[51] в его честь под барабанный бой змееносцев. Устрашающий шёпот медленно разгонялся до леденящего крика, а затем стихал обратно. То была песнь войны и торжества.
Отказавшись от еды и питья, от отдыха и установки военных шатров, я встала перед вратами тоже и снова надела совиную маску.
– Ты пыталась убить меня. Из-за тебя я не могу найти своего ширен. Из-за тебя я призвала то, что клялась не призывать самим богам. Поэтому никакой осады не будет. Я сровняю Морфран с землёй, – прошептала я в червонное золото, зная, что меня услышат. Мои воины тушили все ритуальные костры по пути, но в черте города всё ещё вился фиолетовый смог. Уцелевшие драконы летали над ним, разгоняя плотное марево крыльями и хвостами, а на вершинах стен неподвижно стояла стража с арбалетами наперевес. Последний рубеж Омелы выглядел жалко. Боеспособных вёльв у Морфрана, по-видимому, не осталось, как и баллист: из бойниц торчало лишь несколько таких орудий. Зато гигантские врата выглядели внушительно: облицованные отражающим свет металлом, они походили на кайму фарфоровой чаши и превосходили в высоту любой лес в десять, а то и в двадцать раз. Однако я не лгала Омеле. Теперь, когда меня переполняло отчаяние и не осталось уже ничего, чем ещё я могла бы пожертвовать во имя победы, уничтожение Морфрана было неизбежно.
– Приходи. – Голос Омелы снова прорезал расстояние. В нём слышалось и смирение, и надежда. Она прекрасно понимала своё безвыходное положение, поэтому и сказала: – Проходи, Рубин из рода Дейрдре. У меня есть то, что тебе нужно.
Я дрогнула внутри, но не снаружи, когда ворота приоткрылись совсем чуть-чуть, ровно настолько, чтобы мог протиснуться ребёнок или очень худая женщина.
Значит, я была права. Солярис всё-таки не упал – он у Омелы.
– Драгоценная госпожа, вам нельзя туда одной! – воскликнул кто-то из хускарлов мне вслед, когда я приказала армии разбить лагерь и ждать либо моего возвращения, либо ударов морфранского колокола.
Я вошла в город молча, не оборачиваясь и не страшась, зная, что если и умру сегодня, то не здесь, – холодок от присутствия Селена, которому я мысленно велела не вмешиваться, плотно сидел на коже. Я двинулась спокойно прямо к замку, похожему на волчий клык, и, когда ворота закрылись за моей спиной, с удивлением обнаружила, что хускарлов у Омелы тоже почти не осталось – только те, что сторожили крепостные стены. Улицы были пусты, наполненные косыми хижинами из сосновых срубов с вальмовыми крышами, и нигде, несмотря на поздний вечер, не горело ни свечи, ни очага. Однако безмолвие Морфрана было обманчивым, как и его кротость: сквозь дверные щели мне в спину летели обрывки нидов и проклятия, желающие сгореть в пасти Дикого. Если бы я остановилась, то заметила, как в пробоинах ставней мелькают человеческие глаза, желающие видеть, как я иду прямо ему навстречу.
Омела ждала меня там же, где мне её показала совиная маска, – в низине своего замка посреди господского двора, окружённого вёльвами, как ещё одной стеной. Их здесь было по меньшей мере с сотню – все молодые и разодетые в волчьи меха, хотя жар от трёх костров, что горели вокруг, раскалял воздух, как в месяц зноя. Ллеу не ошибся: фиолетовый дым, идущий от них, женские ряды, словно нити, которые они растягивали между пальцев с закрытыми глазами. Их круг безропотно пропустил меня к самому замку, прямо к фигуре в кружевном одеянии, стоящей на ступенях крыльца. Я остановилась в двадцати шагах от неё и сняла маску. Ни Соляриса, ни Ллеу поблизости не было – сплошь одни женщины. Двое из них перевязывали неподвижно стоящей Омеле руки – льняные повязки мокли на запястьях от свежих ран, которые она нанесла себе сама, дабы пленить и погубить меня. Принося в дар сейду свою кровь, вёльва всегда приносила вместе с ней и свою жизненную силу. От такого даже можно было умереть, но Омела стояла на ногах твёрдо и даже не побледнела.
– Знаешь ли ты, чем керидвенские волки отличаются от всех прочих волков? – спросила она, одёрнув широкие рукава своей накидки, чтобы спрятать окровавленные повязки. Строение господского двора в форме подковы разносило её и без того гулкий глас так далеко, что казалось, будто она говорит мне на самое ухо. – Они образуют самые крупные стаи, больше сорока особей на одно логово. И все слушаются самку, не самца. Следуют за ней, как за вожаком, до последнего воя.
– Я драгоценная госпожа Рубин, – ответила я так же громко, положив ладонь на эфес своего меча. – И я не волк. Я от крови сидов, дочь короля Оникса Завоевателя и истинная Хозяйка Круга. Я твоя королева. И моим словом ты, Омела из рода Керидвен, более не являешься ярлсконой сего туата. Верни то, что забрала, прикажи своим людям отступить, вверь мне город, и, быть может, тогда больше никто не умрёт сегодня.
Она улыбнулась, и улыбка эта отозвалась у меня тупой болью в подреберье, настолько Омела напомнила мне меня. Несмотря на несколько колен между нашими семьями, мы были похожи больше, чем кузины. В нас обеих текла кровь Неры, кровь севера, волков и вьюг. И от того, что мне предстояло её пролить, я чувствовала себя так, будто оскверняю память о матери. Увы, Омела вряд ли чувствовала то же самое.
