– Люблю кошек. Мало того что тёплые и пушистые, так ещё и не шумят, в отличие от собак, да и не обманывают, как люди.
Меньше всего я ожидала, что Дайре оставит свои дела – тех, наверное, было у него навалом в конце летнего Эсбата и разгар войны – и будет караулить меня, подпирая собой дверь в гостевой чертог. Он играл с одной из кошек, рыжей, как облепиховое варенье, и действительно несуразно пушистой, точно зимняя шапка из кролика. В его руке позвякивал оловянный колокольчик, привязанный к нитке, которым Дайре раскачивал из стороны в сторону, заставляя кошку неповоротливо кувыркаться на полу. В этот момент ярлова диадема в его волосах и дорогой наряд с искусной вышивкой, подчёркивающие высокий статус, казались не более, чем шуткой.
– Люблю кошек, – повторил Дайре, пряча колокольчик в карман, когда кошка, выдохшись, опрокинулась на пузо и принялась тереться о его башмаки. – А вот их любовь ещё нужно заслужить. Как думаете, госпожа, вы способны на это?
– Заслужить любовь кошки? – переспросила я, подходя ближе. Мне пришлось поставить мешки с припасами у двери, чтобы нагнуться к животному и тоже поскрести её пальцем под задранной мордочкой. – Не знаю, ни разу не пробовала. Но зато я заслужила любовь дракона. Это считается?
Дайре ухмыльнулся, наблюдая за мной испытующе.
– Драконы мурчать умеют, так что, пожалуй, да, в каком-то смысле считается.
Я щёлкнула языком и отодвинула мешки подальше, когда кошка, вдруг поймав потянувшийся со сквозняком запах, начала лизать и покусывать наши припасы прямо сквозь холщовую ткань.
– Моя мать поможет вам в поисках сида, – сказал Дайре неожиданно, и я подняла к нему лицо, но удивления не высказала. Осведомлённость Дайре больше не производила на меня никакого эффекта. Я давно выучила, что он никогда не упустит возможности сунуть свой нос туда, куда не просят. Тем более в родных пенатах, где он был хозяином всему – и тайнам в том числе.
– Значит, Солярису всё-таки удалось убедить её?
– Нет. – И, когда мои брови всё же поползли вверх, Дайре удовлетворённо улыбнулся. – А вот мне – да. Солярис проницателен, но до меня ему далеко. Не говоря уже о том, что Мераксель – моя мать. Родители вечно считают, будто знают своих детей лучше них самих… Но, по правде говоря, всё наоборот: это дети знают всё о своих родителях.
– Спасибо. – Я оставила в покое мурчащую кошку и поклонилась Дайре со всем почтением. – Я очень ценю это. Если Мераксель сможет провести нас прямо к сиду, это здорово сэкономит нам время и пода…
– Это правда, что Красный туман плоть обрёл и может принимать какие угодно лики? – спросил Дайре, даже не заметив, что перебил меня. Он всё ещё выглядел неприлично вольготно для человека, на чьих плечах лежали бремя правления и ответственность за целый туат, но улыбаться перестал. А когда я кивнула, и вовсе нахмурился. – Ты уже придумала, как его убить?
– Пока нет, но я на полпути к ответу.
– Поторопись, госпожа драгоценная. А то очень скоро мы все будем тосковать по войне.
Несмотря на столь дерзкие слова, Дайре тоже поклонился мне, как должно, и отступил от дверей чертога, веля хускарлам, держащим пост в начале коридора, снарядить нам самых быстрых и выносливых лошадей, хорошо подкованных и не слишком строптивых. Учитывая, что Дайре выставил всех своих воинов против Немайна ради меня – оттого теперь средь хускарлов и завелось столько драконов, ведь сторожить Луг больше было некому, – отдать мне ещё и оставшихся лошадей было неслыханной щедростью с его стороны. Разбудив Кочевника с Тесеей, я дождалась Мелихор, снова вернувшуюся без Сильтана, и повела всех к главному выходу замка, где Сол велел ожидать его. Час, данный нам на отдых и подготовку, истёк.
– Ах ты, змея подколодная! – воскликнула Мелихор, завидев у внутренних ворот Сильтана, которого она разыскивала всё это время. Неизвестно, откуда он узнал о месте и времени нашего сбора, но найтись умудрился очень вовремя. – Мы тебя обыскались! Я даже в погреб заглядывала, подумала, может, тебя с угрём спутали и в бочку к морским гадам закатали.
– Угорь – это рыба, а морскими гадами называют каракатиц, моллюсков и иже с ними. Сколько грамоту учишь, а всё так же дура дурой. – Сильтан лениво потянулся, привстав на носочки босых пальцев. Развязанная рубаха приподнялась, обнажая выступающие рёбра и низ плоского худого живота, вокруг которого пролегали мелкие золотистые чешуйки, образуя драгоценный ремень прямо на коже. – Я что, обязан хвостиком за тобой и Солярисом бегать, раз мы путешествуем вместе? Мне и без вас есть чем заняться. Вот и занялся. У нынешнего ярла, между прочим, не только братья есть, но и сестёр с десяток наберётся, грустных, одиноких! Только и ждут, когда же в их удалённое крыло заглянет кто. Я просто не смог пройти мимо, не выказав почтения. Навестил, уважил…
Мелихор скривилась, изображая рвотный позыв, а Кочевник, обозвав Сильтана «бесстыдным срамником», спешно увёл ещё сонную и ничего не понимающую Тесею подальше. Я же понадеялась, что Сильтан был если не благоразумным, то хотя бы незаметным, и что речь шла вовсе не о нём, когда хускарлы на постах, мимо которых мы шли, шептали о каком-то «девичьем переполохе» и «блестящем лиходее», поднявшем его.
