– Руби, подожди! Можно спросить тебя ещё кое о чём? – Он порозовел в тон моему платью, и я тут же поняла, о чём именно он хочет спросить. Точно так же я поняла и то, что ему не хватит на это смелости. – Ты и Сол… г-хм…
– Что «я и Сол»?
– Вы же не… Он дракон, а ты… С детства… Нет, извини, забудь. Просто хотел сказать, что если Солярис ещё раз обидит тебя, то ты не убегай из дома, ладно? Просто подойди ко мне и скажи. Я сам с ним разберусь.
Я хихикнула и кивнула, почтительно склонив голову, после чего Гектор вернулся к своей печи. От встречи с ним у меня на душе немного полегчало, и я продолжила путь наверх, к звёздному небу, под коим проводили свою безмолвную вечность предыдущие Старшие. На костяных ступеньках я снова мельком оглянулась, чтобы убедиться: Гектор уже вовсю работает на наковальне. Он даже не спросил, куда я направляюсь, и за это я была ему безмерно благодарна.
Тихий, трудолюбивый и очень послушный. Гектор ещё в детстве разительно отличался от Матти и Ллеу. Когда мы были помладше, я нередко дразнила его за то, что он вечно подглядывал за мной из-за угла, но при этом постоянно молчал и убегал, стоило мне его окликнуть. Кое-что изменилось с тех пор, а кое-что нет. Я улыбнулась ему напоследок, зная, что Гектор всё так же подглядывает за мной, но уже не из-за угла, а через отражение в отполированной поверхности телескопа.
В этот раз подъём в усыпальницу занял у меня чуть больше времени, чем обычно. Я решила не торопиться, перебирая в голове всё, что привело меня сюда и что должно было отвести обратно домой. Красный лес, истекающий кровью; хижина Хагалаз с очагом, в котором пляшет хрустальное пламя; ритмичное пение, как нить, тянущаяся от мира людей к миру богов; слова, пропитанные силой Матери холодов и древнего сейда…
– Великанов я помню, рождённых из неба, – повторяла тихо я, взбираясь по ступенькам. – Я помню плоды на ветвях волчьего древа. Я помню… как боги взрастили из гнили цветок. Я помню, как плавились звёзды, когда пришёл Солнца… Что? Рок? Да, наверняка Рок.
В усыпальнице, как всегда, висел фимиам тисовых деревьев и полевых трав. Несмотря на то что я выучила это место наизусть, мне всё равно было неуютно: душный полумрак, тесное пространство, стены из костей и навеки уснувшие драконы в их основании. Не желая долго задерживаться здесь, я без церемоний опустилась на колени подле монолитного камня, за которым возвышалась статуя Дейрдре. Мне казалось, она внимательно следит за тем, как я расстилаю на полу тёмно-красный бархат. Поставив на него треснутое зеркало на толстой ножке, я повернулась к монолиту полубоком, чтобы видеть в отражении и его, и себя, как учила Хагалаз, а затем достала из сумки дары, с которыми определилась в последнюю минуту. Рубиновая шкатулка и маленькая серебряная брошка, похожая на ключ. Тайна, которую хочу раскрыть, и её разгадка. Должно подойти.
– Великанов я помню, рождённых из неба. Я помню плоды на ветвях волчьего древа.
Когда Хагалаз пела, её устами будто выли божественные волки Госпожи – то была зычная, первобытная песнь, не умаляющая своей дикости, даже когда она опускалась до шёпота. Однажды мне удалось стать свидетельницей пения Ллеу в Безмолвном павильоне, и тогда я покрылась мурашками от животного ужаса: он пел, как поют глашатаи смерти анку на похоронах, провожая погребальный драккар вниз по реке, и от этого пения хотелось бежать сломя голову. Моё же пение не шло ни в какое сравнение ни с тем ни с другим, но я надеялась, что оно всё равно сработает. Периодически голос дрожал и срывался, потому я пела негромко, слегка раскачиваясь на одном месте перед зеркалом, дабы поймать ритм своего сейда.
Вправо-влево. Вправо-влево.
– Я помню, как боги взрастили из гнили цветок.
Принц Оберон, павший в Молочный Мор, освоивший сейд, что считался запретным для высокородных мужчин, и влюбившийся в мою мать.
Всё ли правильно я делаю? Не ошибаюсь ли? Не наврежу ли и себе, и другим?
Красный туман, пожинающий людей целыми деревнями, крадущийся за мной по пятам и…
Дикий!
– Я помню, как плавились звёзды, когда пришёл Солнца Рок!
Одни мысли предательски перебивали другие, и я тряхнула головой, сосредоточиваясь. Но, судя по тому, что ничего так и не произошло, сосредоточивалась я недостаточно. Или дело было в чём-то другом?
– Великанов я помню, рождённых из неба, – завела я по новой, глубоко вдохнув и схватившись плохо сгибающейся рукой, скованной гелиосом, за раму зеркала, чтобы придвинуть его поближе. Между мной и саркофагом, к которому я почти прислонялась спиной, вились тени. Я старательно вглядывалась в них, дожидаясь, когда же они приобретут образы прошлого. – Я помню плоды на ветвях волчьего древа…
И снова ничего не произошло. Ни в первый раз, ни во второй, ни даже в третий и четвёртый. В конце концов горло у меня заныло, надорванное от сухости и стараний, а терпение иссякло.
– Да что же не так?!