Не поворачивая головы, она подняла одну перевязанную руку, откинула подол плаща, и молоденькая вёльва лет шестнадцати, которая прижимала к груди комок чистой хлопковой ткани, поспешила взобраться по ступенькам в замок. Уже спустя две минуты она вышла оттуда вместе с ещё двумя вёльвами и человеком в грязном, порванном плаще, надетом на голое тело, чей шаг сопровождался звоном цепей. Там, где он ступал, на плитах от босых ног оставался багровый след, и горло у меня сжалось.
Но то был не Солярис. То была Ясу.
– Слышала, королева Рубин не имеет ни братьев, ни сестёр, потому и ищет тех в своих ярлах. Ближе всего её сердцу ярл Дайре из Дану и ярлскона Ясу из Ши. Это правда? Мы с соратниками смогли угадать? – поинтересовалась Омела, сорвав капюшон с Ясу, избитой и исхудавшей, но смотрящей всё тем же диким и непокорным зверем, каким её взрастила пустыня. Пустыня же окрасила её кожу в цвет ореховой скорлупы и песка, которой темница придала нездоровый желтушный оттенок и наделила множеством мокрых язв, похожих на крысиные укусы. Трещины, покрывающие её сухие губы, зияли глубже, чем пропасти каньонов. Сама челюсть тоже выглядела странно, будто сломанная: рот Ясу был постоянно разинут и смотрел немного вкось. Очевидно, Омела презирала род королевы Дейрдре точно так же, как и её законы, требующие благородных условий содержания для благородных же господ. – Мы с немайнцами долго спорили, кому достанется ярлскона. Отец поговаривал, будто все жители Ши произошли от песчаных львов… Я решила проверить. Видимо, то правда: Ясу дважды сбегала из темницы и убила дюжину моих хускарлов, пытающихся её остановить, хоть и не имела при себе оружия. Держать её в своём замке – великая честь. Редко ведь можно встретить волка, что обуздает льва, не так ли?
Ясу не пошевелилась от услышанного – не было сил, – но бросила взгляд, чёрный, как её глаза. Я же глубоко вздохнула, пытаясь собраться с мыслями и не обращать внимания на то, как Омела улыбается мне, преисполненная самодовольством. Она упивалась моим оцепенением, не ведая, что оно от шока, а не от ужаса.
Если Ясу – это и есть то, зачем она звала меня, где же тогда Солярис?
– Госпожа!
Я обернулась на визг, забыв, что в Керидвене госпожой зовут не меня. Вёльвы, стоящие по периметру двора, заметались, когда от них вдруг отделился силуэт в такой же накидке, но с ритуальным ножом в руке, приставленным к горлу той самой молоденькой девочки с хлопковой тканью в рукаве. Ллеу держал её за волосы, собранные в кулак на затылке, но подталкивал вперёд аккуратно – ему была чужда мужская грубость, даже когда он грозился убить. Ллеу подвёл девочку ближе к лестнице, на которой стояла Омела, и мы с ним оказались на одной линии, в пяти шагах друг от друга. Затем он выпрямился, повёл плечом и смахнул с себя волчью накидку, обнажая белоснежную замшу дейрдреанских одежд.
– Да будет долог и славен ваш век, ярлскона Омела, – поприветствовал её он, не изменяя своей манерности. Юная девочка, младше Матти, дрожала и плакала на кончике его ножа. – Имя мне Ллеу. Я сейдман королевы Рубин, её советник…
– Сейдман? – перебила Омела. Несмотря на то что круг из её вёльв шумел, нервничал и бурлил, сама она оставалась невозмутима, даже насмешлива. Одна тонкая бровь выгнулась вверх. – Затесался среди моих вёльв? Это даже смешно. Впрочем, ликом ты и впрямь похож на женщину, но точно не сейдом. Наверняка ты и сам понимаешь это, потому и взял в руки нож, а не веретено. Угрожаешь той из нас, что ещё совсем дитя… Как это по-мужски. Знай же, сейдман: мои вёльвы уничтожат тебя, если с головы их сестры упадёт хоть один волосок. Сама Волчья Госпожа не простит тебя, ибо если ты практикуешь сейд, то эта девочка и твоя сестра тоже.
– Волчья Госпожа не матерь моему сейду, – ответил Ллеу. – А значит, и вы мне не сёстры. У моего сейда есть только отец.
Омела, прежде смотрящая на Ллеу из-под опущенных ресниц, вдруг распахнула глаза шире, чем когда-либо прежде.
– Что ты имеешь в виду, сейдман?
– Не будь вёльвы такими высокомерными и свято верящими в своё неприкосновенное сестринство, они бы дважды подумали, прежде чем разводить опийный дым, вдыхать его и связывать свои умы друг с другом, – сказал Ллеу. – Ведь достаточно лишь одного жалкого, но сведущего в ритуальных дымах мужчины, чтобы подбросить в их опорный костёр белену и связать в придачу к умам и тела…
Омела побелела, перестав дышать.
Я не владела сейдом настолько, чтобы понять, на что способен пучок засушенных трав, сгоревший не в том огне. Однако и мне, далёкой от него, было ясно: даже самый искусный сейд не позволил бы Ллеу одолеть в одиночку целую сотню вёльв. Его предел – одна; самая слабая, самая уязвимая. Хитрый, как лис, он по-лисьи же кусался. Наконец-то перестал прятать звериный оскал под пушистым хвостом и явил всего себя, чиркнув рукой с ножом по девичьему горлу.