– Чем я хуже Соляриса? – спросил Селен неожиданно, и я отшатнулась, закрутилась волчком на месте, когда он вдруг исчез. Темнота снова уплотнилась, захлопнулась, и лишь голос его, глухой и бесцветный, проникал сквозь неё вместо света: – Разве твой Солярис когда-либо делал ради тебя то, что сделал я?
– Ради меня? – повторила я в пустоту.
– Разве он когда-нибудь калечил и убивал целое войско с твоим именем на устах? Разве может тот, кто ни разу не содеял ничего подобного, знать, что такое настоящая любовь?
Вербеновая роща, усеянная трупами и частями разорванных тел. Две тысячи воинов Фергуса. Моим хирдам даже не пришлось разбираться с ними – только собрать их останки и предать огню, чтобы не дать разразиться болезням. Значит, Дайре оказался прав: то был акт не мести, а любви. Подарок, что Селен преподнёс, приняв мой облик и устрашив моих врагов. Всё, лишь бы я приняла его. Всё, лишь бы я полюбила в ответ.
– Ты ведь сама этого хотела. Узнав о войне, ты молилась о том, чтобы она закончилась, чтобы кто-то позаботился об этом вместо тебя…
– Ложь! О таком я никогда не просила! Я просто хотела…
– Мира, не так ли? И я подарю тебе его. Весь мир будет твоим. Только прошу, не отвергай меня. Мы оба родились лишь для того, чтобы заполнить пустоту друг друга.
Последнее раздалось прямо за спиной. Селен не мог коснуться меня, но стоял до того близко, что я почувствовала тяжесть на своих плечах, будто бы оказалась в плену его объятий. Лихорадочный шёпот, одержимый и болезненный, расползался по моей коже вместе с невесомыми поцелуями холодного дыхания.
– Я сделаю для тебя что угодно. Всё, что попросишь. Я даже позабочусь о твоих друзьях и близких! Исполню их потаённые желания, как ты стремишься их исполнять. Например, хочешь… Хочешь, я цветок от утомляющих его лепестков избавлю? Цветку, благоухающему лишь по ночам, больше ничего не помешает распускаться и днём. Обещаю! Я сделаю всё быстро, только подожди немного.
От Селена больше не пахло мускусом и огнём. Запах, который он выбрал или которым обладал на самом деле, напоминал о гниющей листве, хрустящей под ногами по осени, и о старых животных костях, спящих под ними. Это была сладость червивых яблок, гниющих на солнце, и затхлость непроходимых болотных топей.
Он ушёл раньше, чем я успела обернуться и ударить его. Раньше, чем я успела всё осознать и остановить. Нахлынувший ужас словно вытолкнул меня на поверхность из сейда, как воздушный пузырь, и я вынырнула в реальность посреди уютной лесной хижины, где мерно потрескивало фарфоровое пламя, тлели заговорённые благовония и закипала грибная похлёбка.
– Рубин!
Солярис, сидящий на полу рядом, бережно придерживал меня, полулежащую, под шею, но вскочил сразу же, как вскочила я. Не знаю, сколько времени я была бездвижна, погружённая в транс щерящейся вёльвой с железной булавкой в руках, но ноги успели затечь, а ступни – отняться. Я едва не свалила со стола посуду и ложки, когда принялась наспех поправлять одежду и складывать карту.
– Рубин, – позвал Солярис снова и попытался выхватить у меня её из рук, чтобы привлечь внимание. – Что происходит? Что ты видела?
– Маттиола в беде. Нужно спешить.
– О чём ты?
– Он идёт к Матти. Он идёт в замок!
«Я ненавижу, когда моей красе делают комплименты, потому что только её большинство мужчин во мне и видит».
«Хочешь, я цветок от утомляющих его лепестков избавлю?»
Пальцы дрожали, и несколько раз я уколола себя фибулой в шею, прежде чем наконец-то сумела её застегнуть. Побросав карты и запихнув под плащ лишь карту Дану, я без всяких прощаний распахнула дверь хижины и вылетела на улицу.
– Рубин, стой!
Солярис пустился за мною следом. Днём Рубиновый лес был запутанным местом, а после заката и вовсе становился опасным. Однако едва ли это могло меня остановить. Спотыкаясь и падая, перелезая на ощупь через бурелом и крутые ухабы, я отчаянно рвалась сквозь завесу деревьев, даже когда миновала солнечные талисманы Хагалаз, и ночь сомкнулась вокруг окончательно. Одной рукой раздвигая колючие ветви, другой я закрывала от них лицо, дабы не лишиться глаз. Нарастающий хруст за спиной подгонял: Солярис бегал куда быстрее меня и видел куда лучше, потому я знала, что совсем скоро он окажется рядом. Так оно и случилось.
Схватив меня за руку, Сол потащил нас обоих вперёд обходными путями, избавляя меня от необходимости катиться кубарем и биться с зарослями один на один.
Было это в характере леса или же совпадением, но выпустил он нас охотнее, чем впустил: кажется, мы не пробежали и пятнадцати минут, как деревья наконец-то поредели и в безмолвной рубиновой тишине застрекотали кузнечики, как сердцебиение лета. Следом за ними пришли и другие звуки: лай собак в Столице, уханье сов, лязг железа из кузницы… Замок Дейрдре напоминал подсвечник, усеянный гостеприимно горящими окнами с первого этажа до башенных шпилей. Было ещё слишком рано, чтобы прислуга легла спать, но слишком поздно, чтобы, проникни сюда чужак в украденном обличье, кто-то сумел задержать или раскусить его.
