– Со мной пойдёт Кочевник, – решила я внезапно, посмотрев на него, понурого и не меньше моего нуждающегося в том, чтобы отвлечься. – Эй, Кочевник? Давай, вставай. Пойдём, прогуляемся.
– Нет, – ответил он сухо, пялясь на дно медного чана с обглоданными косточками, и даже не шевельнулся, когда я постучала пальцем по его плечу.
– Как там работает твой медвежий гейс? Чтобы восстановиться, тебе нужно мясо и пиво, верно? В городе этого добра навалом! Я даже разрешу тебе с кем-нибудь подраться… А может, и новенький топор украсть…
– Не хочу я никуда идти, сказал же. – Кочевник раздражённо махнул рукой, будто отгонял назойливую муху. – Оставь меня в покое!
– Не оставлю! Ты всё ещё хускарлом моим хочешь стать? Хочешь, чтобы Тесея гордилась тобой, когда вернётся? Хочешь дом для неё новый построить, украшения дарить, покупать золочёные прялки и лучшие ткани, какие только королевские мастерицы себе позволить могут? Тогда вставай и выполняй приказ своей госпожи! Сопровождай меня.
Скрежет сжавшейся челюсти Кочевника заставил меня попятиться и дважды подумать, не перегнула ли я палку. Однако если что-то могло и привести его в чувство, то только Тесея, из-за которой он в уныние и впал. Именно ради неё Кочевник и пошёл к весталке руны изучать, письму учиться, чтению. Будь его воля, он бы давно вернулся в Талиесин, в родную деревушку на отшибе мира, и продолжил промышлять охотой, скитаясь от леса к лесу. Но он знал, что Тесея заслуживает лучшей жизни. И, как заботливый старший брат, был готов на всё, чтобы обеспечить ей эту жизнь.
– Вот же коза упрямая! – вздохнул Кочевник, поднимаясь, и я, будучи королевой мудрой, тактично сделала вид, что не услышала. – Ладно, идём, куда тебе там приспичило. Только чур ты оплачиваешь пиво!
Он поднял с пола топор, а затем и рубаху, которую ему спешно протянула Мелихор, ибо всё это время он сидел перед нами с голым торсом, покрытым отметинами и тем, что Мелихор, морщась, брезгливо называла «мужской шерстью».
– Я тоже пойду, – вздохнул Солярис, откладывая мешковатую сумку и гору того, что натаскали ему слуги: ещё орехи, сливы, виноград. – Неспокойно мне, когда вы двое без присмотра. Мелихор, останешься? Могу я на тебя рассчитывать? Нужно лишь припасы собрать, смотреть, чтобы…
– П-ф, конечно, я справлюсь! Кто, по-твоему, в детстве на пикники корзину собирал, когда ты матушку на поверхность Сердца выбраться упрашивал?
– Это когда мы из корзины вместо фруктов вытащили яйца, которые кто-то сырыми додумался положить и все побил? Знаешь, я передумал. Пожалуй, останусь здесь…
– Иди-иди, проветри голову, а то вон как в сиде по ней настучали. – И Мелихор, растянувшись на коврах, пнула Соляриса пяткой под поясницу, выталкивая с подстилки. Затем она подмигнула мне и принялась с важным видом раздавать слугам указания вместо него, будто делала это не раз.
Солярис посмотрел на неё с сомнением, а затем повернулся ко мне. Я только пожала плечами и первой покинула чертог, на что услышала вслед странный удивлённый вздох. Лишь на спуске по мраморной лестнице я поняла, чем этот вздох был вызван: погруженная в траур по Совиному Принцу и хлопоты о войне, я даже не заметила, как Солярис подал мне руку, прошла мимо и не подождала его хотя бы у двери. Сделалось неловко, но ненадолго.
Стоило нам выйти из замка, как сверху обрушилась истинная духота Ши и выбила все прочие мысли из головы. Несомненно, Ясу дала дельный совет: в такой солнцепёк далеко не улетишь, свалишься по дороге, ведь на спине дракона укрыться негде. Благо улочки Амрита были узкими и извилистыми, а потому тени от жилых домов образовывали островки прохлады. По ним лениво брели люди, действительно разодетые кто в шелка, кто в львиный мех, несмотря на погоду. Мужчины в Ши заплетали косы длинные, почти как у меня, а женщины носили кольца в носу, как Ясу, и фибулы с матовыми чёрными камнями, похожими на древесный уголь. Те якобы отталкивали жару и не давали телу перегреться (по словам одного из торговцев, пытающегося продать их нам). Пожалуй, нигде простые крестьяне не могли позволить себе столь ярких тканей, как здесь: оранжевые, синие, зелёные, розовые. Чумазые дети гоняли по кругу желторотых цыплят, и на шее у каждого висели крохотные пучки из чайных листьев и птичьих перьев – обереги, какие сплетает в Ши каждая мать для своего дитяти, когда ещё носит его под сердцем.
– Все глазеют на тебя, – заметил Кочевник, шагая рядом. Несмотря на свой скромный рост, он был настолько широким в плечах и так переваливался с ноги на ногу, что люди спешно расступались перед нами, завидев издалека. – Тут вон какие все смуглые и чернявые… А ты белая, как мертвячка. Наверное, считаешься уродиной по их меркам.