Зеркало полетело на покрывало, и трещин на нём прибавилось. Я уткнулась в колени, обтянутые шёлком, и часто-часто заморгала, пытаясь остановить щипание в глазах. Будущая королева Круга. Дочь Оникса Завоевателя и потомок Великой Королевы. Я должна справиться, спасти свой народ и войти в историю, как в неё вошли мои предки. Должна!
– Ты принесла не те дары.
Единственным звуком в усыпальнице Дейрдре было моё собственное дыхание, сбитое подступающими рыданиями. Прежде плакать мне было не по титулу – отец говорил, что лучше прогуляться до плахи, чем так уничижать своё королевское достоинство. Однако сейчас мне не перед кем было держать лицо.
Кроме Маттиолы, стоящей под свечами из перечной мяты и табака.
– Гектор донёс? – первое, что спросила я, задрав к ней голову.
– Нет. – Матти держалась на странность сдержанно, прямо как её непослушные волнистые волосы, забранные на затылке. Будто бы Матти готовилась скакать на лошади или бежать – ни один лишний волосок не торчал. – Несмотря на то, сколько мы с Ллеу печёмся о Гекторе, он всегда выбирал и будет выбирать тебя. Первая любовь, что поделать.
– Тогда как?
– Солярис просил приглядывать за тобой. – И прежде чем я успела спросить, значит ли это, что она сейчас же схватит меня за руку и поведёт к нему виниться, Матти вдруг сбросила передо мной сумку из телячьей кожи, которую в темноте я случайно приняла за часть её хангерока. – Каюсь, я рылась в твоих личных вещах. Зато принесла это. Посмотри и скажи, что ты чувствуешь. Подходит?
В сумке оказались склянка с туманом, плещущимся, как свежая кровь, и свёрнутый пергамент, пожелтевший от старости и пошедший пятнами плесени по краям. Развернув его, я испытала ту же щемящую боль в сердце, какую почувствовала, увидев картину впервые.
– И как я сама не догадалась, – прошептала я, глядя на олицетворение тайны во плоти – сам Красный туман – и её разгадку – выцветшее и пожелтевшее от встречи с морской водой, но неизменно юное и прекрасное лицо Оберона, изображённого на холсте рядом с моей матерью.
– Хорошо, что не догадалась. – Не спрашивая разрешения, Маттиола уселась напротив по другую сторону зеркала, подмяв под себя подол хангерока. – Если бы ты со всем справлялась сама, я бы осталась без работы.
– Но откуда ты знаешь, что нужно для этого ритуала? – нахмурилась я, и неестественное спокойствие Маттиолы мгновенно превратилось в естественный стыд. – Я узнала о нём от вёльвы, что живёт в Рубиновом лесу. А ты…
– До того как я отказалась от наследия королевской вёльвы в пользу Ллеу, мама уже обучила меня половине семейных практик, – ответила Маттиола без утайки, и я едва не уронила зеркало в третий раз, устанавливая его на место в центр покрывала.
– И ты не рассказывала?!
– Ллеу просил сохранить это в тайне, дабы ни у кого не было повода усомниться в его притязаниях на место сейдмана. Повторюсь, я сама отказалась от наследия сейда и более не претендую на него. – Тон Маттиолы стал снисходительным, а ладони в маленьких золотых колечках, которых, готова поклясться, у неё прежде не было, опустились поверх моих, лежащих на коленях. – Я никакая не вёльва и никогда не была ею, однако я помню кое-что, что может тебе помочь.
– Даже не станешь отговаривать? А как же то, что сейд отнимает годы дарованной тебе жизни?
– Ты моя драгоценная госпожа, – произнесла Маттиола так, будто снова приносила мне священный обет. – Твоя воля – закон, даже если она мне не нравится.
– Хм… Ну хорошо. В таком случае я тоже не стану ничего говорить на тот счёт, что ты влюбилась в Вельгара.
Маттиолу передёрнуло, и она обиженно насупилась в ответ на мою ухмылку. Морковный румянец выдал её, но вслух она лишь сказала:
– Просто возьми зеркало и положи на колени.
Несмотря на то что Хагалаз велела мне видеть в отражении не только себя, но и ту вещь, в которой заключена тайна, я послушалась – Маттиола говорила хоть и мягко, но так уверенно, что эта уверенность невольно передавалась и мне. Похоже, она точно знала, что и как надо делать.
Переборов брезгливость, я взяла в правую руку склянку с туманом, стараясь не слишком сжимать на ней пальцы, а в левую – свёрнутую картину. Затем я вперила взгляд в разбитое зеркало. В дюжине расколотых кусочков, ставших ещё мельче от второго удара, отражалось сразу множество моих лиц. Мне вдруг показалось, что в каждом из этих отражений я выгляжу по-разному: где-то печальной, всё ещё с покрасневшими глазами и таким же раскрасневшимся носом; где-то охваченной яростью, что копилась во мне годами; а где-то почти счастливой, будто с трудом сдерживающей улыбку. И все эти лица были одинаково настоящими.
– Повторяй за мной, – велела Маттиола и, отклонившись назад, вдруг запела, но совсем не то, что пела Хагалаз, и совсем не так: – Гниют плоды на ветвях волчьего древа. Звёзды сгорают от медвежьего гнева. Кроличья свадьба, совиное царство – боги помнят, каким было людское ненастье.
Хагалаз говорила, что у каждой вёльвы свой собственный сейд. Цель одна, но песни разные, и все они передаются по наследству от матери к дочери, от сестры к сестре. Быть может, сейд Хагалаз не подошёл мне, потому что был слишком диким для меня – принцессы, воспитанной в порядке и чистоте. Зато мне вполне подошёл сейд Матти.