– Маттиола!
Я не узнала собственный голос. С одежды посыпались маковые лепестки: мы с Солом миновали поле, разделяющее Рубиновый лес с замком, одним махом, беспощадно убив красоту множества дивных цветов. Несколько из них упали клочками посреди лестничного пролёта, где я остановилась, не в состоянии больше бежать. Ни дыхания, ни сил не осталось.
– Матти!
Оттолкнув Сола, пытающегося придержать меня и помочь вместе с подоспевшей стражей, я пробежала ещё немного и прислонилась к двери собственных чертогов, где Маттиола всегда дожидалась моего возвращения, даже если ждать приходилось до самого рассвета. Затем я толкнулась в дверь плечом и руками, расцарапанными о ветви. Та отворилась со скрипом.
– Позовите сейдмана немедленно! – приказал Солярис с порога.
Он дотронулся до лежащей на полу Матти первым и осторожно перевернул её, лежащую на животе и утопающую в луже крови посреди спальни. Она дышала, но не двигалась. Вороные волосы слиплись, а приподнятая Солом голова повисла, как у тряпичной куклы-мотанки. Мне пришлось побороть оцепенение и помочь ему. И тогда мы оба увидели, сколько порезов и укусов испещряли её лицо.
Матти была изуродована до неузнаваемости, а на постели лежала кроличья маска из червонного золота.
5Свежие раны на старых шрамах
Несмотря на то что в этот раз за кроличьей маской никто не прятался, я не могла отделаться от ощущения, будто она следит за мной. Заляпанная кровью человека, который приходился мне ближайшей роднёй, и отражающая разгромленную комнату, она осталась лежать на моей постели даже после того, как слуги в ней прибрались. Смотрела на всё своими пустыми глазницами, осквернённая и лишённая всякой божественности, надругательство над всем святым. Селен подарил мне маску самой Кроличьей Невесты как доказательство: именно он содеял с Маттиолой то, что называл заботой и исполнением тайных желаний.
Из её ладоней и пальцев торчали иглы для шитья – она оборонялась ими, выдернув из кресла, – а сапфировый кулон, что подарил Вельгар, валялся у окна вместе с порванными звеньями цепочки. Пускай Селен ограничился одним только лицом, не тронув остальное тело Матти, та потеряла столько крови к нашему приходу, что губы её посерели, будто припорошённые костровым пеплом. Только их и веки не покрывали сочащиеся порезы. Кровь запеклась даже на вороных ресницах, не позволив Матти открыть глаза, когда она наконец-то пришла в сознание. Впрочем, это было к лучшему: стеная и плача, Маттиола просила принести ей зеркало…
И я, и Ллеу провели подле неё больше пяти часов, но если от него была польза – он наносил припарки одну за другой, мешал мази, прикладывал горячее серебро к ранам, чтобы они перестали кровить, – то я сидела рядом без толку. Крепко держала пальцы Матти, слабые и ледяные, в своих и описывала ей, какого цвета сейчас небо за окном. Вряд ли она понимала меня или даже слышала – только бесконечно плакала от боли, изгибаясь дугой, когда Ллеу снова прикасался к её лицу, и теряла сознание в лихорадке. Вода с календулой и корой дуба ненадолго вытеснила из южного крыла замка запах крови, но он возвращался снова и снова.
Следуя всем указаниям Ллеу, я постоянно протирала порезы Матти лоскутом чистой прохладной ткани, отказываясь пускать на своё место кого-либо из слуг. Никто другой более не должен был расплачиваться за мои ошибки, как уже расплачивалась Матти. Смотреть в её лицо, превращённое в месиво из-за меня, – моя кара.
– Не говорите ему. – Это было первое, что нам с Ллеу удалось разобрать из её беспорядочного шёпота, путающегося с хрипами и рыданием. – Не говорите, что стало с моим лицом.
Я не знала, о ком идёт речь: о Гекторе, бродящем туда-сюда перед дверью с молотом в руках, коим он собирался отныне защищать Матти, коль хускарлы мечами защитить не смогли; или же о Вельгаре, сапфировый медальон которого Маттиола инстинктивно сжимала в другой руке, ломая ногти. Так или иначе, я дала Матти своё обещание, прежде чем мягко опустить на кровать её обмякшую руку и выйти из комнаты, откуда уже вынесли все зеркала и вещи с отражающими поверхностями.
– Это был дракон.
Ллеу присоединился ко мне на балконе, когда вымыл руки в медном чане, где вода уже окрасилась в розовый, и сделал все возможное для того, чтобы Матти крепко уснула, не чувствуя боли. В этом ему помогло молоко из тех самых маков, на поле с которыми мы сейчас смотрели с высоты птичьего полёта, забравшись по винтовой лестнице на самую вершину замка, где кроме оставшихся в живых богов больше никто и ничто не могло нас услышать.
От Ллеу всё ещё пахло горькими целебными травами, какими раньше пахло от моего отца, – он покрыл ими, перетёртыми в жмых, всё лицо Матти, оставив воспаления успокаиваться под плотными повязками. Несомненно, Ллеу знал толк в исцелении плоти, потому и действовал там, в её покоях, быстро и методично. Не колебался ни секунды, когда приказал Гектору с Солом принести ему ингредиенты из Безмолвного павильона (Кочевник тоже вызвался, но не смог прочесть составленный список) и отточенным движением вскрыл брюхо только что пойман