Я закатила глаза, решив оставить это без ответа. Едва ли дело было в моём уродстве, как говорил Кочевник, – скорее в проклятии, которое разделило мои волосы почти на две половины, белокурую и красную. Многие амритцы действительно озирались и сочувственно цокали языком, словно понимали, что это значит. Правда, вскоре забывали обо мне, завидев идущего позади Сола. Пускай поверх он и накинул традиционный хафтан[45] с длинными рукавами и поясом, хорошо скрывающий броню, а штаны сменил на хлопковые шальвары, принять за местного его мог разве что слепой. Одно появление Сола заставляло бедняков шарахаться в сторону и молиться четырём богам, а богатых господ – хвататься за свои жемчуга и с разочарованием вздыхать над тем, какими тусклыми и неинтересными они смотрелись на фоне его чешуи, проступающей на ключицах.
В конце концов утомившись от многочисленных взглядов и охов, Солярис схватил меня под локоть, и мы свернули на улочку более оживлённую и громкую, где никого не занимали какие-то чужаки, покуда открыт базар. На деревянных помостах теснились купцы, и несколько из них явно прибыли издалека, как и мы: они тяжело дышали, вытирали со лба пот, не привыкшие к жаре, и говорили с разными акцентами – кто с дануийским, кто с дейрдреанским. Из-за этого жители Амрита смотрели на них недоверчиво и обходили стороной. Зато местные собирали вокруг себя сутолоки, невероятно сладкоречивые. Где-то в конце рынка жарили мясо на вертелах, гремя шампурами, и заваривали то, что называлось кавах сада, – напиток, похожий на кофе, который готовили в Сердце, только ещё горче на вкус и густой, как смола. Я осмелилась сделать всего глоточек и тут же подавилась.
– Как тебе?
Я вздрогнула – до того неожиданно Солярис появился рядом, прежде отлучившийся с Кочевником к соседним прилавкам с кузнечными молотками и брошами. На его раскрытых ладонях, однако, лежал вовсе не железный инструмент.
– Давай. Выбирай, – поторопил меня Сол, расправив два шёлковых платка перед носом: один – с бахромой, другой – без. – Какой из них?
– А там что? – спросила я, кивнув на холщовый мешок за его плечом, которого ещё полчаса назад не было.
– Припасы.
– Так Ясу же сказала, что снарядит нас всем необходимым в дорогу…
– «Всё необходимое» Мелихор сама собирать будет, помнишь? Готов поставить свой хвост на то, что из съедобного она возьмёт только булки.
– А платки на что?
– Это так… Подарок. Заодно пялиться на тебя не будут, а то некомфортно же, наверное. Я-то давно привык. – Солярис отвёл глаза, и от того, как мило покраснели кончики его ушей, не хихикать, а выбирать платок стало ещё сложнее. – Ну? Какой из них? Или сразу оба хочешь надеть?
Не считая этой самой бахромы, платки были абсолютно одинаковыми, карамельно-кремового цвета с белым, едва различимым орнаментом в виде цветов, в незаметности которого и таилась их красота. Я всегда любила такие нежные вещи, потому что дома титул обязывал меня выглядеть соответствующе – драгоценная госпожа не может не носить драгоценных нарядов. И Солярис знал обо мне даже это. Он знал абсолютно всё, но почему-то по-прежнему вручал подарки так, словно угрожал ими. Из-за этого я поспешила взять платок наобум, какой сам в руку полезет, и благодарно поцеловала Сола, как он того ждал, ненавязчиво наклонившись ко мне пониже. Обветренные и искусанные, его губы были на вкус как та самая ореховая нуга, которую мы ели вприкуску с чаем.
Затем Солярис сам повязал платок вокруг моей головы, аккуратно убрав под него красные волосы, и мы продолжили путь в чуть большем спокойствии, чем раньше.
Хоть Амрит и казался огромным, в два, а то и в три раза больше Столицы, мы обошли его всего за час. Целую треть города занимал рынок, и я не стала утруждать себя тем, чтобы запоминать названия его улиц, покуда везде всё продавалось невпопад: рядом с дорогими шелками – подковы и мечи, а рядом с лекарственными травами – ядрёные специи, мешки с которыми высыпались перед покупателями по первому зову. Я понюхала горсть таких, оранжево-красных, как пламенеющий закат, и принялась чихать во все стороны, затопив ладони соплями и слезами. Оказывается, то был призрачный перец, который собирают только тогда, когда хотя бы один варан, отведавший его, умрёт в агонии, сожжённый изнутри. Кочевник долго хохотал надо мной, но потом Солярис сказал, что, по традиции Ши, любой, кто сможет съесть хотя бы ложку этого перца, имеет право попросить у ярла любой дар, и Кочевник буквально нырнул в мешок со специями лицом. Тогда пришёл наш черёд смеяться.
И хотя то действительно был смех, мне всё ещё хотелось плакать. Золотые маски богов позвякивали у меня в наплечной сумке – более я никому не доверяла их, носила с собой, но не как трофеи, а как проклятые реликвии, память об утрате и чести, которой не был достоин никто из смертных, включая меня саму. Пальцы до сих пор покалывало от совиных перьев, и запах вина преследовал по пятам, заставляя порой оборачиваться и искать взглядом в толпе того, кого уже не было ни на этом свете, ни на том. Солярис видел, до чего мне скверно, и благородно молчал о Принце, сиде и Селене. Зато он много говорил о войне, о том, что надо сделать по возвращении в Столицу, и продолжал водить меня по Амриту, к которому на самом деле был абсолютно безразличен. Лишь потому, что прогулки по городу помогали мне, он делал вид, что они помогают и ему.