– Ты что, на голову приземлился во время последнего полёта?! – вырвалось у меня непроизвольно, и Хагалаз хихикнула, накручивая кудель на заскрипевшее колесо. – Помереть хочешь? Да мы когда две недели с остановками летели, ты и то весь изнемог!
– Я уверен, что справлюсь в этот раз, Рубин. Я учусь и крепну с годами точно так же, как и ты. Может, я и не быстрее Сильтана, но я выносливее. Если у нас есть всего восемь дней, значит, долетим за восемь дней. Не важно, чего мне это будет стоить.
«Важно, ещё как важно!» – хотелось закричать мне, ведь не только на моём теле прошлое оставило шрамы. Солярис трижды был закован в цепи из чёрного серебра. Тонул в Кипящем море, раненный хвёдрунгом. Дрался с собственным отцом. Падал с неба столько раз, что в нём наверняка не осталось ни одной кости, которая не была бы хоть единожды сломана. Неудивительно, что после всего этого он не видит ничего страшного в том, чтобы снова поставить на кон свою жизнь. Но удивительно то, что он до сих пор не понимает, почему я не могу ему этого позволить!
Мы бы наверняка поссорились – я уже встала со скамьи и сложила на животе руки, сердито глядя на Сола сверху вниз, – но тут Хагалаз наклонилась под стол и ткнула булавкой в кожаный узелок, лежащий под ним. Оттуда торчали тисовая ветвь и краешек хлебной буханки.
– А что вы ещё принесли с собой в мешочке, а?
По её лицу, выкрашенному золой, поползла змеиная улыбка. Судя по всему, она уже знала ответ и спрашивала исключительно для того, чтобы мы не забыли с мешочком расстаться.
– Дары тебе принесла, – пробормотала я, усевшись обратно и прижав пальцы к потяжелевшему лбу. – Всякие яства из замка. Ореховый рулет с глазурью, рыбный пирог, чарку вина…
– И труп богини туда же засунула? Вот молодец, – поругала Хагалаз, но прежде, чем я успела раскраснеться за свою недальновидность, махнула рукой. – А, и не такое ела! Давай сюда. Я ужас как давно не вкушала пищу, приготовленную ма`стерской рукой! Ох, как много тут всего. – Она подтянула к себе узелок из-под стола, подцепив его босой ногой, и принялась расхваливать меня, развязав шнурок: – Щедрая ты душенька, принцесса, щедрая! Ах, так и быть, ещё одну пользу вам принесу, уж больно нравитесь вы мне оба. Хочешь собственными глазами взглянуть на чужака, который лики ваши присвоил? Хочешь воспользоваться вашей с ним связью так же бессовестно, как ею пользуется он?
Я встрепенулась. Сол, безразлично плескающийся ложкой в супе, тоже.
– У них есть связь? – Сол опередил меня с вопросом.
Хагалаз спрятала узелок за кухонную стенку, будто я могла передумать и отобрать его, и принялась снимать с верхних шкафчиков деревянные коробки, похожие на те, в которых обычно хранились серные черенки. Но у Хагалаз там лежали вовсе не они, а разноцветные нити. Выбрав самую длинную, синюю, как морской простор, Хагалаз натянула её на прялку, предварительно сняв с той кудель.
– Конечно есть, – ответила она, чертя своей железной булавкой какие-то знаки по воздуху прямо над веретеном. – Как, по-твоему, он знает всё о Рубин и о тебе? Её сны, воспоминания, горести и радости… Возможно, даже мысли отчасти. Они делят всё это на двоих, покуда он хранит в себе половину её души.
«Половину ту забрал себе туман – то был его обман…»
Я впилась пальцами себе в рёбра, будто могла нащупать свою душу и проверить, так ли это на самом деле. Хагалаз предупреждала меня, что душа моя расколется в момент смерти, а Совиный Принц – что Красный туман присвоил её себе, проведя нас всех. Но, вернувшись к жизни, я ничем не отличалась от себя прошлой – вполне себе целая и уж точно не бездушная. Потому и решила, что слова Принца, наверное, были метафорой, олицетворением той жертвы, на которую мне пришлось пойти ради спасения. Ведь у нас всё получилось – Красный туман благополучно исчез.
Так я думала до этого момента. Так я ошибалась.
– Значит, этот чужак, ворующий лица, всё-таки и есть Красный туман, – признала я.
Несмотря на то что с нашей победы над Сенджу минуло больше половины Колеса, я помнила свою последнюю встречу с ним так же хорошо, как то, что случилось всего часом ранее. Точно так же я помнила и как Красный туман ластился к моим рукам, точно невоспитанный и дикий, но привязчивый зверёк. Как он следовал за мною, куда бы я ни пошла, и как на самом деле защищал, а не пытался уничтожить. Он слушался меня, потому что был моею частью. Потому что я существовала – значит, априори существовал и он.
«Ты и есть я. А я есть ты. Мы – это мир».
– Он преследует Руби, потому что всё ещё хочет забрать её? Зачем она ему? – спросил Солярис, и, когда Хагалаз пожала плечами, ложка заскрипела у него в когтях – ещё немного, и сломается пополам. – А её волосы? Что будет, когда они все станут красными?
– Быть может, ничего… А, быть может, Рубин исчезнет, подарив Туману человеческую суть, о которой он так грезит. Одно известно точно: их друг от друга как можно дальше держать надо. Два всегда стремятся стать одним. Таков уж закон природы.
– Значит, мы ничего не изменили. Рубин по-прежнему в опасности. Только раньше туман пожирал людей, а теперь – землю и богов. Шило на мыло! Даже хуже сделали!
– Тише ты, дракон! А то весь сейд спугнёшь.
