– Уверен, когда керидвенцы узрят вас, они решат, что к ним сошло пятое божество. Я бы записал вас в летописях как Рубин Светозарную, – улыбнулся Ллеу, как всегда гораздый на лесть, и я вздохнула, покосившись на своё отражение в зеркальных колоннах. На прямом свету броня сияла до того ярко, что превращало меня в размытое лучистое пятно.
– Благодарю, Ллеу. А почему ты сам так одет?
Он по-прежнему любовался моим одеянием, сложив ладони под подбородком и согнувшись пополам, чтобы рассмотреть сплавленные чешуйки поближе. Оттого, кажется, Ллеу совсем позабыл, что нагрянул ко мне накануне сражения с определённой целью. Цель эта стала очевидна мне сразу же, как я рассмотрела его в ответ. Знакомое парадное одеяние из светлой телячьей кожи и замши, которое совсем не годилось для того кровавого сейда, основанного на жертвоприношениях, который он практиковал… Теперь к нему прибавились части доспеха: серебряные пластины с искусной резьбой, в которой я сразу узнала руку Гектора, полукруглая вставка на груди, похожая на умбон[49] щита, и связка клинков вокруг талии вместо пояса. Среди них были не только ритуальные скин ду – способные, согласно преданиям, заставить из древесины течь молоко, – но и боевые, охотничьи, хотя я сомневалась, что Ллеу умеет обращаться с ними. Главным его оружием всегда было слово – остальное предназначалось лишь для того, чтобы донести его до богов. Для этого на левом плече Ллеу висела сумка, откуда веяло запахом горьких трав. Там же наверняка лежало кресало и волчьи кости, которые запрещалось использовать в сейде, но которые я частенько видела у Ллеу в катакомбах.
– Позвольте мне полететь с вами, драгоценная госпожа. Обещаю, я буду полезен.
Ллеу не был воином. Несмотря на то что отец его служил при Ониксе хускарлом, он пал слишком рано, чтобы передать своему сыну хоть что-то помимо имени. Ллеу был таким же худым и обделённым физически, как я. Невысокий, изящный, почти женственный по фигуре и лицу. Вся внешность Ллеу располагала исключительно к тому, чтобы, даже враждуя с ним, максимум плести интриги, а не драться. Даже Мидир однажды сказал, что хватка у того слабая, точно у его младшей дочери, – и вряд ли соврал.
– Вы знаете, что ждёт нас в Керидвене, госпожа, – сказал Ллеу, и серо-зелёные глаза его потемнели. – Вы знаете, что я вам нужен.
Полторы тысячи женщин – ровно столько призвала ярлскона Омела со всех краёв своего туата и обратила в сейд. Известие об этом ворон принёс лишь позавчера. Раньше таким количеством вёльв мог похвастаться только Дейрдре, но даже они не были способны заставить врагов плеваться кусочками лёгких и кишок сквозь любые расстояния, ибо они никогда не собирались вместе, не были одним целым и не служили мне беспрекословно. Это потребовало бы от них – и от меня – непомерной платы. Вёльвы Керидвена же действовали синхронно, как объяснил Ллеу: достаточно было отправить в битву одну, чтобы на врагов обрушилась ярость всех. Каждая вплетала свой узел в общую пряжу, образуя паутину. Если бы Ллеу не придумал поить армию медовухой с лошадиной кровью для защиты от подобных хитростей, мы бы давно растеряли её всю.
По той же причине мы разделили тысячу примкнувших к нам драконов на две половины – одна ещё прошлой ночью с наступлением темноты выдвинулась на Фергус, а вторая всё ещё ждала под сводами замка; ждала, когда хирдманы взберутся на них, чтобы полететь на север. Так часть моих воинов стала всадниками, а ещё часть уже перебралась через Меловые горы и прямо сейчас уничтожала прибрежные города, призванная отвлечь, пока мы не ударим в центр. Мидир сказал, что сделать так, застигнув врасплох массированной атакой на Морфран, главный город Керидвена, – наш единственный шанс. Пока Дану и Ши разбираются с Немайном, а другие драконы – с Фергусом, мы наконец-то вырвем сорняк, схватившись за самый его корень. Вот только…
«Потерь будет много, – предупредил Мидир также. – Половина умрёт если не от мечей Керидвена, то от их сейда».
– Что ты можешь сделать? – спросила я Ллеу прямо. – Один сейдман против такого количества вёльв… Сам сказал на последнем Совете, что они все выйдут к нам сражаться лицом к лицу, как только поймут, что мы идём на Морфран. Никакие жертвенные лошади больше не помогут.
– Стал бы я так опрометчиво рисковать жизнью, если бы не был в себе уверен, госпожа? Вы ведь знаете, я не благодетель и не мученик. – Он улыбнулся, и по тронному залу побежал перезвон колокольчика на его плетёном браслете – всего одного, матового и чёрного. Остальные четыре снова не звенели. – Я помню ваш с Мидиром план. Вы не собираетесь участвовать в сражении, а планируете лишь смотреть с неба и направлять, но это всё равно опасно. Рядом с вами должен быть хотя бы один человек, владеющий сейдом, ибо там, где им пропитана сама земля, никакая броня не защитит.
Я поджала губы и бегло осмотрела себя ещё раз. Меч с кованым навершием в повязанных ножнах, заговорённый компас в поясной сумке, наручи, надетые поверх чешуи, и даже костяная рука – всё это и впрямь бесполезно против тайных практик. А если мне всё-таки доведётся спуститься на землю и повстречать вёльв лицом к лицу…
– Маттиола знает? – спросила я, и Ллеу кивнул.
