву.
– Не позволь себя выманить. Вымани их сама, – напутствовала Хагалаз, накрывая ладонями мои плечи, и я часто-часто заморгала, когда её разукрашенное лицо почему-то начало раздваиваться. – Сенджу наверняка уже там. Он не знает, каким именно сейдом вы с Солярисом связаны, что души ваши едины – это твоё преимущество. Приготовься. Люди будут слышать тебя. Люди будут понимать тебя. Ты всё ещё человек. Учти это. Долго в первый раз не продержишься. А одежда… Об одежде не беспокойся. Один раз стерпит, обещаю.
– Что ещё ты добавила в мой кубок? Кроме крови Сола.
Хагалаз улыбнулась:
– Яд из цикуты. Медленно действующий. Ты же хочешь убедить его убить тебя собственноручно, так?
Я не успела испугаться – мне резко подурнело. Хагалаз очертила пальцами мои ключицы, словно рисуя на них те же сигилы, которыми было покрыто её лицо, а затем быстро отошла назад, спрятавшись за кромкой деревьев. Там же сидела её белая кошка, тревожно виляя хвостом, пока вдруг не выгнулась дугой и не зашипела.
А потом на меня обрушилась боль.
В молодости мой отец практиковал две казни – колесование и сожжение. Во время первого человека, привязанного к крестообразному колесу, медленно и мучительно растягивали до тех пор, пока спицы не отрывали ему руки и ноги (а иногда и голову). Во время второго же смерть наступала несколько быстрее, но от этого легче не становилась: огонь, снедая плоть, проникал под кожу и начинал пожирать внутренние органы ещё до того, как человек отходил к богам в мир иной. Дважды я случайно становилась свидетельницей и того и другого. Запах горелой плоти, как и душераздирающие крики, ещё долго преследовали меня по ночам, пока их не стёрли время и забота Сола. Однако сейчас я снова вспомнила об этом – вспомнила, потому что чувствовала себя так, будто меня колесовали и жгли одновременно.
Я кричала так громко, что вскоре оглушила саму себя и утратила слух. Я не могла дышать. И плакать не могла тоже. Всё, что я могла, – это исторгать из себя нечеловеческий вопль, надеясь, что он хотя бы на толику умалит ту агонию, которую причиняли кости, выворачивающиеся наружу. В отличие от драконов, это не было в моей природе – превращаться, – и потому меня буквально ломало на части. Локти и колени согнулись в обратную сторону, лопатки порвали кожу, подтянувшись куда-то вверх, а то, что некогда было моим ртом, превратилось в кровавое месиво, когда зубы из него посыпались, чтобы уступить место звериным клинковидным клыкам.
Не знаю, как долго это длилось, но самое худшее было то, что я ни разу не потеряла от боли сознание. Я чувствовала, как рвётся каждая ниточка моего естества, а затем сплетается заново. Когда я уже начала думать, что сойду с ума раньше, чем всё это закончится, боль исчезла, как если бы её никогда не было вовсе.
Я обнаружила себя на той же траве возле хижины Хагалаз, только костра рядом больше не было. Разваленный, он затухал, превратившись в разрозненные тлеющие поленья, разбросанные по поляне. На его месте о землю бился хвост – без костяных гребней и острых сколов, но покрытый светлой чешуёй, похожей на липовый мёд, с тёмно-бордовой обводкой под каждой чешуйкой.
Прошло несколько минут, прежде чем я поняла, что этот хвост принадлежит мне, и приноровилась управлять этим массивным, неповоротливым телом, в пять раз больше моего родного. Конечно, мне было далеко до размеров Соляриса и уж тем более Вельгара, но справиться с собственным весом всё равно получилось не сразу. Крепкие мышцы тянули вниз, и лишь когда мне удалось расправить крылья, вернулось чувство баланса. Эти крылья ощущались точно вторые руки – абсолютно никакой разницы. Вдоль левого даже просвечивали мои кости, как после гелиоса. Привыкнуть к крыльям было уж точно проще, чем к зубам, мешающимся в пасти.
Судя по взгляду Хагалаз, которая хихикала и танцевала возле кромки леса, она была довольна результатом даже больше моего.
