Солярис улыбнулся мне уголком губ, и я почувствовала жар на щеках, но вовсе не оттого, что меня тоже согрело солнце. Затем он направился в мою сторону, медленно, размеренно, будто бы растягивал момент, и…
Прошёл мимо.
– Эй, постой! Куда ты?
– Хватит на сегодня, – бросил он мне через плечо, и я уронила к земле тяжёлый меч, внезапно обнаружив, что всё это время держала его на весу. Мышцы окрепли, но всё ещё ныли. Мы тренировались больше часа, не взяв ни одной передышки, однако, зная Соляриса, я не верила, что он закончил из-за этого. – Попрактикуйся с манекеном. Или Кочевником. У тебя всё ещё хромает баланс, а у него хорошо получается сбивать противников с ног. Я вернусь к полудню и проверю.
– Хорошо, – согласилась я, но решила убедиться напоследок: – Кстати, пока не забыла. Про тебя тут Гектор спрашивал. Говорил, ты обещал передать ему что-то… Какой-то там кусочек…
Солярис остановился на полушаге, но не повернулся. Он всегда старался спрятать от меня лицо, когда опасался, что оно его выдаст. Именно поэтому он и носил на нём бо`льшую часть времени докучливое бесстрастное выражение, которое Кочевник между нами называл «похоронно-девственным». Обычно я мирилась с тайнами Сола, но в этот раз взволновалась. Угрюмый дракон, привыкший действовать, а не ждать, и мальчишка с золотыми руками и с таким же золотым сердцем – что могло скрываться за их тандемом, кроме новых неприятностей?
– Ты ничего не хочешь мне рассказать? – спросила я в лоб, не выдержав, на что Сол пожал плечами.
– Нет.
Я тяжко вздохнула, но тем не менее не стала его задерживать, окликать или устраивать допрос. Всё равно бесполезно. Коль уж Солярис захотел что-то от меня утаить, то приложит для этого все усилия. Возможно, я бы даже закрыла глаза на очередные его секреты и пустила всё на самотёк – в конце концов, не переворот же они с Гектором готовят. Но дурные мысли никак не шли из головы. Масла в огонь подливали и длинные незнакомые тени, шныряющие по ту сторону замковых окон, количество которых за последнее время увеличилось вдвое.
Пир закончился ещё два дня назад, но воспоминания о нём оставались свежи.
Когда мне начинало казаться, что я понимаю драконов, случалось что-то, что доказывало мне – это вовсе не так. Ибо не поддавались логике и здравому смыслу те дикие пляски, в которые пустились все присутствующие Старшие и их хёны сразу после заключения мира. Словно не было многолетней вражды и их ненависти к людям, долгих уговоров и ростков сомнений, пустивших корни. Драконы прощали легко, быстро забывали обиды, и если хотя бы одного из них вдруг охватывало веселье или отчаяние, то его тут же подхватывали и другие, словно простуду. Именно поэтому, как объяснила мне позже Мелихор, не было ничего удивительного в том, что тем же вечером даже самый медлительный и хмурый дракон с каменными наростами на шее пил из одной с Мидиром кружки, хотя именно он был вторым после Борея, кто проголосовал против мира.
Уже спустя час всю еду смели подчистую, и даже пятнадцати бочек с вином не хватило, из-за чего Гвидиону в срочном порядке пришлось бежать к торговцам из Столицы и сулить им несметные богатства, если те посреди ночи раздобудут ещё. Какое-то время я даже не решалась сойти с платформы, боясь, что меня попросту сметут или задавят. Драконы галдели, звенели кувшинами, иногда спорили и бранились словами, которым учил меня Сильтан и которые я бы ни за что не осмелилась повторить вслух. Несколько раз ко мне подходили женщины и мужчины с волосами разных оттенков, от пурпура до звёздной синевы, кланялись и осыпали благословениями нараспев, будто читали молитвенные тексты. Я улыбалась каждому, кивала и пила клубничное вино, чтобы не давать горлу пересыхать от бесчисленных разговоров и духоты. Даже когда драконы сидели на скамьях и бездействовали, воздух вокруг раскалялся, точно в Золотой Пустоши. Когда же они танцевали, он трещал, и от жара на пирожных плавилась глазурь.
В тот вечер я впервые пробыла на пиру до самого рассвета, о чём ничуть не пожалела, потому что это был последний праздник в Дейрдре, который мы все могли застать. Драконы, как и люди, знали, что следующий их пир состоится лишь после того, как состоится наша победа в войне, потому и отводили душу. Первый же солнечный луч выжег шумную праздность. Драконы тотчас отрезвели, музыка затихла, и так началась наша подготовка к тому, чтобы собрать все части Круга воедино.
Конечно, что такое две недели сборов для армии целого туата? Но теперь основной моей армией были драконы – и всё, что им было нужно, это дождаться остальных сородичей, достаточно зрелых и согласных по доброй воле сражаться с нами бок о бок. Один из Старших пообещал по меньшей мере две тысячи таких, кто прибудет уже к концу месяца зверя, но Акивилла тактично предупредила, что это в лучшем случае – скорее всего, присоединится максимум тысяча. После завоеваний Оникса драконы желали забыть о войне как о страшном сне, и не в правилах Старших было принуждать их силой или уговорами. Драконы могли прибыть в Дейрдре лишь потому, что сами этого хотели.
