– Он что, до сих пор боится собак?
– Ага.
Матти ухмыльнулась в свой бокал с вином, изрядно повеселев не то от выпитого, не то от услышанного. Я тоже довольно быстро опустошила кубок, но, увы, не тарелку: ни треска, ни оленина совсем не лезли в горло, пока ярлы вереницей шествовали к нашему столу. Несмотря на то что их было всего восемь, мне казалось, что вручение подарков длится уже целую вечность. Музыка лангелейка[9], волынок и барабанов тонула в гвалте, пока столы спорили, кричали поздравления и ругались между собой. Особенно громким был стол туата Талиесин – основанный легендарным королём-бардом, этот туат породил сотни талантливых музыкантов и стихоплётов, поэтому его представители всегда прекрасно развлекали себя сами. Даже чересчур…
Однако в какой-то момент и стол Талиесина, и музыка стихли. А следом замолкли все, кто был в зале.
– Истинный господин, король и хозяин Круга, Оникс Завоеватель из рода Дейрдре!
Я почувствовала приближение отца ещё до того, как толпы у дверей зала хлынули в разные стороны, расступаясь и падая ниц. Пусть и почти слепой на оба глаза да вдобавок ещё стремительно теряющий слух, мой отец по сей день вселял чувство благоговения и страха. Особенно когда был без маски, как сейчас. Очевидно, Ллеу хорошо постарался, потому что на лице Оникса не осталось ни одной зловонной язвы, а кожа была ровной и белой, как мрамор. Ни возраст, ни даже болезнь не смогли отнять в этот знаменательный день его красоту, прославленную в балладах ровно настолько же, насколько была прославлена его жестокость. Пшеничные волосы, всего на тон темнее, чем мои, волнами скатывались по плечам, а глаза, тоже васильковые, будто светились от подёрнувших их бельм. Единственное, что различало нас с отцом, – это наличие у меня россыпи веснушек и более аккуратные черты лица. Может, это у меня от матери? Должна же я быть хоть в чём-то похожа на неё…
– Отец!
Я подорвалась с места, едва не опрокинув графин с мёдом, и тут же сбежала с помоста. Лишь в этот день, особенно когда отец впервые за долгие месяцы предстал передо мной в полном здравии, я могла позволить себе подобную вольность. Оникс выразил своё разрешение мягкой улыбкой, но быстро стёр её с лица: никто не должен был заметить, что с внутренней стороны его губ зияют чёрно-коричневые раны. Их вид мигом отрезвил меня, напомнив, что никакое это не здравие… Всего лишь его видимость для туатов.
– С днём рождения, дочь моя, – произнёс Оникс. – Вознесение не знаменует переход власти, но знаменует вступление в право наследовать её. С этого дня ты будешь делить со мною не только кровь, но и обязанности, пока не сменишь меня окончательно, как лето сменяет зиму. Отныне мы равны. И в качестве символа этого равенства я пришёл подарить тебе новый трон, не запятнанный кровью и ошибками прошлых правителей, изготовленный по твоему образу и подобию, как изготавливается трон каждого потомка Дейрдре.
Это правило соблюдалось из поколения в поколение безукоризненно: трон отца, выкованный для наследника моим дедом, напоминал массивное кресло из цельного куска чёрного гранита. Мой же трон, который дюжина слуг, распахнув двери, выкатила в центр зала на деревянной платформе, был в два раза меньше… и в дюжину раз прекраснее. Основание из золотого стекла напоминало застывший солнечный свет, а самоцветы, которыми выложили всю спинку и даже подлокотники, складывались в цветочный узор, словно витраж.
Я почувствовала жжение слёз в переносице, глядя на свой будущий трон, который установят в тронном зале сразу после того, как умрёт мой отец. Ведь трон правителя – его отражение. Но в случае Оникса это было отражение его любви ко мне.
– Я клянусь стать достойной этого великолепного трона, мой господин, – сказала я так громко, как мне позволил дрожащий голос, и упала перед отцом на колени, не жалея дамастовой юбки.
– Я в тебе не сомневаюсь, – кивнул он снисходительно. Упрямое лицо Оникса с жёсткими чертами всегда смягчалось и светлело, когда я вела себя столь почтительным образом, будто это его умиляло. – Поднимись, Рубин. Полночь миновала. Пришла пора принимать гейсы.
Оникс взмахнул рукой, безмолвно приказывая вернуть трон в мастерскую. Тем самым он освободил пространство для восьми ярлов, вновь вышедших из-за столов и выстроившихся между нами шеренгой. Среди них, в самом конце, я заметила юношу, который точно не подходил к моему столу прежде. Я тут же принялась вспоминать: один, два, три… Сколько всего ярлов принесли мне дары? Семь? Очевидно, этот юноша был восьмым, проигнорировавшим старые традиции и правила приличия. Он стоял у самого края – не очень высокий, но крепкий и с военной выправкой. Мне толком не удалось разглядеть его лицо за ниспадающими белокурыми волосами, но зато удалось заметить улыбку, когда он, опустившись на одно колено вслед за остальными, вынул из ножен спату[10].
Все восемь ярлов вонзили свои мечи меж каменных половиц рядом с преклонённым коленом и спустили ладони с рукояти на основание клинка.
