– Через него вы смотрите на звёзды? – предположила я, проследив за направлением трубы и сравнив её конструкцию с той самой подзорной трубой. Бронза, зеркала, стекло… – Оно увеличивает их? Насколько?
Сенджу ухмыльнулся, крайне довольный проявленной мной смекалкой. Бережно взяв меня под руку, он подвёл нас обоих к крутящимся кольцам на основании трубы и, остановив их, наклонил трубу так, что её изогнутое узкое горлышко в самом низу оказалось прямо перед нашими лицами.
– Это называется телескоп, – поведал он и постучал серповидным когтем по стекляшке в горлышке. – Посмотри сюда – и увидишь то, к чему стремится мой род.
Я сглотнула, почувствовав приятную нервозность, какую чувствуешь перед тем, как открыть в доме тайную комнату, запертую на протяжении многих поколений. Держась за трубку одной рукой, я медленно наклонилась и заглянула в неё.
– Что ты видишь? – спросил Сенджу, наклонившись к моему уху.
Я видела бриллианты. Это словно действительно были они – рассыпанные по чёрному бархату горсти, умоляющие взять их и унести, сжимая в ладонях. Но звёзды были не одиноки – их сторожила круглая серая жемчужина с вкраплениями и бороздами, напоминающими ямы. Такой была луна, которой пели вёльвы в зимний Эсбат, плетя узелки на шерстяной вуали, и которая, как глаз Волчьей Госпожи, бдела за миром, как за своим дитятей.
– Эй, ну что там, что? Давай живее! Я тоже хочу посмотреть!
Сенджу сам крутил для меня телескоп, чтобы я увидела как можно больше прекрасного: мне он, громоздкий и тяжёлый, был не по силам, даже когда я налегала на него всем весом. Однако Кочевнику удалось сдвинуть телескоп одним толчком – он всего-то пихнул меня, не дождавшись своей очереди заглянуть в горлышко.
Раздался грохот, и зеркала по бокам задребезжали. Телескоп резко накренился вниз.
– Всё в порядке! – воскликнул Сенджу, легко поймав его одной рукой до того, как он придавил Кочевника, принявшегося возмущаться насчёт хлипкости и ненадёжности местных конструкций. – С ним такое частенько случается, не переживайте. Нужно просто кое-что подкрутить…
Но я и не переживала – я смотрела на руку Сенджу с задравшимся рукавом красной рубашки, что лежала поверх бронзовых пластин. В тех отразилось моё изумлённое лицо, а вместе с ним – жёсткие рельефные струпья, похожие на омертвевшие кусочки кожи, что покрывали руку Сенджу от запястья до самого локтя.
– Время – вот истинный бог и владыка всего сущего, – грустно улыбнулся мне Сенджу, одёргивая рукав обратно, чтобы спрятать первые признаки окаменения. – Покуда мы получаем удовольствие от жизни, мы живём. Но как только удовольствие приедается и становится в тягость, мы черствеем, как и наши сердца.
– Мне жаль, – сказала я только, невероятно смущённая тем, что увидела то, что явно не предназначалось для чужих глаз, тем более человеческих. Но Сенджу лишь махнул рукой, вернув телескоп на место.
– Кто сказал, что я так просто сдамся времени? В конце концов, радость жизни то же, что и пламя, – её можно снова раздуть, коль погасла.
– Но выглядит всё равно паршиво, – прокомментировал Кочевник, уже потеряв интерес к телескопу и постукивая рукоятью топора по чему-то очень похожему на сани, но в два раза меньше. – Уж лучше никогда не познать сладости сражений и умереть от позорной старости в своей постели, чем превратиться в камень. Это же страшнее смерти! Такая жуть!
– Кочевник! – шикнула я, но пристыдить его было невозможно – он попросту не знал, что вообще значит стыд.
Сенджу засмеялся, и я наконец-то поняла, отчего же рядом с ним у меня мурашки бегут по телу. Это был никакой не смех – это была его пародия. Натянутая, глухая, как заученное приветствие и перечень титулов, которые я повторяла снова и снова, встречая гостей на пирах. Как и в моей вежливости, в смехе Сенджу не было ни капли подлинных эмоций. Их же не было и в его улыбке, которую он то и дело натягивал на лицо, чтобы спрятать одолевающие его безразличие и скуку. По сравнению с ним даже Ллеу был искренним, но Сенджу изображал чувства, которых на самом деле не испытывал, вовсе не из-за корысти, а ради жизни. Ходил на чужие свадьбы, танцевал, не спал ночами, посещая таверны, показывал город незнакомцам и делал всё для того, чтобы по жилам по-прежнему текла, а не каменела кровь.
Когда мы покинули зал науки и продолжили путь к усыпальнице Дейрдре, то шли в полной тишине. Винтовая лестница, вырезанная из выбеленной драконьей кости, поднималась ещё выше, чем мы были до этого, хотя я думала, что выше уже невозможно. Иногда изгибаясь и становясь почти вертикальной, она вела к соседнему пику горы, который был не виден снаружи. В нём отсутствовали окна и щели, а вдоль светлых кремовых стен шли древние письмена – не руны, нет, а целые картины. Драконы, люди, животные – истории, похожие на те, которые рассказывали стены моего замка, но более искусные, словно иллюстрации в книгах, перенесённые на грубый камень.
