Солярис летел молча, а Кочевник тоскливо оглядывался на замок, на крыше которого осталась его последняя родная кровь. Пахло солнцем, летней грозой и снежными анемониями, пыльцу которых нёс с собой ветер с вершин Меловых гор. Сердце в груди зашлось от резких подъёмов и снижений, когда Сол пытался облететь клочки пасмурных облаков, и звенья колец на моём поясе гулко позвякивали. Отсюда двускатные крыши домов с угловатыми резными коньками напоминали ладьи, плывущие по Изумрудному морю. Обычно мне нравилось разглядывать их, как нравились и сами полёты… Однако сейчас, взирая на кленовые рощи и пастбища родного туата, я не чувствовала ничего, кроме щемящей боли где-то в грудине. Она будто тянула меня вниз, отчего казалось, будто и Сол вот-вот начнёт крениться к земле под её тяжестью. Эта боль мешала дышать, что на такой высоте всегда было крайне важно. Оттого голова у меня быстро закружилась, и, поддавшись слабости, я легла Солу на спину животом.
«Не плачь. Прошу…»
Перепончатые крылья, усеянные острыми костяными гребнями и жемчужными чешуйками у оснований, двигались за спиной плавно, как волны. Казалось, Сол не летит, а плывёт по небу, прикладывая для этого минимум усилий. Но ключевое слово здесь «казалось», ведь на самом деле мышцы его превращались в камень от изнурительной работы. Для того, чтобы лететь, он напрягал буквально каждую из них. Потому, занятый поддержанием высоты и скорости, Сол не должен был заметить, как я содрогаюсь на его спине. Но заметил.
Ветер срывал слёзы с ресниц и уносил их раньше, чем те успевали потечь по лицу, однако я всё равно чувствовала, как намокли пряди волос, выбившиеся из косы. Только косы, заплетённые рукой Матти, держались долго во время полётов, а сегодня я занималась ими сама. Возможно, я больше никогда не познаю её руки, ведь когда она придёт в себя и узнает, кто с ней содеял это и почему…
«Виновник произошедшему лишь один, и это не ты».
Я утёрла сопливый нос рукавом кафтана, в котором было жарко в месяц благозвучия на земле, но комфортно в небе. Голос Сола в моей голове, напоминающий о том, что он рядом, всегда приводил меня в чувство. Но в этот раз его было недостаточно.
– Ты не понимаешь, – заговорила я, когда острая жемчужная чешуя продырявила замшевые перчатки и проткнула кончики пальцев, заставляя ветер уносить вместе со слезами теперь ещё и кровь. Кочевник уже спал, болтаясь из стороны в сторону за моей спиной. Возможно, потерял сознание от перепадов высоты, а возможно, просто привык. Поэтому ничего не стесняло меня в выражениях: – Я говорила с Матти накануне. Мы обсуждали её красоту и мужчин… Я часто шутила насчёт того, что нет ничего, чего она не могла бы от них добиться, всего-то не заматываясь до подбородка в шаль. Мне не стоило так говорить. Вдруг Селен решил, что я завидую ей?
«Руби…»
– Но я никогда, никогда не завидовала, клянусь! Я так люблю Матти, Солярис, ты не представляешь. Я должна была защитить её, как она меня защищала, но вместо этого стала причиной выпавшего на её долю испытания. Что бы Ллеу ни сделал, эти шрамы уже ничто не сотрёт. Глядя на себя в зеркало, она всегда будет вспоминать, к чему привела её служба мне. Самый прекрасный цветок из всех, что растёт в моём замке, оказался растоптан. А Вельгар…
«Вельгар? – переспросил Сол. – При чём здесь Вельгар?»
Обычно он злился, когда я отказывалась внимать ему, но в этот раз был снисходителен и терпелив. Весь прошлый день каждый из нас был занят своим делом, и теперь Сол навёрстывал упущенное, утешая меня так, как умел. То есть молча слушал в основном.
– Когда-нибудь Вельгар наверняка прибудет в Дейрдре и увидит, что я сделала с Матти. Возможно, он мог стать её любовью – той любовью, которую Маттиола никогда не встречала средь человеческих мужчин, – но из-за меня этого не случится.
Сол ничего не сказал, но дёрнул хвостом, давая понять, что мои откровения застали его врасплох. В другой ситуации я бы устыдилась того, что, возможно, сболтнула лишнего, но чувствовать себя хуже, чем сейчас, было уже невозможно.
«Неужели ты до сих пор не поняла?»
Я шмыгнула носом и отняла голову от спины Сола, поднимая лицо вверх.
– Что именно?
«Думаешь, Матти стала бы влюбляться в Вельгара, если бы ему была так важна её краса? Он не Сильтан. Он не из тех, кто смотрит на милое личико, и я даже не уверен, что ему вообще принципиально, чтобы Матти была женщиной. Вельгару важно сердце и характер, чтобы первое было мягким, а второе – стальным. Ты, как всегда, недооцениваешь Матти».
– Нет, я вовсе не… – попыталась проблеять я.
«Ещё как да. Ты полагаешь, будто какое-то отражение в зеркале способно сломить её волю. Это и есть твоя дурная черта, рыбья косточка. Перестань считать всех слабее, чем они есть».