– Я происхожу из благородного рода мужей, что уважают свои клятвы так же, как уважают матерей и отцов. Я вверяю себя потомку королевы Дейрдре, драгоценной госпоже Рубин, как вверил себя четырём богам. Я пойду за госпожой, куда она скажет, и мой меч станет её мечом. Я добуду все сокровища мира, и они станут её сокровищами. Я содею тысячу подвигов, и все эти подвиги будут во имя её. Такова моя воля. Таков мой гейс. Да изничтожит Дикий меня и мой род, коль я нарушу его. Да будет славен мой век, коль я восславлю век госпожи.
Восемь голосов звучали хором, нараспев. Даже вусмерть пьяные хирдманы молчали, став свидетелями священных обетов. Вместе с последним словом каждый из ярлов сжал ладонью лезвие, обхватив его пальцами; сжал так сильно, чтобы горячая кровь закапала на пол. Я буквально слышала её стук, её шёпот как доказательство гейса и его печать. То, что должно было свершиться, свершилось.
Оникс кивнул, и ярлы поднялись на ноги, поглядывая друг на друга: кто первый даст слабину и бросится перевязывать кровоточащую руку? Краем глаза я заметила, что первым стал тот самый молодой белокурый ярл. Не оглядываясь на остальных, он спрятал окровавленный меч в ножны, грубо перетянул порезанную ладонь хлопковым платком и двинулся к своему столу, где все уже поднимали кружки в его честь, полные эля. Несмотря на платок, за ним протянулась дорожка из красных капель.
– Теперь, дочь моя, – Оникс накрыл ладонью моё плечо, выводя из гипнотического оцепенения, – я хочу, чтобы ты знала…
Он вдруг осёкся и прижал ко рту сжатый кулак, проглатывая кашель. Его ноги подогнулись, и, если бы другая рука не осталась лежать на моём плече, отец бы упал. Я вовремя очнулась и подхватила его, чувствуя мелкую дрожь, которая сотрясала Оникса изнутри. Колючая щека, прижавшаяся к моей, пахла горечью целебных трав… Но этот аромат в мгновение ока сменился кислым запахом всепожирающей гнили. И благородно-бледная кожа Оникса начала расползаться.
– Господин, вернулся ворон с известием от Мидира! Требуется ваше присутствие!
Ллеу возник рядом словно из ниоткуда. Одетый в двубортную белоснежную рубашку и такие же белоснежные штаны с обилием серебряных цепей, на которых вместо украшений раскачивались ритуальные ножи, Ллеу быстро поклонился мне и так же незаметно придержал Оникса под локоть. Визит отца на праздник должен был пресечь слухи о его немощности, но, что бы ни сделал ради этого Ллеу, эффект сейда закончился. К счастью, уход отца можно было легко списать на ситуацию с Красным туманом. Именно поэтому, кивнув мне напоследок, Оникс без раздумий покинул зал вместе с Ллеу. Застывшие в уважительном поклоне гости не осмелились смотреть ему в лицо, поэтому никто и не заметил, как то вновь посерело и стало стремительно покрываться язвами.
– Я только что видела Гектора у южного камина. Он, между прочим, тоже работал над твоим троном! Интересно, насколько он удобный? Тебе ведь на нём до старости сидеть. А если стекло или самоцветы треснут?.. Хотя нет, с ответственностью Гектора такого точно не произойдёт! – залепетала Матти, стоило мне вернуться на своё место за королевским столом. Она всегда прекрасно чувствовала моё настроение, потому и принялась болтать невпопад, пытаясь отвлечь меня от болезненного напоминания, что даже сейд не может обратить хворь моего отца вспять. – А ты заметила того ярла, который стоял с краю? Кажется, это был Дайре. Тот самый молодой ярл из туата Дану, помнишь? Я рассказывала про него. Красивый, правда? Только почему он к столу не подходил? Как же дары?..
– И без них обойдусь, не беда, – отмахнулась я, взявшись руками за оленину, раз официальная часть моего праздника наконец-то подошла к концу. Зал снова ожил, зазвучали тальхарпа и барабаны, завыли филиды, делясь своими предсказаниями на следующий год. Все вернулись к еде, песням и весёлым перебранкам. – Матти, а Соляриса ты случайно не видела?
– Нет… Может, послать за ним в башню?
Я покачала головой и, быстро доев то, что лежало на тарелке, снова вышла из-за стола, но в этот раз вместе с кубком медовухи в руках. Матти осталась сидеть на месте, боязливо косясь на компанию мужей в доспехах почти под самым нашим помостом, которые, ухмыляясь, только и ждали, когда к ним снизойдёт столь прекрасная дева. Мужчины часто путали красоту с легкодоступностью, поэтому я не стала настаивать и тащить Маттиолу, мечтающую об одиночестве, за собой.
Несколько гостей из Найси кучковались у восточного камина, несколько – рядом с дубовыми бочками, сдвинув в круг скамьи, чтобы сыграть в хнефатафл[11], а остальные просто разбрелись по залу. Музыканты тоже дрейфовали по нему, играя прямо на ходу, чтобы музыка ублажила всех и каждого. В отличие от мужчин, которых больше интересовали выпивка и мордобой, женщины уже кружились в свободном пространстве у самых дверей, предназначенном для танцев. Но, конечно, находились и те, кого не интересовали ни игры, ни танцы, ни выпивка – им нужны были лишь сплетни.