К счастью, Сильтан успел вдоволь нахвастаться своими любовными похождениями до того, как из замка вышел Солярис. Шагал он рука об руку с Мераксель.
– Следуйте за мной, драгоценная госпожа. Я приведу вас куда надобно.
Больше Мераксель не проронила ни слова – проигнорировала даже Мелихор, крайне уважающую зрелых драконов, а оттого опустившуюся перед ней в благоговейном поклоне до самых колен. Поверх чернично-синего платья на плечах у Мераксель лежала такая же синяя шаль. Она придерживала её у шеи, будто боялась замёрзнуть. Из-за близости к морю и солёной прохлады, которую нёс с воды ветер, летом в Луге и впрямь было не так жарко, как в Дейрдре, но и вовсе не так морозно, как в Керидвене. Драконы же нигде не нуждались в тёплых одеяниях даже в месяц воя. Потому жест Мераксель был не более, чем привычкой, навязанной человеческим обществом. Точно так же Солярис привык прятать зубы во время улыбки, стесняясь их остроты, или использовать приборы во время еды, а не накалывать её на когти. Учитывая презрительное отношение Мераксель к людям, это показалось мне ироничным.
– Всё хорошо? – спросила я у Соляриса шёпотом, когда мы с ним поравнялись, пропустив всех остальных вперёд. К моему облегчению, он больше не морщился и не держался за бок – значит, раны наконец-то зажили. Под его туникой, одолженной из сундука Дайре, снова поблёскивала перламутровая чешуя брони.
Ступая вперёд и глядя строго перед собой – в спину Мераксель, – Солярис накрыл ладонью мой затылок и медленно спустил руку вниз, гладя по волосам. Затем его мизинец сцепился с моим будто бы случайно, но руку никто из нас не отдёрнул. То был апогей нежности, на которую мог отважиться Солярис в присутствии других людей. Я улыбнулась, умилённая, но, услышав впереди ржание лошадей, велела себе сосредоточиться.
Вот он – последний шаг к нашей цели.
Из-за того, что Дану располагался преимущественно на холмах, затрудняющих передвижение, славились его хирды не пешей ратью, а конницей. Потому и лошадей в ярловой конюшне почти не осталось из-за войны, а тех «самых быстрых и выносливых», которых распорядился отдать нам Дайре, по итогу насчиталось всего три. Так кочевнику пришлось потесниться в одном седле с Мелихор и Тесеей, а мне – с Солярисом. Сильтану же выпала честь делить одну лошадь с Мераксель. Та, будто специально, выбрала кобылу соловой масти, какую однажды подарил мне Дайре, прежде чем пустить её вместе со мной ко дну Цветочного озера.
– Вы ведь не возражаете? – Не дожидаясь ответа, Сильтан бодро запрыгнул к Мераксель за спину и бесстрашно обхватил её руками. – Ух ты, у вас такая тонкая талия!
– Даже не пытайся, мальчик. Твоё очарование для меня не более, чем блеск начищенного ночного горшка. Мне больше двух тысяч лет…
– Правда? А выглядите всего на тысячу!
Солярис, наблюдающий за этим со спины нашей лошади, закатил глаза. Я села впереди него, дабы он не загораживал мне обзор, и его руки легли мне на талию. Однако я совсем не чувствовала ни их жара, ни веса: Солярис едва касался меня, словно верховая езда вдвоём была каким-то непотребством. Впрочем, всё изменилось, стоило нам выехать из Луга и сойти с мощёной дороги. Тропа там начиналась ухабистая, а возле леса, поросшая крапивой, клевером и люцерной, и вовсе становилась непроходимой. Чтобы не вывалиться из седла, Солу таки пришлось обнять меня по-человечески. А когда мы все перешли на рысь, дабы поскорее миновать полосу лесопилки, Солярис и вовсе вцепился мне в рёбра мёртвой хваткой, отчего пришлось начать дышать ртом, лишь бы вообще дышать.
Мелихор тоже ойкала и охала на каждой кочке, испуганно хватаясь за хихикающую Тесею, которую – худенькую и тонкую – удалось уместить прямо у лошади на загривке. Кочевнику же приходилось балансировать на самом краю седла, удерживая их двоих правой рукой, а поводья – левой.
– Эй, дубина, – обратилась к нему Мелихор спустя полчаса езды. – Что у тебя там на поясе висит? Бурдюк? Сними, а то в поясницу вонзается.
– Не бурдюк это, – пробормотал он, покрывшись пятнами такого яркого румянца на щеках, что их не смогла замаскировать даже алая краска. – Просто не ёрзай, и не будет ничего вонзаться!
– Оу. – Мелихор ощерилась, откинув голову ему на плечо. – Это то, о чём я думаю?
– Понятия не имею, о чём ты там думаешь, но жопа у тебя большая, давит куда не следует. Подвинься!
– Ты что, с Сильтаном побратался?! Вам надо, вот вы и двигайтесь!
В тот момент и я, и Солярис пожалели, что едем прямо за ними.
Несмотря на то, как далеко мы ушли от берега, нырнув в густую чащу, воздух по-прежнему пах морем. А спустя час пути земля под копытами лошадей начала ожидаемо извиваться – то плавно подниматься вверх, то резко спускаться вниз, – и к солоноватой свежести воздуха добавилась сладость можжевеловых ягод и чертополоха. Наша с Солярисом лошадь принялась хватать его зубами и жевать, начисто не замечая посылов шенкелей, из-за чего мы ещё больше отстали от остальных.