Долго её умоляла Королева-мать. Даже тогда, сидя на троне, она держала в правой руке пожелтевшую от времени книгу, а во второй – кричащего младенца, просящего женскую грудь. Дейрдре смотрела на неё, кормящую и читающую одновременно, и диву давалась в такие моменты: это кто ещё страждущий, неугомонный! Столько детей рожать и ещё больше сирот у себя в замке ютить. Добросердечная она, а потому тревожная; умная и оттого недоверчивая – что к людям, что к судьбе. Тем не менее Дану всегда принимала Дейрдре в своих чертогах как родную сестру, а отказывать сёстрам было непринято.
Подумала Дейрдре несколько дней, распивая местный эль с патокой и корицей из Сердца, да согласилась. А почему, спрашивается, нет? В сид не посылает – уже хорошо. После того переполоха на пиру туда ей дорога на столетия закрыта. А вот на гору влезть, цветок сорвать – это она может! В конце концов, где угодно бывала её нога, но только не на вершине Меловых гор. Чем не повод это исправить? И снова сломать предел – на этот раз уже не мироздания, а свой собственный.
Отказавшись снаряжать в поход людей и оставив советников править вместо себя, Дейрдре лично отправилась в путь. Камни Меловых гор оказались острые, прямо как характер её единокровного брата Мела, в гневе и сейде их породившего. Острые грани камней впивались в ладони, резали до сухожилий и костей. Дейрдре сменила с дюжину повязок на руках, съела два сырных узелка и выпила пять фляг воды, прежде чем наконец-то преодолела все отроги и забралась на первый уступ, достаточно широкий, чтобы на нём можно было сделать привал. От дорожной сумки болела спина, от верёвок кровоточили натёртые пальцы, и лишь спустя ещё двое суток Дейрдре ввалилась на плато, внезапно раскинувшееся рядом с самым пиком. Она упала на ровную землю с таким же облегчением, с каким обычно ныряла в мягкую постель. Изумрудная трава, припорошённая снегом, как сахарной пудрой на бисквитном печенье, лоснилась, остужая воспалённые раны. Дейрдре потёрлась о неё щекой, вдохнула трескучий мороз, почему-то пахнущий солнцем, и сбросила на землю верёвки, крюки и утомившую её ношу.
Но уже спустя миг пожалела об этом.
– Ой-ей!
Ветер поднялся стремительно, налетел на неё, как саранча на пшеницу, – будто сбросить обратно с горы пытался. Дейрдре невольно пригнулась, приставила ладонь ко лбу козырьком и сощурилась, но всё равно ничего не увидела – настолько побелело всё кругом от закружившей в воздухе метели. Вмиг заиндевели ресницы, потрескались губы, растрепалась коса, разлетевшись длинными золотыми колосьями. Месяц воя в её родном туате всегда жалил злобно, но ветер на вершине Меловых гор кусался гораздо — гораздо! – свирепее. Он колол глаза и резал щёки, словно бритвой, и толкал, толкал, толкал. Дейрдре услышала дребезжание камней за спиной и почувствовала, что пятка её уже висит над пропастью, ещё шаг – и она сорвётся вниз без снежных анемоний, без своих вещей и без шанса выжить.
– Не гневись, дух северный! – воскликнула Дейрдре и припала к земле, чтобы уцепиться пальцами за траву, а заодно выразить уважение, придать силу словам, которым её Совиный Принц научил перед дорогой, посмеиваясь каким-то своим мыслям за маской из червонного золота. Надеясь, что хотя бы в этот раз его напутствия принесут пользу – а не как тогда, когда он ей наливку из призрачного перца залпом выпить посоветовал, – Дейрдре закричала ещё громче в метель: – Не гневись, ветер! Не гневись, хозяин благородный! Я не с дурным умыслом пришла, я другу помогаю, исполняю его просьбу. Лишь гонец я здесь, не враг и даже не правитель. Прошу, смилуйся надо мной!
И ветер неожиданно улёгся.
«Неужто сработало?» – удивилась Дейрдре. Совиный Принц напутствовал ей разговаривать с Меловыми горами не менее серьёзно, чем с живым человеком, и – опять хихикая, глупый мальчишка! – зачем-то стараться быть угодливой, любезной и… чарующей. Вот только скалы она ещё не обольщала! Решив, что хватит и этого, Дейрдре выпрямилась с облегчённым вздохом, отряхнула грязные ладони о штаны и наконец-то спокойно, внимательно огляделась вокруг.
Точно так же, как люди верят, что боги милостивы, они верят и в то, что Надлунный мир сказочно красив, ведь из него наверняка мир Подлунный видно, весь вдоль и поперёк, как на ладони. И хотя это было не так – сид от земного мира на самом деле отделён, и подсмотреть из одного в другой никак нельзя, – кое в чём люди были правы: сверху Круг выглядел прекраснее всего.
Дейрдре даже не подозревала, что он такой: зелёный, неоднородный, необъятный. С вершины Меловых гор она могла разглядеть даже родной замок, его кобальтовые шпили полосовали небо, но и на четверть не достигали той высоты, на которой находилась сейчас Дейрдре. Цветочное озеро, в котором она так любила купаться летом, казалось совсем крошечным, точно слеза, затерявшаяся в траве. Двуязычная река стелилась лентой вдоль розового горизонта, воспалённого закатом. Мир, казалось, полыхает и при этом терпеливо ждёт, застывший. Весь туат Дейрдре раскинулся перед ней у подножия Меловых гор – все его леса, холмы, города и деревни, – и даже туат милого Найси, возделывающего поля, и краешек владений Талиесина, ухабистый и весь в дубах.