– Госпожа, позволь узнать из первых уст, зачем вы с Солярисом прибыли в Сердце? – спросил Сенджу неожиданно, пока мы протискивались друг за другом мимо каменных изваяний. – Несмотря на то что случилось восемнадцать лет назад, драконы не станут гоняться с вилами за людьми, попавшими на их остров, но у них само собой возникают вопросы. Слышал, ты хотела воссоединить Соляриса с его с семьёй… Это так? Благородное, но весьма странное желание для наследницы престола.
– Я всегда была и благородной, и странной, – ответила я невозмутимо, скользя ладонью по петроглифам, царапающим кончики пальцев. – Но я совру, если скажу, что всё дело только в воссоединении Сола с семьёй. На самом деле, как наследница трона, я хотела бы искупить вину своих предков… и вернуться к тому, с чего мы начали. Вернуться к миру.
– Хм, что же… На свете нет ничего невозможного. Если бы не Дейрдре и не человеческая форма, которую мы приняли благодаря ей, всего этого бы не существовало. Мы бы так и не узнали, сколько возможностей открыто перед теми, кто полагается на разум, а не на инстинкты, – сказал Сенджу, тоже проводя ладонью по тому, что он назвал фреской – усовершенствованной формой живописи, которой драконов тоже обучили люди. – Именно поэтому мы возвели в честь Дейрдре то, что вы называете неметонами. В самой высокой точке Сердца – кроме неё и прошлых Старших, из окаменевших тел которых выложен этот пик, никто не живёт настолько близко к небу. Мы посчитали, что она достойна этой чести. Милая Королева Бродяжка…
Сенджу отзывался о ней с такой правдоподобной нежностью, словно это была единственная эмоция, которую он умел до сих пор испытывать по-настоящему. Надеясь, что так и есть, я прошла вперёд, когда Сенджу и Кочевник пропустили меня внутрь треугольной комнаты. По её периметру рядами стояли колонны – тонкие, знакомого цвета топлёного молока и почти не оставляющие пространства меж друг другом, как зубы. С потолка же свисали свечи, перемотанные золотыми нитями. Они не капали воском, не шипели и не плавились, но горели морским бирюзовым светом, как планктон на дне Кипящего моря. От них по усыпальнице растекался душистый травяной дым, похожий на полынь и вербену, окутывая мраморную статую Дейрдре в драгоценной короне – точь-в-точь такую же, какая была установлена в тронном зале Столицы.
Прямо перед ней возвышался прямоугольный монолит из белого мрамора, расписанный серебряной сетью, перед которым я и застыла.
– Как он погиб? – спросила я едва слышно, глядя на могилу принца Оберона. Даже Кочевник при этом хранил несвойственное ему молчание, оставшись ждать снаружи у фресок.
– По одной из версий, принца убил кто-то из сородичей, чей детёныш истёк кровью у него на руках, а по другой – кто-то из его же купцов, прибывших с караванами. Тело Оберона нашли лишь спустя пару дней. В результате бойни все улицы были завалены трупами – и торговцев, и драконов, и детей…
– А до или после Молочного Мора ничего странного больше не происходило? – Я обернулась на резную арку, в которой стоял Сенджу, склоняя голову вбок. Его завитые рога, покрытые такими же перламутровыми многоцветными чешуйками, какие выглядывали из-под рубахи на спине, почти задевали свечи, подвешенные к потолку. – Может быть, вы видели вёльву, прибывшую вместе с купцами в тот день? Или кто-то из сородичей вёл себя странно?
– Поскольку меня там не было, не могу сказать наверняка. Наука хоть и удивительна, но, увы, всё ещё не позволяет видеть прошлое, как ваш сейд.
– Так вас не было в городе, когда случился Молочный Мор? – нахмурилась я.
Он лениво кивнул.
– Драконы в ту пору сторожили не только Сердце, но и остальные девять туатов. Мы должны были защищать сородичей от охотников и контрабандистов, пока Оникс не исполнил свою часть договора.
– Какого договора?
– Того, ради которого мы помогали ему в завоеваниях.
Я передумала оставаться в усыпальнице и вернулась к её входу, чтобы оказаться с Сенджу лицом к лицу. Всё такой же улыбающийся, неживой и живой одновременно, он вопросительно смотрел на меня, пока я собиралась с мыслями и пыталась поверить в то, что так долго упускала из виду, но что было так очевидно.
– Вы помогали моему отцу в завоевании Круга? – прошептала я.
Сенджу кивнул, и один этот кивок уничтожил меня изнутри. И собрал заново.
Немые берсерки, армия которых прославилась на весь Круг, но которые начали постепенно исчезать друг за другом, как только закончилась война. Берсерками их прозвали вовсе не просто так – они сражались без усталости голыми руками и не чувствовали боли. Вместе с вёльвами войско Оникса представляло собой непобедимую орду. Он покорил восемь туатов всего за несколько лет, в то время как даже Дейрдре воевала с одной королевой Керидвен больше пяти. В ту пору все восхищались Ониксом – его отвагой, искусством владения мечом, способностью воспитывать настоящих сынов Медвежьего Стража… Но что, если в этом не было никакой его заслуги? Если он просто купил эту армию и составляли её вовсе не люди, а те, кто и говорить-то на общем языке не умел, потому и молчал, притворяясь немым?