Журчание воды на беспросветно тёмном дне сменилось волчьим воем, и мы с Тесеей упали в колодец.
7Надлунный мир
В Дейрдре ходило поверье, что, когда воют волки, где-то поблизости вёльва взывает к сейду. Вместе с ней волки поют для своей Госпожи, дабы та услышала: «Смотри, как одна из дочерей твоих, мать будущей матери, прядёт из жил шёлковых волю свою, покупает дар за дар, предназначение женское исполняет, женскому же естеству подчиняясь». Лишь этой песней можно было умилостивить Госпожу, глядящую на земную твердь лунным глазом, и выпросить у той помощь для вёльвы, что обменивает на силу свои земные года. Матерь сейда всегда прислушивалась к волкам, ибо пускай в них не течёт её кровь, но течёт грудное молоко, коим она когда-то вскормила стаю первых щенков.
Прямо сейчас волки тоже пели – пели о нас с Тесеей, летящих в пропасть, – и казалось, что их там, внизу колодца, собралась целая свора. Тесея пронзительно кричала им в унисон, в то время как я сама не могла выдавить из себя ни звука, даже когда пыталась. Я молча падала в бесконечную червоточину, соединяющую мир людской с миром божественным, и не видела ничего, кроме кладки из серых камней, которыми был вымощен колодец изнутри. Боясь, что Тесея случайно проедется по ним лицом, я схватилась за её плечи, сгребла в охапку и перевернулась в воздухе, меняясь с Тесеей местами, чтобы она оказалась сверху. Так, если приземление выйдет жёстким, я смягчу его собой. В конце концов, дети не должны страдать по вине безответственных взрослых.
– Держись за меня, Тесея!
Сложно сказать, сколько времени мы падали, но в какой-то момент волчий вой, эхом отражающийся от стен колодца, стал утихать. Снова послышалось мерное журчание воды, обманчивое, взывающее к любопытству, которое и заманило нас в ловушку. Я едва успела сгруппироваться, прижав к себе Тесею, когда темноту вокруг растопил зернистый свет, и колодец наконец-то выплюнул нас наружу. Мы покатились по траве, такой упругой и пушистой, что та наверняка спасла нас от множества переломов, и приложились о кочки. Компас Ллеу у меня в кармане хрустнул.
– Тесея! Ты в порядке?!
Её хангерок разошёлся по шву, видимо зацепившись за острые камни, когда я пыталась вытянуть её из колодца за ноги. Один башмак и вовсе слетел – валялся рядом, как и веретено с шерстяным волчонком, чудом не воткнувшееся в кого-то из нас во время кувырков. Опасаясь ран видимых и невидимых, я тщательно осмотрела Тесею, перекатившись на колени и усадив её перед собой. Сначала ощупала бледное лицо с круглыми как блюдца глазами, затем трясущиеся руки, отчаянно хлопающие меня по плечу, а после перешла к лодыжкам с отпечатками моих пальцев, наливающимися синевой.
– Здесь болит? – спросила я, когда Тесея стукнула меня по плечу в очередной раз. – Где? Не тут? Покажи мне. Что такое?
Она затрясла головой. Смоляные косы расплелись и рассыпались по сгорбленным плечам. Тесея вытянула указательный палец, тыча куда-то мне за спину, и замычала:
– В… В…
Раздался гулкий вой.
Там, прямо за колодцем, неподалёку от которого мы сидели, возвышался волк. Белоснежный, как снег в зимний Эсбат, и такой здоровенный, что мог бы в одиночку завалить мерина. Его золотые глаза отражались в серых камнях колодца, которые здесь, по эту сторону луны, были безупречно гладкими и напоминали зеркало. Оттого казалось, будто на нас смотрит не один дикий зверь, а целая стая.
– Тесея, назад!
Волк обошёл колодец и приблизился к нам. Уши с красными кисточками навострились и прижались к затылку, а следом показались молочного цвета клыки с собранной на языке слюной. Лапы волка были до того массивными, что буквально вспахали землю, оставляя на земле глубокие борозды. В них можно было сразу закладывать и сеять семена.
Я подползла поближе к Тесее, загораживая её собой. Кем или чем бы ни являлся волк на самом деле, он явно не был настроен к нам дружелюбно. Потому я ударила правым наручем по колену, выпуская клинок из немайнской стали, а левую руку, костяную, инстинктивно выставила перед собой. Даже если волк вонзится в неё, ни крови, ни боли я не почувствую. Кто бы подумал, что это пригодится мне в мире, куда попадают только после смерти, дабы обрести покой? Быть может, потому волк и злится, что мы не должны находиться здесь?
– Кыш! – воскликнула я, замахиваясь нарочито грозно, хотя у самой поджилки тряслись от одного лишь взгляда на хищный оскал. – Вон! Пошёл вон!
– Ишь, как не нравишься ты ей! На моей памяти она лишь трижды так рычала, и все три раза тому виной был один и тот же человек. Неужто нашёлся кто-то, способный переплюнуть прошлого врага волков?
Глумливый женский голос, раздавшийся с другой стороны, застиг меня врасплох. Я так растерялась, что какое-то время не знала, куда смотреть – то ли на женщину, появившуюся из ниоткуда, то ли на раскрытую пасть зверя, откуда доносилось неоднозначное гудение. Не убирая вытянутого клинка, я уселась полубоком, чтобы видеть их обоих: одним краем глаза волка – точнее, волчицу, – а другим вёльву с рябиновым посохом в руке, навершием которому служил козлиный череп, выеденный желтизной и обмотанный пряжей. Его рога образовывали вилы, и на них сидел нахохлившийся ворон, тоже белый.