– Конечно.
– Тогда решено. Ты летишь со мной.
Он поклонился в благодарность, прижав ладонь к груди в традиционном жесте, и один его рукав пополз вверх, обнажая свежую повязку вокруг запястья. Очевидно, Ллеу специально порезал себя накануне, чтобы на поле боя было достаточно всего лишь надавить на рану, дабы пошла кровь. В отличие от вёльв он не использовал веретено, да и плёл сейд вовсе не из пряжи. Он вытягивал силу из чужих костей, но, если придётся, мог вытягивать её и из своих.
– Пора отправляться, драгоценная госпожа.
Мидир, успокоивший плачущих дочерей и строго приказавший им разойтись по комнатам, уже ждал нас с Ллеу у дверей. Он не стал спрашивать, почему тот идёт со мной бок о бок на крышу башни, а я не стала рассказывать. Только оглянулась через плечо на отцовский трон и мысленно попрощалась с ним, ибо больше мне не было суждено его увидеть – либо я одержу победу, и вместо него наконец-то возведут трон из драгоценностей и стекла, либо попросту не вернусь домой.
В замке поселилась неестественная тишина: все молились, прятались или спешили к своим семьям, чтобы быть рядом, если что-то пойдёт не так. Зато на улице стоял гомон, какого Столица не слышала даже в Эсбаты: драконы и люди впервые за двадцать лет воевали бок о бок, а не друг с другом, и неистовый рёв, звучащий с тальхарпой в унисон, ласкал слух, как песня. Вид, открывшийся мне с края башни, был не менее прекрасным: хирды один за другим бесстрашно седлали драконов, а те подставляли им крылья, помогая забраться. Пятьсот драконов и в пять раз больше людей. Половина уже парила вместе в небесах, дожидаясь прочих. Кого-то, судя по звукам, тошнило, а кто-то потерял сознание, но большинство гудело в предвкушении битвы. Оторванная от простого люда, я едва не забыла, каковы дейрдреанцы, когда дело доходит до битвы – весёлые, точно талиесинцы на пирах.
«Не снижайтесь ни в коем случае и не садитесь на землю, пока не достигнем стен Морфрана. Не рискуйте своими жизнями ради людей. Ваша задача доставить хирды в целостности, но выжить самим. Помните, что вы семья. Прикрывайте друг друга».
«Да, отец».
На крыше донжона было слишком тесно, чтобы здесь поместилось больше двух драконов, поэтому третий, самый огромный и будто выкованный из железа, висел над ними в воздухе. Размах его крыльев достигал такой ширины, что они могли накрыть собою всю башню, и каждое их движение поднимало ветер. Мне пришлось приставить ладонь ко лбу козырьком, дабы разглядеть в том драконе Борея. В последний раз я видела его в Медовом зале, злого и растерянного, когда ему не удалось отговорить Старших от присоединения к войне. Тогда же мне думалось, что Борей немедленно вернётся к жене в Сердце или, по крайней мере, полетит на Фергус. Но, похоже, Борей оказался менее упрям, чем я считала, и больше привязан к семье, чем могло казаться окружающим: он сам вызвался возглавлять отряд в Керидвен и сопровождать своих детей, Мелихор и Сильтана. Прямо сейчас те толкались на крыше в первородном обличье, ожидая новых указаний.
«Солярис, тебя это тоже касается».
Солярис держался поодаль, всё ещё будучи человеком, и угрюмо смотрел на город, погружённый в свои мысли… Пока не появилась я. Прежде занятый сборами драконов, он увидел меня в броне впервые. Однако всё равно повёл себя так, будто я надевала её уже не раз: молча похлопал рукой по спине и боку, проверяя, так же ли плотно она прилегает к телу, как у него. Затем Сол удовлетворённо кивнул и, проронив нечто вроде «Годится», снова отвернулся к городу, словно тот был для него куда интереснее. Лишь по тому, как дрожали при этом его пальцы, лежащие на мерлоне, и как он дотронулся ими до пальцев моих, я поняла, что Сол чувствует на самом деле.
Облегчение. Радость. Спокойствие. Я сделала так, как он просил, – приняла его дар. Драконья суть всегда познавалась в жертвенности: нет для дракона большего признания в любви, чем отдать всего себя, даже собственную кожу.
«Солярис, ты меня слышишь? Я к тебе обращаюсь».
Мы оба вздрогнули, осознав это: Борей говорит с ним, да ещё и тем самым назидательным тоном, каким всегда говорят лишь отцы со своими детьми. Солярис тут же встрепенулся и задрал голову к металлическому дракону, пышущему жаром, который был в два, а то и в три раза больше половины драконов под моим замком.
«Ну и что я сейчас сказал?»
– Чтобы мы не рисковали, – ответил Сол растерянно, на что Борей нервно повёл крылом. Меня снова пошатнуло в сторону от поднятого им ветра. – Я всё понял, отец.
«Не думай, что если ты пережил Сенджу, то ты уже всё знаешь и умеешь. В эпоху Завоеваний керидвенцы орудовали баллистами так же ловко, как мечами, и тоже продавали нас по частям вместе с нейманцами на чёрном рынке. Летай высоко, Солярис, иначе смерть и тебе, и твоей королеве».