Я возвратилась к своему креслу и наконец-то перевела дух, незаметно растерев рукой грудную клетку, где собралось жжение от нехватки воздуха. Время нужно было не только драконам, чтобы посовещаться за своими столами, но и мне, чтобы подготовиться к их возможному отказу и переговорить с советниками, для которых моё заявление стало потрясением. Краем глаза я уже видела, что Гвидиону поплохело: он отошёл за колонну, сел там на бочку и припал ртом к бурдюку Ллеу, впервые не страшась, что тот подсунет ему отраву.
– Мне не нужно ничего обдумывать. Я голосую против. Ты говоришь так, будто знаешь нас, но ты не дракон. Ты даже не королева людей больше.
Я резко обернулась, преисполненная желанием узреть, кто осмелился бросить мне такое в спину, и удовлетворённо хмыкнула, убедившись, что это Борей. Он встал с места, оттолкнул Вельгара мускулистой рукой, покрытой чешуёй, как стальным доспехом, и опустил вниз свою курительную трубку. Из той посыпался недокуренный табак. По-прежнему ли им руководила ненависть ко мне, или же он правда верил в то, что говорит, но решительность Борея не пошатнул даже вопрос Мидира, заданный достаточно громко, чтобы эхо разнесло его по залу:
– Не тот ли это дракон, драгоценная госпожа, который был заодно с предателем Сенджу? Почему он избран Старшим, а не заклеймён тоже?
– Потому что я был всего лишь хёном Сенджу, а не его совестью или голосом рассудка, – ответил Борей бесстрастно, без труда выдержав оценивающий взгляд Мидира, которым тот сверлил его из-за моего плеча. – Долг каждого хёна – защищать своего Старшего и исполнять его волю, и я прекрасно исполнил этот долг, раз даже люди наслышаны о моей верности. Теперь же моя обязанность – хранить верность всем сородичам. Я голосую против участия драконов в войне и жизни среди людей не потому, что питаю личную неприязнь к Рубин, а потому, что за две тысячи лет давно успел изучить людей. История не раз доказывала, что нам не место среди вас. Никто не предаёт так жестоко, как люди…
– Да что ты говоришь, Борей Фэхья Тиссолин.
«Фэхья» означало «металл», а «Тиссолин» – «коронованный». Если Сильтан учил меня в основном ругательствам на драконьем, то вот от Мелихор я нахваталась много полезного. Той, кто обратился к Борею столь почтительным образом, но таким непочтительным тоном, оказалась Мераксель. Значит, я не ошиблась, когда заметила дракона с фиалковой чешуёй в небе. Но что она делает здесь? Почему не осталась вместе с Дайре в Дану и, главное, зачем помогает мне сейчас? Впрочем, возможно, это нельзя было назвать помощью, покуда каждое слово её заставляло Борея клацать челюстью:
– Мы оба поддерживали Сенджу в его стремлениях и оба остались крайними, когда он исчез, – продолжила Мераксель. Даже среди сородичей, от внутреннего жара которых нагревались стены, она куталась в свою лазурную шаль, будто всё время мёрзла. – Я ненавижу человечество точно так же, как ты, ибо моё тело не принадлежало мне целых двадцать лет, пока был жив прошлый ярл Дану. Тем не менее есть люди, близкие моему сердцу. Хорошие люди. Мой сын Дайре – один из таких. И королева Рубин тоже. Ибо не станет плохой человек отдавать свою жизнь за то, чтобы жили другие…
– То, что она «хорошая королева», не гарантирует нам, что она сдержит свои обещания и не поступит как её отец. К тому же нет ни одного доказательства того, что королева Рубин и впрямь умирала, кроме сплетен, которые принесли в Сердце мои импульсивные детёныши, – парировал Борей резко. – Люди, как известно, не возвращаются к жизни. Скорее всего, то лишь очередная красивая легенда об очередном человеческом правителе, пытающемся произвести на нас впечатление.
– Вы можете подвергать сомнениям слова нашей королевы, но не её подвиг! – воскликнул Мидир, и я немо обрадовалась, что повелела хускарлам не брать с собой оружие, иначе, увидев своего командующего в такой ярости, они бы тут же схватились за него. – Королева Рубин принесла себя в жертву именно из-за вашего высокомерия! Её пронзили прямо в грудь на крыше этого замка, на глазах у десяти хускарлов и вашего треклятого Сенджу! Она двенадцать дней пребывала на грани жизни и смерти, месяц носила повязки и теперь носит глубокие шрамы. А вы…
– Всё в порядке, Мидир, – сказала я мягко, приложив руку к его наплечному доспеху. Даже тот был тёплым на ощупь, впитав в себя не то злость Мидира, не то драконий жар вокруг. – Раз уж зашла речь, мне несложно показать им.
Я действительно была готова к этому – готова доказывать чистоту своих помыслов столько раз, сколько потребуется, чтобы наконец-то заслужить уважение; готова нарушить заветы покойного отца, сокрушить людские устои и изменить ход истории ради того, чтобы моим потомкам никогда не пришлось делать того же. И открыть миру своё сердце, даже буквально, – не такое уж смелое деяние после всех прошлых.
Охваченная волной удушливого отчаяния, граничащего с гневом от беспочвенных обвинений, я дёрнула фибулы своего платья, скрепляющие вырез под горлом и декольте. Они не предназначались для того, чтобы расстёгивать их, и потому мне пришлось приложить силу, чтобы оторвать иглы от ткани и заставить ту разойтись, обнажить сначала мою шею, а затем верх груди, где её пересекал безобразный рубец от драконьих когтей.
