Сол снова умолк, колеблясь. Он смотрел на меня так долго, что я уже успела успокоиться и смириться с его решением, пока он наконец-то не сказал:
– Посмотри. – Солярис взял мои костяные пальцы в свои, поднёс их к губам, целуя, показывая, как на мне отпечатался тот путь, что мы прошли. – Ты стольким пожертвовала ради мира, столько отняла у самой себя. Я не хочу, чтобы твои старания были камнем, брошенным в буйную реку, – я хочу, чтобы они были кругами, что расходятся от него по всей воде. Как твой ширен, я должен беречь и тебя, и то, что ты мне доверяешь. Мир, кропотливо тобою созданный, – в том числе.
– Значит, ты попросил…
– Я попросил у Волчьей Госпожи помочь сохранить этот мир. Чтобы она положила конец распрям между драконами и людьми. Чтобы мы стали одним народом, как ты того хотела.
– Дай угадаю… Ты так ей и сказал слово в слово, да? Не уточнил, как именно мир этот Госпожа должна блюсти?
Солярис пожал плечами.
– Богам ведь всё всегда виднее, разве нет?
«Конечно же, нет!» – захотелось закричать мне. Любой дар, ниспосланный богами, имел обратную сторону, как монета: сейд – жертвоприношения и короткие жизни вёльв; исцеление от болезней и сытость – войны за то, чтобы это исцеление добыть, а сытость обеспечить; даже музыка, созданная ими, могла оглушать, а растения – становиться частью смертельных ядов. Человечество попросту не умело обращаться с божественными дарами, а боги не очень-то хотели нести за это ответственность. Оставалось надеяться, что они бы никогда не погубили собственный сад, который их же усилиями и расцвёл.
Волчья Госпожа – оплот зрелости, мудрости, какая является лишь с первой сединой в волосах, – всегда подходила к делу тонко. А то, о чём попросил Солярис, требовало особой тщательности и точно не могло быть исполнено быстро. Там, где на кону стоит весь мир, нужно быть предельно осторожным. Смотреть не под ноги, а на горизонт. Думать наперёд. Думать о будущем. Будь я богиней, я бы на месте Госпожи избрала оружие неуловимое, незаметное и, может, неспешное, как семечко, которое прорастает не тотчас, но к лету.
Семя…
– Получается, прошло больше месяца с тех пор, как Волчья Госпожа услышала твою волю? – спросила я, глядя через плечо Сола в окно, за которым выли волки и где над лесом висела круглая луна, которой они пели.
Та находила отражение и в женской природе, и в женских циклах, повелевая и тем и другим. Считалось, что Волчья Госпожа повелевает ими тоже. Покровительница не только вёльв, но и матерей. Покуда сама детей иметь не может, помогает зачинать другим или, наоборот, отнимает эту возможность. Поэтому, когда детей нет, её задабривают и упрашивают. А когда перестаёт кровь идти, радуются и несут дары, ведь это чаще всего значит, что она тоже ниспослала дар.
«Белены, видать, надышалась».
«Ты ведь тоже слышала историю, как женщина от драконьего мужа зачинает, но не дитя у неё растёт в утробе, а яйцо? Правда это?»
«Значит, то не Волчьей Госпожи подарок…»
– Ох, Солярис, – вздохнула я, уже вовсю ища незапятнанный пергамент, чтобы написать письмо Маттиоле в Сердце. – Никому не рассказывай, о чём Волчью Госпожу просил, ты понял? Никто не должен знать, что это ты содеял. Никто и никогда. Разве что Сильтану сообщи, а то он со своей прытью быстро вам гнездо заполнит.
– Чего? О чём ты?
– Сейчас я объясню, но сначала сядь…
В ту ночь волки выли до самого утра, и то, оказывается, была совсем не песня. Они смеялись.
Эпилог
«Семьдесят поворотов Колеса назад королева Рубин взошла на трон своего отца, Оникса Завоевателя, и весь мир, будто в расплату за его кровавые деяния, охватила напасть – Увядание. Керидвенское восстание, прозванное Опаданием Омелы, также пришлось на первый год её правления. На четвёртый же год пришлось восстание Немайна, на седьмой – снова Керидвена, а на двадцатый…»
Домик в долине дануийских холмов скрипел на ветру, точно деревянный короб, выброшенный в глазу бури. Даже раскинувшиеся вокруг вязы не защищали его, а тоже пригибались. С ветвей домашних кустарников осыпались ягоды, и корзину с собранной морошкой, забытую на крыльце, куда-то унесло. Казалось, природа страдает, но глас её никак не может прорезаться, а слёзы – прорваться. Чёрное небо полосовали немые молнии, и лишь где-то вдали громыхал надвигающийся с Кипящего моря шторм. О его приближении ветер шептал в дымоходе, и приходилось сдабривать поленья вином, чтобы не дать огню угаснуть.
В преддверии грозы воздух будто затвердевал, становилось душно, как в городской башне, и так же влажно. Когда приоткрытую створку порывом ветра отшвырнуло до треска стёкол, я спешно закрыла окно, и воздуха в доме стало ещё меньше. Зато комнату быстро заполнил аромат брусники и жжёного сахара, томящихся в котелке, где обычно готовились супы. Размешав сюлт[52] черпаком, я взобралась на взбитую постель, скрестила ноги, оттягивая домотканую сорочку, чтобы прикрыть их, и вернулась к открытой книге.