– Хагалаз? – выдохнула я изумлённо, всё-таки обернувшись полностью.
Хотя сид также называли Страной Вечной Юности, молодость той женщины давно миновала. Фигура немного поплывшая, но всё ещё округлая; растрёпанные волосы с птичьими косточками в волосах, такие тёмные, будто кто-то опрокинул на них банку чернил. С груди её свисал кусок шёлка, похожий на платок с традиционным орнаментом Ши в форме песочных часов и стрел, а длинная юбка волочилась по земле на уровне грязных босых ступней. И они, и всё остальное тело женщины были исписаны рунами, но все как одна перевёрнутые, несущие лишь раздор и бедствие. Заострённое лицо тоже покрывала краска – белая, она обводила по контуру сплошь чёрные глаза, похожие на дно того колодца, в который мы упали. Чёрный зрачок и никаких белков.
Нет… Пускай эта женщина и выглядела один в один как Хагалаз, но это определённо была не она. Вот только поняла я это слишком поздно.
– Хагалаз?! – переспросила женщина таким же каркающим голосом, каким раскричался её ворон в ответ. Ноздри вёльвы раздулись, горло дёрнулось, будто я сказала нечто неприличное. – Ты назвала меня Хагалаз?! Как смеешь, поганка мелкая! Мы с ней совсем не похожи. Меня зовут Дагаз!
– Дагаз, – повторила я за ней, удивлённая. Сёстры? Отражения? Иллюзия сида? Ни одну из этих догадок я не решилась озвучить, покуда Дагаз так жутко смотрела на меня исподлобья, поджав верхнюю губу, словно ещё одна волчица. Вместо этого я отодвинула Тесею подальше на всякий случай, чтобы…
Точно! Волчица!
– Нет её уже здесь, – фыркнула Дагаз, застучав посохом о землю в такт своему смеху, когда я в панике повернулась назад, вспомнив о звере. Волчицы нигде действительно не было – только следы на земле остались величиной с мою голову. – Слишком долго думала. Шустрее надо быть, шустрее! Не ждать же ей до следующего Тысячелетнего Рассвета, пока ты умишко своё в горсточку соберёшь и соизволишь за ней последовать.
– Так волчица сопроводить нас хотела? – спросила я с сомнением в голосе, ведь свирепый оскал с утробным рычанием мало напоминал приглашение. – Куда?
– Не знаю, – пожала плечами Дагаз. – Куда-то. Какая уж разница? Свой шанс ты упустила. Теперь остался у тебя шанс последний – я, хе-хе.
Ни манера её разговора, ни то русло, в кое она его направила, мне не нравились, но главная опасность миновала, и ужас схлынул. Взор прояснился. Им, вновь ясным и внимательным, я первым делом обвела колодец, стоящий в странном круге из остроконечных грибов с красными шляпками в белую крапинку. Затем я осмотрела холм, на котором мы с Тесеей очутились… И выдохнула, убедившись: умерев тогда на крыше башни-донжона, я действительно побывала в Надлунном мире – божественной обители богов и мёртвых. Ибо она была ровно такой же, какой я её запомнила.
Мир, сотканный из миллиарда лоснящихся шёлковых нитей. Малахитовая трава шелестела и ходила туда-сюда волнами, как море, а там, где её примяли волчьи лапы, виднелась золотая земля и такие же золотые цветы, похожие на луковицы. Они же оплетали стволы деревьев, растущих на косогоре[42] впереди. Листья их были полупрозрачными, а форма напоминала остроконечные звёзды. Сами нега и блаженство были разлиты по воздуху сида; пахло пьянящим мёдом, который распивали на богатых пирах, и лишайником с диким тмином, который, покрывая весь холм, и смягчил наше с Тесеей падение. Даже краски в сиде отличались, в тысячу раз ярче красок земных: небо не просто голубое, а сапфировое; свет, льющийся из него, не просто жёлтый, а прямо-таки жидкая бронза! От всего этого голова кружилась едва ли не сильнее, чем от падения в зияющую бездну.
Мы с Тесеей поднялись на ноги. Впредь не собираясь отпускать её от себя ни на шаг, я крепко взяла ту за руку и осторожно наклонилась над колодцем, вглядываясь в чрево мироздания. Где-то там отчётливо журчали воды, принёсшие нас сюда, но не было видно ни их, ни лесов Дану, средь которых где-то по-прежнему бродили наши друзья.
– Солярис! – воскликнула я, щёлкнув языком. Как же он разволнуется, когда обнаружит нашу пропажу. Сможет ли отыскать нас? Сможет ли сюда добраться? Иль мы теперь предоставлены сами себе? Как вернуться назад? Можно ли вообще вернуться?
– Р-Руби?
Тесея дёрнула меня за грязный рукав, завидев мой ужас, который ощущался липкой испариной на ладонях. Сердце билось так сильно, что у меня заныло в подреберье. Я взялась рукой за бок, будто надеялась, что так смогу его успокоить, и глубоко вздохнула. Темнота колодца манила и отталкивала одновременно. Я не была уверена, что мы вернёмся в Дану, если рискнём снова прыгнуть туда – в лучшем случае просто упадём на дно, а в худшем переломаем ноги или попадём куда-нибудь в Междумирье прямо в темницу Дикого. Ведь, находясь за гранью яви и неяви, Надлунный мир вряд ли предполагал столь примитивные решения. Даже в сказках не обходилось без жертв на пути домой.