Слёзы вмиг пересохли, как река под натиском пустыни. То самое мягкое сердце и стальной характер совмещала в себе не только Матти, но и Сол. Он согревал поступками, но рубил словами. Точно так же он перерубил и мою жалость к тем, кто не просил о ней, и даже мою ненависть к себе. Такое поведение – привычка сводить все происшествия в мире к своим собственным поступкам и себе любимой – было в духе принцессы Рубин, но никак не королевы, коей я пыталась стать.
Снова вытерев рукавом лицо, я кивнула сама себе. Солнце палило высоко в небе, напекая голову, и если бы не плащ, который можно было выудить из походной сумки и повязать вокруг головы, кто-то из нас точно заработал бы к концу путешествия солнечный удар. Кочевник, пускающий слюни, проснулся как раз в тот момент, когда я пыталась накинуть край плаща и на него тоже.
– А? Где мы? Прилетели? – Кочевник смешно хрюкнул, растирая заспанные глаза, и принялся так бешено вращать головой, озираясь по сторонам, что, если бы не цепь, соединяющая его с моим поясом, он бы точно свалился вниз. – Эх, Дикий… Мы только до Гриндилоу долетели, что ли? Тьфу ты! Зачем тогда разбудила, женщина?
Гриндилоу!
Несмотря на то что при мне в сумке были карты не только Дану, но и всех остальных восьми туатов тоже, на практике я вовсе в них не нуждалась. История Круга была первым разделом знаний, который весталки стали преподавать мне с четырёх лет, а география – вторым. «Нельзя управлять телом, если не знаешь, где у тебя пальцы, а где глаза и уши», – поучал Гвидион, когда отец приставлял его ко мне учителем нам обоим в наказание. И пускай запомнить все населённые пункты Круга от мала до велика было невозможно, если ты не дракон, но крупные города родного туата я помнила отменно. Так же хорошо я помнила и то, что ни за что не должна была пропустить это место.
Свесившись вниз, я взглянула на местные просторы – не такие зелёные, как леса, но слишком тёмные и неоднородные, чтобы быть лугами. Если присмотреться, можно было разглядеть лёгкую рябь и поросли морошки с вереском, которые всегда любили сырость. А заросшие водоёмы и болотные топи, которыми больше всего был известен старый город Гриндилоу на востоке Дейрдре, к этой сырости прекрасно располагали.
Виланда, будучи такой же любительницей страшных сказок при жизни, как моя весталка, как-то пугала нас с Гектором, что в подобных местах водятся диковины – кусочки плоти Дикого, кои он отрывает от себя и выбрасывает из Междумирья, коль сам сидит в цепях. Иногда это его ногти, иногда зубы, а иногда даже внутренние органы. Все они принимают форму уродливых скалящихся существ и прячутся на дне болотном, поджидая путников, чтобы внезапно вынырнуть и утащить их за собой. Потому иногда на болотах можно увидеть зелёные огни – то души утопленников ищут выход из диковинных степей. Именно из-за этих небылиц некоторые туаты Круга так и не смогли принять стеклянные светила, изобретённые драконами, – уж больно они напоминают те самые души, запертые в коробе.
По правде говоря, Гриндилоу и впрямь был не лучшим местом для остановок, но вовсе не из-за выдуманных чудовищ, а из-за торфа, что, поросший мхом, выглядел обманчиво плотным, но запросто мог утянуть на дно даже лошадь. Именно поэтому город Гриндилоу строился не вширь, а ввысь, и хижины его могли насчитывать по пять этажей, безобразно косые, но такие крепкие, что стояли века. Жаль, я не могла увидеть их воочию: никто не должен был знать, что королева Круга покинула свою обитель в столь непростое время. Поэтому едва Гриндилоу замельтешил вдалеке, вовремя замеченный Кочевником, как я стала примеряться к его безлюдным болотистым окраинам.
– Солярис…
«Да?»
– Мне что-то нехорошо.
Этих слов хватило, чтобы хвост Соляриса задёргался из стороны в сторону, как выскочившее из телеги колесо. Крылья заработали чаще, шея вытянулась, и Солярис даже сумел изогнуться в полёте так, чтобы взглянуть на меня, сидящую у него на загривке, по крайней мере одним жёлтым глазом. Зрачок в нём был ýже иголки.
«Слабость? Головокружение? Тошнота?» – принялся перечислять Сол, и я спешно пробормотала, боясь себя выдать:
– Пожалуй, всё вместе.
«Ты завтракала сегодня?»
– Нет…
«Рубин! Ты же знаешь, что должна хорошо питаться».
– Прости, я забыла.
Моя сахарная болезнь по сей день была тем поводком, которым я могла управлять Солярисом, но которым, само собой, никогда не пользовалась. До сегодняшнего дня. Стоило мне обмолвиться о своём детском недуге, как Солярис тут же начал стремительно снижать высоту, даже не заметив в переполохе, что лицо у меня слишком красное и оживлённое, в то время как для сахарной болезни характерны вялость и мертвенная бледность. Виски сдавило от резкого перепада давления, а Кочевник и вовсе издал звук, пугающе похожий на тот, с которым чуть раньше опорожнял желудок.
– Сол, у нас всего семь дней осталось, помнишь? А не считая этого, даже шесть…
«Всё я помню. И что? Предлагаешь лететь дальше, пока ты не умрёшь?»
– На кону стоит весь Круг…
«Будто бы впервой. Ты уже знаешь, что я думаю об этом. Пусть весь Круг катится к Дикому, коль требует от меня делать такой выбор. Между миром и тобой я всегда буду выбирать тебя, Рубин. Это не обсуждается».