— Говорят, это твари Тьмы. Но... - его взгляд скользнул к капитану, - ...некоторые выглядели как человек.
Капитан застыл. В его сознании всплыл образ: чёрные очки, за которыми скрывались рубиновые глаза. Мейер вышел из таверны. Утро было холодным, но небо над Верхними кварталами полыхало алым - и это был не свет восходящего солнца, а отблеск пожаров. Где-то вдали раздавались крики, звон разбитого стекла.
"Рубиновый... ты долбанный псих."
"И где теперь мои проклятые плотники?"
Он резко повернулся к Барнсу, который выскочил следом:
— Собирай команду. «Мэри» отплывает сегодня.
Барнс кивнул, но в его глазах вспыхнуло понимание - капитан не просто бежал. В них горело то же, что и в небе над Верхними кварталами - предчувствие бури.
Порт Аль-Дейма в огне.
Гавань металась в предсмертных судорогах. Верхние кварталы, еще вчера сиявшие белоснежными шпилями, теперь пожирал багровый пожар, клубы дыма ползли к морю, словно испуганные звери. Нижние кварталы охватила паника - богачи в дорогих, но испачканных шелках толкались у причалов, их крики сливались с матросской бранью. Лодочники, почуяв момент, заламывали цены втрое, а над всем этим нависли свинцовые тучи, будто само небо замерло в ожидании развязки.
"Жгучая Мэри" - готовность номер один.
Галеон стоял на якоре, его недавно перекрашенные борта уже забрызганы грязью от мечущихся беглецов. Новые паруса, пропитанные алхимическим составом на основе крови морских демонов, туго натянулись - каждый шов, каждый блок проверен и перепроверен. Корабль дышал готовностью, будто живой.
Капитан Роберт Мейер метался по палубе, его изумрудный глаз выхватывал малейшие недочеты: Гарг с боцманами ставили последние клинья на реях, их руки мелькали с привычной сноровкой. У штурвала Вирт яростно крутил недоделанный рунный компас, проклиная мастера на все лады - стрелка дергалась, как пьяная девка после корсарской гулянки. Юнга Томми-Крыса уже успел обчистить трех перепуганных богачей и теперь прятал добычу в трюме, довольный как кот объевшийся сметаны.
Капитан с размаху ударил кулаком по борту, и эхо разнеслось по всей палубе:
— Где чертовы якоря?! Если через пять минут мы не отчалим, я сам вас всех привяжу к ним и брошу за борт!
Матросы оживились, как по мановению волшебной палки. Последние канаты срывали с кнехтов с такой яростью, что искры летели от железа.
Новые баллисты, прозванные "поцелуями Мэри", уже были заряжены - гарпуны с алхимическими бомбами ждали своего часа. А на носу корабля резная женщина с пылающим сердцем в руках смотрела в сторону горящих кварталов, будто знала то, что остальным только предстояло узнать.
Капитан подошел к Вирту, его голос хрипел от напряжения:
— Ты хоть примерно представляешь, куда мы плывем?
Вирт ернически ухмыльнулся:
— В море?
Капитан огрызнулся, но в его голосе сквозило не раздражение, а азарт охотника:
— Вот именно. А там - посмотрим.
Команды сыпались одна за другой:
— Отдать швартовы!— Поднять якорь!— Паруса на ветер!
"Жгучая Мэри" вздрогнула всем корпусом, словно пробуждаясь ото сна, затем плавно отошла от причала. Ветер наполнил паруса, и корабль начал движение - сначала медленно, потом все увереннее.
Капитан стоял на корме, не отрывая взгляда от удаляющегося Аль-Дейма. В клубах дыма и хаоса там что-то произошло. И он был почти уверен, что за всем этим стоит один рубиновоглазый ублюдок.
"Если ты выбрался, Рубиновый... то где ты теперь?" - пронеслось в голове.
"И какого черта ты устроил этот погром?"
Но ответов пока не было. Только бескрайнее море впереди, предательский ветер в парусах и щемящее ощущение, что все это - только начало чего-то большего.
‗‗‗‗‗‗‗‗‗‗‗‗‗‗‗‗‗‗‗
Кабинет Реми
Четырнадцать дней. Четырнадцать дней тихого ада.
Клетка из Света уже не просто жжёт кожу — она прожигает каждую клетку, каждый нерв, оставляя после себя невидимые шрамы. Реми усовершенствовал рунный круг: теперь символы не просто пылают в воздухе, а вгрызаются в плоть, как раскалённые иглы, вонзаясь глубже с каждым новым витком магии. Каждый оборот — новый уровень боли, новый ярус этого бесконечного чистилища.
Но Гилен не кричит. Он даже не шевелится. Его тело стало картой пыток, испещрённой отметинами страданий: ожоги от Света, которые Чёрный Шов едва успевает зашивать, нити под кожей работают без остановки, сшивая плоть, пока её снова не разрывает; губы в трещинах от обезвоживания, но он не просит воды; одежда превратилась в лохмотья, но ему всё равно.
Он медитирует. Даже когда Реми включает круг на полную силу.Даже когда падает в забытьё — его сознание не отдыхает, а копает глубже, вытягивая последние капли силы из Истока Крови.
«Помои», которые приносят раз в день, — серая жижа с запахом гнилой рыбы. Гилен ест, если не забывает. Ему неважно.
Он — не смертный. Он — не жертва. Он — палач, который пока позволяет себя пытать.