Пропустив ворчание Сола мимо ушей, Хагалаз поманила меня к прялке рукой. Я покорно подошла, предельно собранная. Протянула вперёд ладонь ребром, как немо показала Хагалаз, и вдруг почувствовала, что правый мизинец сдавило. Кажется, нить сама слезла с веретена, пропущенная через колесо, и по-хозяйски обвилась вокруг моего пальца. Я успела только вздрогнуть от неожиданности, как на костяшке уже затянулся крепкий узелок.
– Не развязывай, – предупредила меня Хагалаз, и синяя нить снова сжала мизинец, когда я осторожно пошевелила им, проверяя, насколько прочно та села. Очень, очень прочно! – Она из волчьей шерсти. Новорождённые волчата рождаются слепыми и глухими, поэтому за ними всегда присматривает вся стая. Так и ты под присмотром будешь, никто к тебе и близко не подберётся. Спать, правда, из-за воя можешь беспокойно, но зато будешь спокойно жить.
Как и всегда, значение половины слов Хагалаз от меня ускользнуло, но с началом войны я и так почти перестала спать, потому терять мне было нечего. Надеясь, что эта нить принесёт мне хоть какое-то добро, я с благодарностью поклонилась и погладила её большим пальцем. Той будто понравилась моя ласка: давление слегка ослабло, и даже синева её посветлела.
– А теперь садись сюда, принцесса, и оголи грудь. А ты ешь давай, пока совсем не остыло! – Последнее Хагалаз адресовала Солярису, недоверчиво присматривающемуся к колесу прялки, которое продолжило вертеться само собой. – Я что, зря на тебя любимый супец перевела?! Сам же выпрашивал!
И хотя ничего подобного он сроду не просил, Солярис послушно сунул ложку в рот. Лишь потому, что его мысли наверняка были заняты Красным туманом и фантазиями о повторной расправе над ним, он даже не скривился, когда что-то хрустнуло у него во рту, отдалённо напоминая по звуку не то хрящ, не то зуб. Лишь продолжил буравить взглядом Хагалаз, внимательно следя за тем, что она делает со мной и как.
Я безропотно уселась на овчинный отрез и расстегнула под шеей лунную фибулу, сдерживающую плащ. Изумрудная ткань расстелилась вокруг, словно расплескалось одноимённое море, и, придерживая рукой воротник рубахи, я спустила её с обоих плеч.
В тот же миг Солярис отвёл глаза, но не столько потому, что стыдился узреть мою обнажённую грудь, а потому, что стыдился шрама, перечёркивающего её слева от ключицы. Шрам этот расходился во все стороны, похожий на звезду, – когти Сола, серповидные, входили в плоть легко, а вот выходили с трудом. Из-за этого тёмно-розовый контур был неровным и рваным, смотрелся на моей светлой коже как капля крови в сгущённом молоке. Однако я вовсе не стыдилась его, как никогда не стыдилась и длинных полос на своём боку, полученных во время падения пять лет назад, или же своей костяной руки. Матти была права: всё это делало меня мной.
– Ты в безопасности, пока нить не порвётся. Будет видеть тебя, коль ты захочешь быть увиденной, но коснуться не сможет, – снова напутствовала Хагалаз, убирая красную косу мне за плечи, чтобы не подпалить её поднесённой свечой. Та оказалась в руках Хагалаз невесть откуда: тёмно-зелёная, тонкая, как хворостина, распускающая аромат календулы на лиги вокруг. Зелёный воск с белым вкраплением морской соли зашипел, стекая вниз, и мне пришлось стиснуть зубы: воск был не таким горячим, чтобы обжечь, но капал прямо на шрам. – Преврати неделю в год, преврати год в век. Я не могу заставить свою любовь заговорить со мной, не могу прийти к ней на ночлег.
«Откуда ты знаешь, что это та самая песнь?» – хотела спросить я, но вместо этого скосила глаза на свечу: зелёный воск заляпал мне шею и покрыл шершавые отметины от когтей плотным слоем. Рубаху он тоже испачкал. Я стиснула её в пальцах, почувствовав, как она ускользает из них вместе с миром вокруг меня.
– Подведи коня к хомуту, подведи кота к миске с молоком. Ах, я не могу заставить свою любовь сесть мне на колени и целовать её тайком, – пропела Хагалаз дальше, и это было последнее, что я услышала, прежде чем она исчезла.
Лесная хижина резко опустела, а затем стала просторнее, холоднее. Спустя мгновение это была уже не уютная гостиная с фарфоровым пламенем в камине, а тёмная, плохо освещённая пещера, похожая на неметон, вырезанный в нефритовом камне. Только, в отличие от неметона, здесь не было места богам.
Стоило мне вздохнуть, привыкая к духоте и сырости, как гулкое эхо разнеслось меж бесформенных глыб и колонн, вдоль канелюр которых копилась влага, порождая мох и плесень. Где-то вдалеке шумел морской прибой: низкое, накатывающее гудение, убаюкивающее и спокойное. Оно звучало как утешение от скорби и одиночества, коими невозможно было не преисполниться среди этих бездыханных камней в темноте; без воздуха, солнечного света и надежды.
Я по-прежнему сидела на полу, посреди овчинного отреза, и хотя ничего толком не видела и не слышала, но чувствовала, что не одна. Тело не слушалось, и лишь тревога, ужалившая под рёбра от звука шагов, придала мне достаточно сил, чтобы я поднялась вверх по колонне и выпрямилась, встречая хозяина сих чертогов лицом к лицу. Поразительно, но, когда темнота расступилась, являя его, я совсем не испугалась. Даже наоборот, осмеле