– «С той поры Колесо года что ни повернётся, то злато и блага Дейрдре принесёт, – продолжила читать я, прочистив горло. – Пять десятков поворотов с последних бед – и все истории о том, как Королева Драконоподобная забытую волю предка, Великой Королевы, исполняла. И жила столь же светло и благодатно, как она. И столь же долго».
Переплёт книги был тугим и твёрдым, а кожа – мягкой и блестящей от дорогого воска. Дописанная в месяце зноя, что предшествовал текущему месяцу зверя, и доставленная ко мне меньше чем за неделю, эта книга была особенной, потому что посвящалась мне одной. Оттого я и листала непривычно белые страницы так осторожно, а читала бегло и скомканно, торопясь добраться до заветной её части, что всегда называлась одинаково. «Славные имена и народные прозвания».
– Королева Драконоподобная, значит. Хм, не так уж скверно, как Лукана причитала, – вздохнула я довольно и заскользила ногтем дальше по строчкам. – «Хазар Тиссолин она была, что для небес созданий “Коронованная Сердцем” означало, – неровня Старшим из созданий тех, но та, чьему слово их слова вразрез идти не имели силы». Так-так, что там дальше… Костяная Принцесса? Ох, неужели? – Я мельком глянула на своё левое запястье, действительно прозрачное до костей, и невольно встряхнула им, чтобы спавший рукав его прикрыл. – Королева Проклятая, Дочь Тирана, Королева Светозарная… – А затем запнулась, почувствовав горечь во рту. – Солярис, ты слышал? Светозарная! Так меня Ллеу однажды назвал. Будто вчера это было. Мы тогда собирались лететь на Керидвен, и я стояла в… Ауч!
Каждый раз, когда Солярис расчёсывал мне волосы, я вспоминала о прошлом. Сначала детство, когда он делал это впервые, неумело и грубо, скорее выдёргивая локоны, нежели перебирая их. Затем я вспоминала день накануне сейма и редкие дни после, когда Матти отбыла в Сердце, а мои волосы отросли до той длины, что я не могла управиться с ними в одиночку. После же я вспоминала нашу свадьбу – не сам праздник, полный музыки и драконьих танцев под луной, а ту крепкую косу, какую Сол мне заплёл. Согласно дейрдреанской традиции, такой же крепкой была его любовь ко мне и так же нежно, как он обращался с моими волосами, он клялся обращаться и со мной, своей женою, всю жизнь.
С тех пор Солярис заплёл мне тысячу кос, и с каждым разом навык его улучшался: пальцы становились гибче и ловчее, движения мягче, и ни разу за долгие годы он не дёрнул меня за прядь так сильно, как сейчас.
Схватившись за ноющий затылок, я с немым возмущением обернулась к нему, сидящему на постели у меня за спиной. Тогда Солярис молча указал пальцем вниз, на воронку из сшитых и скомканных одеял, откуда тянулись маленькие цепкие ручки. Мои волосы раскачивались прямо над ними, но то и дело выскальзывали.
– Ах, ты тоже хочешь заплести мне косу, Джёнчу?
Джёнчу – так назывался жемчуг на драконьем языке, что было его именем истинным, причитающимся по роду, крови и трону, – сонно зевнул в ответ, пробуждённый не то моим голосом, не то бурей за окном, а затем снова потянулся вверх, к моим волосам. У самого они были светлые, как песок с морского дна, в котором вилось неестественно сверкающее золото. Бирюзовые глаза были тем сокровенным, помимо драгоценного имени, что королева Дейрдре даровала всем своим потомкам без исключения. Когда эти глаза впервые загорелись на фарфоровом лице с чертами до боли знакомыми, но не моими, то мне подумалось, что две части наших с Солярисом душ наконец-то обрели собственное тело.
– Ай, ай, ай!
Я наклонилась к Джёнчу за поцелуем, и он наконец-то получил желаемое – ухватился за мою прядь всем своим кулачком. Затем дёрнул на себя, как поводья, и повис. Солярис засмеялся, поправляя ему задравшуюся рубашечку вместо того, чтобы помочь мне. Поэтому, отцепив от себя Джёнчу и вернув того обратно в импровизированную колыбель, я первым делом взялась за костяной гребень, который Сол отложил на подоконник, и посмотрела на него серьёзно.
– Знаешь, что-то ты больно весёлый в последнее время.
– А чего ж не веселиться, когда дом – полная чаша? И дела все переделаны. Крышу починил, яблони обобрал, горох посадил…
– Какой умница. Значит, заслужил награду. Давай и тебя заплетём.
– Ай! Перестань, Руби. Прекрати!
Солярис отодвинулся, выдёргивая свою копну из моих пальцев и гребневых зубцов. Та скользила, как настоящий шёлк, и сверкала бессмертным перламутром. Он отпустил волосы тогда же, когда я впервые обрезала свои, отчего теперь они у нас были одинаковой длины – у обоих до середины спины.
– Я завтра же состригу их.
– Только попробуй!
Конечно же, Солярис лгал. Он бы никогда не стал стричь волосы – они слишком нравились его сыну. Тот повизгивал от восторга каждый раз, когда солнце выходило из-за облаков и играло на жемчужных локонах, пуская по комнате разноцветные блики. Точно так же Джёнчу нравились и рога, как у Шэрая, однажды его посетившего, – потому Солярис заимел у себя точно такие же (он так и не объяснил, как именно это сделал). Лик его по-прежнему оставался юным, но и выражение на нём изменилось – стало мягче, а сам Сол – уступчивее, спокойнее. Как река, натолкнувша