Реми входит. Дверь открывается бесшумно, будто боится потревожить тишину.
Реми входит, как всегда — с улыбкой, отполированной до блеска. Его мантия идеально чиста, волосы уложены с безупречной точностью, а в руках — новый инструмент. Сегодня это серебряный стилет с рунами подавления воли, тонкий, изящный, смертоносный.
— Доброе утро, Гилен. — Его голос сладок, как яд. — Как спалось? Надеюсь, вам не снились кошмары... хотя, учитывая ваше положение, это было бы даже милостиво.
Пауза. Гилен не реагирует. Реми вздыхает, будто разочарован нынешней молодёжью, её недостатком уважения к старым добрым пыткам.
— Ну что же... Может, сегодня вы смилостивитесь и расскажете мне что-нибудь? Хотя бы... откуда у вас эти прелестные рубиновые глаза?
Он включает круг. Символы вспыхивают, боль ударяет, как молот по наковальне, — но Гилен лишь чуть напрягает челюсть.
Реми наклоняется, любопытство звучит в его голосе, будто он действительно заинтересован в ответе.
— Или... может, вы просто скажете, кто вас создал? Я ведь могу угадать...
Гилен впервые за две недели открывает глаза. За чёрными стёклами — рубиновый холод, бездонный и безжалостный.
— Ты уже проиграл, Реми. — Его голос тих, без эмоций, но каждое слово падает, как приговор. — Ты просто ещё не понял.
Реми замирает. Потом смеётся — но в его смехе что-то надтреснуто, будто маска наконец дала трещину.
Тишину камеры разрывает шипение раскалённого металла — рунный круг вспыхивает ослепительным светом, прожигая воздух едким запахом озона. Реми активировал его изящным движением пальцев. Свет режет глаза, оставляя послеобразы на сетчатке, но Гилен не моргнул ни разу. Его грудь равномерно поднимается и опускается, поза сохраняет каменную неподвижность — будто он действительно погружён в медитацию где-то далеко от этой камеры пыток.
Но за чёрными стёклами очков Алый Взгляд фиксирует каждое движение, каждый микрожест. Зрачки сужены, как у хищника в темноте.
Реми скользит по каменному полу, стараясь не скрипнуть подошвами дорогих кожаных ботинок. В его руке играет отблесками тонкий серебряный стилет — изящное орудие с гравировкой рун подавления, каждая черточка которых светится зловещим голубым светом.
«Разрежь кожу — и воля ослабнет», — шепчут ему в ухо догмы Ордена. Губы расплываются в предвкушающей улыбке, когда он заносит лезвие...
Гилен — двигается. Его рука взмывает вверх с неестественной скоростью, пальцы сжимают запястье Реми с силой гидравлического пресса. Хруст ломающихся костей звучит как сухой треск ветки.
Из-под ногтей Гилена вырываются Кровавые Когти — хрупкие, но достаточно острые, чтобы оставить несколько аккуратных линий на коже инквизитора.
Руна "Кровоточащий Полумесяц" ꙮ — древний запретный символ, который Гилен видел только в глубинных слоях кода этого мира — вспыхивает на руке Реми алым светом, будто раскалённая проволока впивается в плоть.
Сначала — лишь лёгкое недоумение. Его брови приподнимаются, губы чуть размыкаются. Потом приходит боль.
Кровь начинает сочиться буквально отовсюду — из пор кожи, из уголков глаз, хлещет из ушей и носа. Алые струйки стекают по его безупречно выбритому подбородку, окрашивая белоснежный воротник мантии.
— Н-нет... НЕТ! — Его голос срывается в визг, теряя все следы былой элегантности.
Он бьётся в истерике, опрокидывает стол. Стеклянные флаконы разбиваются с хрустальным звоном, зелья смешиваются с кровью в ядовитый коктейль. Драгоценные пергаменты жадно впитывают алое месиво.
Дрожащими руками Реми хватает первый попавшийся флакон — зелёный, с иконкой сердца, зелье регенерации высшего качества. Он опрокидывает содержимое в горло, но кровь не останавливается.
Потому что это не просто рана. Это ошибка в самой матрице бытия.
Гилен. Он даже не встаёт с места. Рунный круг всё ещё пылает, но Чёрный Шов уже стягивает повреждённые ткани, нити под кожей работают с механической точностью.
Его голос звучит тихо, но каждое слово падает, как молот на наковальню:
— Ты хотел знать, кто я?
Пауза. В ушах Реми стучит кровь, его зрение заволакивает алая пелена.
— Я — ошибка, которую ты не смог исправить.
В последний момент, прежде чем сознание покидает инквизитора, он видит, как за чёрными стёклами очков вспыхивают два рубиновых солнца — холодных, безжалостных, чужих.
Кровь. Она повсюду — алые лужи на каменном полу, брызги на разбитых склянках, кровавые росчерки на испорченных пергаментах. Кабинет превратился в бойню, где единственной жертвой стал сам палач.
Реми бьётся в агонии, его тело съёживается, кожа трескается и скукоживается, как пергамент в пламени. Его пальцы, ещё минуту назад такие ухоженные, теперь когтеобразно искривлены, ногти впиваются в ладони, оставляя кровавые полумесяцы.
Гилен наблюдает. Хладнокровно. Без сожаления.
— Ан-Назгур...
Его губы шевелятся, произнося древнее слово, звучащее как скрежет металла по кости. Воздух вздрагивает, будто сама реальность на миг потеряла плотность.