– Дар Соляриса, в Рок Солнца рождённого, принцессе Рубин, рождённой в ночь Мора, – запела она, закружившись вместе с белой кошкой, которая запрыгнула ей на плечо. – Пей и меняйся! Меняйся и лети! Лети, лети, лети!
Вот, оказывается, почему драконы охотнее выбирали смерть в небе, чем жизнь на земле: стоило мне подняться ввысь, как стало казаться, что на свете нет ничего естественнее, чем плыть в потоке ветра, рассекая облака. Высота была мила мне с самого детства. Я обожала разглядывать крошечные города под своими болтающимися ногами, похожие на нескладную мозаику из витража, и каждое утро отрывала себя от постели только ради того, чтобы вечером дотянуться до облаков, до которых прежде не дотягивался ни один человек. Но иметь собственные крылья – это нечто иное. Иметь крылья – значит иметь истинную свободу.
И пускай я знала, что свобода эта лишь мнимая – краткий миг перед неизбежностью, – я наслаждалась ей, пока стремглав летела к родному замку. Зрение, ставшее в десять раз острее прежнего (теперь понятно, почему Сол всегда был таким внимательным), позволило мне быстро подсчитать вооружённых воинов, расставленных вдоль мерлона крепостных стен. Отец мобилизовал все хирды, что у него были, – даже немых воинов с золотыми наручами на запястьях, которые хоть и не были драконами, как основавшие их отряд предшественники, но сражались не менее яростно. От этого зрелища я лишний раз убедилась, что иного способа, кроме как послушаться совета Хагалаз, у меня нет, если я хочу спасти Соляриса до того, как умру сама.
Не позволять выманить себя. Выманить их самой.
«СОЛЯРИС!»
По звуку мой глас ничем не отличался от рыка других драконов, но я надеялась, что Хагалаз не ошиблась и хирдманам он будет понятен так же, как человеческая речь. Я вынырнула из-за угрюмо-серых туч, над которыми поднялась, чтобы остаться незамеченной, и голос мой эхом прокатился по всему замку. Я прокричала имя Соляриса несколько раз, так громко, чтобы оно достигло каждого уголка остроконечных башен и даже подземных катакомб. Затем я опустилась ниже и, оказавшись прямо над шпилем южного крыла, вцепилась когтями в черепицу, заставляя серо-синие камни сыпаться вместе с оконными рамами.
«Я принцесса Рубин из рода Дейрдре. Выведите Соляриса, или я сровняю этот замок с землёй! Клянусь всеми богами, отец!»
Раздался звук горна. Отец явно готовился встречать сородичей Сола: баллисты, заряженные копьями из чёрного серебра и установленные меж зубцами мерлона, которые никто не видел со времён войны, развернулись в мою сторону. Первое копьё промахнулось, вонзившись в стены замка, но вот второе пролетело так близко к крылу, что я почувствовала дуновение ветра на медовых чешуйках. Так вот, значит, каково это, когда на тебя охотятся.
Интересно, каково же тогда выдыхать настоящее пламя?
Я снова взмыла ввысь, оттолкнувшись от крыши, и, нависнув над мерлоном, пока воины перезаряжали орудие, прислушалась к жару, растущему и клокочущему в груди на уровне лёгких. Когда-то Солярис говорил, что выпустить его ненамного сложнее, чем кашлянуть, и он оказался прав – мне было достаточно подумать об огне, представив, как в нём раскалываются и трещат страшные орудия, чтобы это воплотилось в реальность. Стрекочущий звук, похожий на безобидный щебет кузнечиков.
И вот никаких больше баллист. Никакого чёрного серебра. Никаких войн между людьми и драконами!
Огонь наполнил рот и полился вниз, захлестнув одну из баллист. Пламя быстро перекинулось на соседние орудия, вынуждая воинов в панике спрыгивать с мерлона. Однако моих стараний всё равно было недостаточно: замок окружало всего четыре стены, а значит, меня окружало ещё три ряда баллист, которые продолжали со свистом стрелять копьями. Одно из них точно настигло бы меня, учитывая то, сколь далеко мне было до проворности настоящего дракона, но сегодня мне везло – на крышу моей старой башни-донжона выбрался Ллеу.