Ах, как хотелось бы Дейрдре видеть эти пейзажи чаще! Взмывать вверх птицей, гулять по облакам. Последние висели прямо у неё над темечком – куцые, полупрозрачные, – только руку протяни и коснись. Будь она ещё чуточку безумнее, чем сейчас, то попробовала бы на них запрыгнуть, уж больно ровной тропой они стелились вокруг плато, будто держали его в объятиях. Выше них только голые и острые пики, похожие на драконьи гребни. Похоже, Дейрдре добралась куда нужно.
Она стояла в щербине между скалами, на плоской и округлой поверхности, заросшей мхом, травой и кустарниками, очень похожей на место, что описывала ей Дану. Несмотря на снег и зазубренные камни, всё здесь выглядело мягким и махровым, точно домашний сад, только не слишком ухоженный, а скорее дикий. Деревья – кипарисы, кажется, – росли прямо на рельефе скал, и там, дальше, в щербине между ними, по воздуху растекалось дивное сияние.
– Снежные анемонии, – прошептала Дейрдре, подойдя ближе и убедившись, что то действительно они. Она протиснулась между камнями и деревьями, потянулась к ним рукой; к крупным фарфоровым цветам, похожим на пионы, но с сердцевиной приплюснутой и серебряной, точно меж лепестков просунули монету. Они раскрылись навстречу её пальцам и теплу, гладкие, отражающие в себе всё, что видят, и даже больше. То, о чём просила Королева-мать. То, о чём мечтает каждый. Дейрдре тоже узрела будущее – перламутр, туман, драконья чешуя, – но сразу отвела глаза, дабы сосредоточиться и ухватиться за тугой стебель, вьющийся, как плющ, а затем потянуть его на себя.
– По просьбе друга здесь ты, говоришь? Что же это за друг такой, который на верную гибель посылает?
Пальцы разжались инстинктивно, цветок отпружинил обратно и закрылся, свернувшись хлопковым клубком. Дейрдре обернулась медленно, боясь увидеть, кто стоит за её спиной, и дважды успела пожалеть, что не взяла с собой хотя бы короткий меч. Считала ведь, что в горах лишь козлов и можно встретить, но никак не человека.
Впрочем, а был ли это человек?
Юноша белоснежный, точно сама метель, возвышался шагах в десяти от неё. Снова поднялся ветер, снова ударил Дейрдре в лицо, мешая рассмотреть его. Она заслонилась рукой и отступила от анемоний в сторону – тогда ветер успокоился, будто довольный, что добился своего, и голос, обманчиво мягкий, даже издал короткий смешок.
– А ты мне гибель пророчишь? – спросила Дейрдре, смахивая со лба упавшие пряди.
Юноша ответил не раздумывая:
– Не пророчу. Я её несу. Всем ворам, что в мой чертог заявляются, руки к моим сокровищам тянут.
– К твоим сокровищам?..
– Зачем твоему другу анемонии? В лепестках судьбу свою узреть хочет? Мол, правитель он будущий или грязь под его ногтями? Встречал я таких, уже приходили сюда да ушли ни с чем, ибо цветы снежные не для того, чтобы люди играли с ними. Я их семена нашёл, я их посадил, и я же их сторожу. Мои это анемонии! Никому к ним прикоснуться не дам – ни тебе, ни твоему другу. Уходи!
– А ты не очень-то гостеприимный. – Дейрдре смахнула с лица снег, которым ветер её сердито припорошил, и шагнула немного ближе, открыла глаза пошире, чтобы наконец-то увидеть, с кем именно она говорит. Да не зря… – Негостеприимный, но зато какой… красивый!
Ни о чём таком её Совиный Принц не предупреждал. Ни о том, что снежные анемонии стережёт настоящий ветер во плоти, ни о том, что он настолько хорош собой. Взгляд было не отвести от глаз его, больших и жёлтых, точно два цитрина. А волосы перламутровые, с солнечными лучами играющие, пускали хороводы бликов по траве и склону. Точно жемчуг растаял и струился по его спине, обтекая лицо миловидное, тоже бледное. Невесомое узорчатое одеяние-доспех, будто сотканное из лунного света, разлеталось за его спиной плащом. Ветер был таким юным, наверное, даже юнее Дейрдре! Губы тонкие, брови тоже, но нахмурены, сведены почти у переносицы. Если бы он не старался выглядеть грозным, то был бы очаровательнее некуда. Впрочем, очарована Дейрдре оказалась и так. Расплылась в улыбке, склонила на бок голову и подпёрла щёку рукой, залюбовавшись настолько, что даже не услышала, как юноша повторил, пряча от неё раскрасневшиеся кончики острых ушей за волосами:
– Убирайся!
– Ты сид? – спросила она, всё-таки их заметив.
– Нет. Я ветер. Нет у меня другого имени.
– И ты один здесь живёшь?
– Да. И друзей иных, кроме снежных анемоний, у меня тоже нет.
– И тебя это устраивает?
Ветер посмотрел на неё украдкой из-за спины, которой повернулся, и что-то изменилось в выражении его хмурого лица. Дейрдре догадывалась, что так выглядит замешательство, которое она заставила ветер испытать, возможно, впервые в жизни.
– Вполне, – ответил он наконец, подумав ещё немного. – Хватит задавать вопросы! Не трать время. Я всё равно не позволю тебе сорвать цветок, сколько ни убалтывай. Уходи и не возвращайся более.