– Рубин, не надо.
Ладонь подошедшего Соляриса легла мне на грудь, закрывая распахнутый вырез платья и скрепляя фибулы обратно. Меня будто осветило тёплое весеннее солнце, хоть за окном то уже зашло, – таким был взгляд Соляриса, несмотря на то, как плотно сжимались его губы и зубы.
– Королева Рубин не обязана ничего вам доказывать. Это я должен. Ведь это я убил её.
– Солярис…
Он не стал слушать меня. Мягко отодвинул себе за спину рукой и сам подступился к краю платформы, к сородичам, глядящим на него с чуть бо`льшим доверием, чем на меня, но всё так же насторожённо и растерянно.
– Как ваш сородич, я ручаюсь за то, что королева Рубин не лжёт и всегда сдерживает своё слово.
– Конечно, ручаеш-шься, как же ещ-щё? Она ведь твоя ш-ширен, – перебила его двухвостая драконица, указав на меня неестественно длинной рукой. – Тебе нет ещё и ста, ты совсем детёныш-ш. Детёныш-ш должен повзрослеть, прежде чем выбирать себе ш-ширен, но я не буду отрицать зрелость твоей души. Твоё право на королеву Рубин свято. Она часть гнезда, но она не сородич. Любовь драконов не то же самое, что любовь людей. Знай, Солярис, в Рок Солнца рождённый: твоя ш-ширен может любить тебя лишь потому, что у тебя есть чешуя.
– Может, – кивнул Солярис. – Но я знаю, что это не так.
– Фашари, – прошипела драконица, и глаза Соляриса распахнулись шире. – Фашари ине раш.
Она сказала что-то ещё на драконьем, но Сол ответил ей на людском:
– Вы видите шрам на моей шее, почтенная Акивилла? – И он немного отклонил назад голову, подставляя взгляду двухвостой драконице неровную линию шириной с палец, опоясывающую её. Шероховатая, бугристая и светло-розовая, она напоминала мне о днях, когда я была абсолютно беспомощна в силу возраста и положения. Даже сейчас я не выносила её вида и отвела глаза, преисполненная сожалением. – Драконы никогда не рассказывают, откуда эти шрамы, потому что они – свидетельство страшного унижения, пережитого ими. На шеях некоторых присутствующих здесь есть такие же. Например, у Мераксель под шалью. Всё это шрамы от ошейников из чёрного серебра, который куют для драконов вёльвы на пару с оружейниками. Для меня же ошейник изготовил сам король Оникс, дабы я не мог обращаться, когда сам того хочу. Я носил его несколько лет…
– Какой кошмар! – послышалось из зала.
– И после этого ты хочешь, чтобы мы помогали дочери тирана?!
– Лучше бы не рассказывал…
Но Сол упрямо продолжил, не сбиваясь:
– Рубин только исполнилось пять, когда она сняла его с меня. Даже по нашим меркам дракон в этом возрасте считается михе – детёныш среди детёнышей. Однако уже тогда Рубин была доброй, храброй и упорной. С тех пор я носил ошейник из чёрного серебра лишь дважды, снова по вине короля Оникса, и каждый раз Рубин снова снимала его с меня. Поэтому только ради неё я и готов надеть его ещё раз. Вот настолько я верю ей.
– Что?
В последний раз я видела проклятый ошейник в тот день, когда умер мой отец. Ллеу, выковав новые при помощи сейда, заковал в них Сола на пару с Сильтаном, а затем сам же их и снял. Спустя несколько дней эти ошейники канули в небытие, уничтоженные по моему приказу у меня же и на глазах. Потому я никак не ожидала увидеть в руках Сола ещё один обруч, такой тесный, что в нём было почти невозможно дышать, и напрочь лишённый блеска, словно серебро слишком долго пролежало в шкатулке и окислилось. Я даже не заметила, как Солярис вынул его из-под пояса рубахи, и потому не успела помешать ему застегнуть этот обруч у себя на шее одним быстрым, стремительным движением.
Щёлк!
В тот момент я окончательно перестала слышать Медовый зал. Что бы драконы ни думали обо мне, что бы ни говорили и ни делали, это больше не имело значения. Я могла лишь судорожно крутить головой, ища ключ от ненавистных оков, чтобы успеть снять их до того, как чёрное серебро сделает шрам ещё глубже, шире и темнее.
– Ты с ума сошёл?! Сними сейчас же! – взмолилась я, хватаясь пальцами за серебряный обруч, впившийся в шею Сола и заставивший кожу под ним шипеть, покрываться новыми влажными ранами. – Сними, во имя Совиного Принца, Солярис! Ты никогда больше не должен носить его. Никогда! Тем более ради меня!
Он смотрел на меня внимательно, со смесью снисхождения и любопытства, а затем поднял к моему лицу раскрытую ладонь, на которой лежал витой ключ. Пальцы предательски дрожали, но с третьей попытки мне удалось нащупать им скважину у Сола под волосами. Замок щёлкнул снова, и я тут же сорвала ошейник и отшвырнула тот в сторону, как можно дальше и от нас, и от всех остальных драконов, дабы он затерялся где-то под винными бочками и остался там навсегда.
– Сколько раз ты ударился головой, пока летел сюда?! – закричала я.