Я решила не питать ложных надежд и посвятила оставшееся время тому, чтобы проработать вместе с советниками все возможные исходы, пути и решения. Зал Совета буквально стал мне вторым чертогом – в своём первом я появлялась лишь затем, чтобы переодеться и вздремнуть пару часов, прежде чем снова отправиться на заседание, тренировку или в казармы, разбитые на границе Столицы для сбора лейдунга – народного ополчения. Видеть, как к шатрам для записи выстраивается очередь из седовласых крестьян и несовершеннолетних мальчишек из-за того, что каждой семье, отправившей на войну хотя бы двоих мужчин, полагалось строительство нового дома по завершении войны, было тяжко. Они кланялись мне, улыбались и целовали руки. Но за что? За то, что я обрекала их на смерть?
Стянув с пальцев ленты из телячьей кожи, пропитанные потом и кровью, я решила, что могу сегодня позволить себе заняться делами не только королевскими, но и личными, – и устремилась на поиски Матти. Она наверняка не меньше моего хотела бы узнать о делах Сола и Гектора. Тем более что я не видела её с самого пира, занятую наведением порядка и заботой о наших достопочтенных чешуйчатых гостях. Пускай большинство драконов и изъявили желание поселиться в можжевеловых лесах или в Столице, где можно было охотиться или торговать драгоценностями с местными, в замке их всё равно оставалось больше, чем людей. Кажется, Маттиола даже ночью не покидала бадстовы, и мне хотелось думать, что это вовсе не потому, что она прячется от Вельгара. Тот бесшумно шнырял по замку с утра до вечера, и один раз мы даже поздоровались и обсудили свежесть пшеничных булочек, которые подавали на завтрак, прежде чем разойтись. Больше он ни с кем не разговаривал, кажется, даже с братьями. Потому, пересекая южное крыло и вдруг заслышав его голос, я и застыла, поражённая. А когда к нему добавился голос искомой мной Маттиолы…
– Пожалуйста, перестань. Думаешь, я совсем глупая, раз прислуга?! Думаешь, мужчин за жизнь не видывала и откровенной лести не слыхала? Я прекрасно вижу себя в зеркале и сама знаю, чего стою, а чего нет. Не нужно меня добрым словом приголубливать, хочешь – забирай свой медальон, и дело с концом. Я с тебя обещаний не брала!
Там, за поворотом коридора с мягкими альковами, где ещё недавно Матти писала Вельгару письма, раздался металлический звон, словно кто-то неистово дёргал за ювелирную цепочку на шее, но та никак не хотела сниматься.
– Нет, всё-таки ты очень глупая, – донеслось до меня следом вместе с усталым вздохом. – Только не потому, что прислуга, а потому, что не слушаешь, что тебе говорят! Хорошо, я понял… Не хочешь слушать, тогда смотри. Не на меня смотри, а вот сюда, Матти.
Шелест пергамента и ещё один вздох, на этот раз прерывистый и удивлённый. Прижавшись спиной к каменной кладке, где пролегал петроглиф о сошествии Дейрдре с Меловых гор под руку с духом северного ветра, я сжала пальцы в кулак, борясь с нестерпимым желанием выглянуть, и вся обратилась в слух.
– Что это? – спросила Матти спустя минуту после того, как шелест прекратился.
– Твой портрет.
– Нет, это не… Когда ты успел?
– Не я сам, конечно. Живописец из меня паршивый. Зато один из моих братьев, Осилиал, имеет то, что люди называют талантом. Ему даже необязательно показывать, что нарисовать нужно, – достаточно описать. Вот я и пошёл к нему после пира, решил тебе подарок сделать. Ты только с холстом поосторожнее, а то краска ещё не высохла.
– Но на этом портрете я… не такая… другая…
– Разве?
– То есть я имела в виду… Здесь шрамы не такие уродливые.
– Они и в жизни вовсе не уродливые, Маттиола.
– На картине я выгляжу лучше.
– Нет. На ней ты такая же, как везде. Такая же, какой я тебя вижу, когда смотрю. Ты красивая, Маттиола. Всегда красивая.
То, как нежно он произносил её имя, заставляло меня сомневаться, точно ли именно Вельгар находится за этим углом. Что-то неуловимо менялось в нём рядом с Матти; возможно, то же самое, что менялось в Соле рядом со мной, над чем Мелихор часто хихикала и подшучивала, удивляясь, как я не заметила этого ещё несколько лет назад. Что человеческие мужчины, что драконьи – все они одинаково теряли себя в женщинах, в которых влюблялись, а потом заново находили в них себя, уже настоящих.
– Могу я прикоснуться к тебе?
– Можешь.
– А поцеловать?
– Тоже.
– И…
– Хватит спрашивать, Вельгар! Всё ты можешь. Только действуй уже наконец. Знаешь, сколько я ждала этого?
Он издал нервный смешок, но затем коридор поглотила тишина, и лишь выглянув из-за угла, можно было увидеть, насколько близко Вельгар и Матти стоят друг к другу. Руки к рукам, плечи к плечам, грудь к груди… Уста их соприкасались тоже. Тонкие руки Маттиолы лежали на широких мужских плечах, путаясь в длинных волосах лунного цвета. Вельгар наклонился к ней ещё ниже, и те скрыли их от меня завесой. Слышалось лишь прерывистое дыхание и звуки поцелуев, тихие и влажные, которые никто не имел права слышать. Они заставили меня устыдиться и вспомнить, зачем я вернулась в замок на самом деле.