Глава 26
Чёрный Лес стоял перед Рубином, как стена из скрюченных теней, выросшая из самой земли, будто костяные пальцы мертвеца, вцепившиеся в небо. Деревья, изогнутые неестественными углами, словно застывшие в предсмертной агонии, тянули к нему ветви-когти, их сучья скрипели на ветру, будто пытаясь ухватить за края плаща. Воздух над почвой колыхался, словно над раскалённым камнем, хотя здесь не было ни солнца, ни жары — только мгла, густая, как смола, липкая и тяжёлая, оседающая на коже тонкой плёнкой.
Гилен стоял неподвижно, его плащ едва шевелился в этом странном, застывшем воздухе. Алый Взгляд выхватывал движение — нечто пряталось между стволами, скользило в трещинах коры, уползало в узкие щели под корнями. "Не выходит наружу. Боится? Или... ждёт?"
Пещера была где-то там, в самой глубине. И если проклятие уже вырвалось на свободу — то этот лес был лишь его предвестником, первой лапой, протянутой в мир.
Солнце, клонящееся к закату, не проникало сюда. Даже его косые лучи, золотые и тёплые, гаснут на границе чащи, будто лес пьёт свет, впитывает его, как губка впитывает кровь.
Гилен медленно обходил опушку, его сапоги бесшумно ступали по пожухлой траве. Он искал следы, руны, что угодно — но кроме гниющего безмолвия, ничего не было. Ни птиц, ни зверей, ни даже насекомых. Только тишина, настолько плотная, что в ней звенело в ушах, будто кто-то кричал на частоте, недоступной человеческому уху.
"Они не выходят. Но почему?"
Ответа не было. Граница между светом и тьмой оказалась резкой, как лезвие. Один шаг — и мир изменился.
Гилен вошёл, держа меч наготове. Лезвие, заточенное по всем правилам ровно так, как учил Торин — "Меч — это продолжение руки, а рука — продолжение мысли", блестело тускло, будто и оно теряло силу в этом месте, будто сама тьма пыталась задушить его холодный блеск.
Здесь не было ветра, но ветви шевелились сами, извиваясь, как змеи, их кончики дрожали, будто пробуя воздух на вкус.
Шорохи. Топот, лёгкий, как падение листа, но слишком ритмичный, чтобы быть случайным. Шёпот, которого не должно быть — голоса, переплетающиеся в странную, нечеловеческую мелодию.
Алый взгляд скользил над лиственной пеленой, словно искрящийся луч закатного солнца. Выбирая направление, где мир природы раскрывал себя иначе: там, среди ветвей, притаилось нечто странное, казалось бы, обычный сук, однако от него исходила мерцающая пульсация, подобная биению живого сердца. Внизу, возле корней вековых деревьев, тоже шевелились едва заметные нити энергии, вибрируя тонко и настойчиво, будто тайный орган леса, который скрывался глубоко под поверхностью земли. Даже сами стволы казались обманчиво спокойными, некоторые молчаливо наблюдали, лишь чуть прикрываясь маской смерти, готовясь показать свою истинную природу в нужный миг.
И все они смотрели на него.
Лес словно жил своей тайной жизнью: запахи здесь пульсировали, сменяя друг друга быстрее, чем сердце стучало в груди. Каждый новый аромат приносил свою историю, своё предупреждение.
Сначала повеяло запахом гнили — сладкий, липкий, словно разлагающееся тело давно умершего зверя. Лес впитал эту смерть глубоко внутрь себя, пропитался ею до корней. Следующая волна принесла железный привкус крови, острый и пронзительный, точно лезвие ножа, готового рассечь живое мясо. И вот уже снова воздух наполнился медовым ароматом, густым и тяжёлым, почти вещественным, настолько насыщенным, что начинала саднить глотка, предательски подступала тошнота. Казалось, сама природа играла этими оттенками смерти и жизни, приглашая заглянуть глубже, узнать её страшную правду.
Звуки проникли в сознание плавно, словно волны прибоя: сначала едва уловимый шорох, постепенно нарастающий до многоголосого шепчущего эха. Странный скрип напоминал потрескивание старых костей, тершихся друг о друга среди деревьев, ломающих живую древесную плоть изнутри. Тяжёлые шаркающие шаги мягко ступали по опавшей осенней листве, порой замирая в задумчивости, будто прислушиваясь к чему-то незримому.
Тонкий прерывистый голосок зазвучал вдруг совсем близко — тихий, едва различимый, но настойчивый: "Войд-иди-и..." За ним последовало резкое весёлое чириканье, похожее на писк сотен крошечных птиц, взметнувших крылья разом. Это был смех, лишённый радости, холодный и механический, рождающийся где-то глубоко в лесной чаще и разливающийся вокруг подобно серебристым ручейкам надломленных ветвей.
И движение — всегда краем глаза. Тени ползли по стволам, извиваясь, как дым. Что-то дышало за спиной — горячее, влажное, пахнущее медью и гнилью.
Но когда Гилен оборачивался — там ничего не было. Только лес. Только тьма. И чувство, что сюда нельзя было заходить.
Гилен увидел атаку еще до того, как она началась - Алый Взгляд отметил внезапный всплеск грязно-зелёной ауры в темноте между корнями. Его пальцы сжали рукоять меча на долю секунды раньше, чем из тени вырвалось нечто - бесформенная масса с десятком щупалец, каждая из которых заканчивалась костяным крюком.
Меч встретил атаку с резким звоном, искры вспыхнули в темноте. Сталь прогнулась под ударом, издав жалобный стон - Торин бы убил его за такое обращение с клинком. Но делать было нечего - лезвие держалось, а значит, битва продолжалась.
И тогда лес ожил по-настоящему.
Призраки материализовались из воздуха, их полупрозрачные формы колыхались как дым. Безмолвные, они не могли причинить физического вреда, но их ледяные пальцы тянулись к вискам Гилена, пытаясь влить в сознание чужие воспоминания - видения кровавых битв, крики умирающих, боль сотен незнакомых смертей. Это бы у них вряд ли получилось, но позволять им лезть в голову всё равно было нельзя.
Крылотени срывались с ветвей, их кожистые крылья шуршали как пергамент. Размером с кошку, но с когтями как бритвы, они сбивались в стайки и пикировали, оставляя на его руках тонкие кровавые полосы. Одна вцепилась в плечо, её игольчатые зубы пробили кожу, впрыскивая жгучую слюну.
Бармагисты вылезли из земли, их слепые морды с веером острых зубов хватали за ноги. Один вцепился в голень - боль пронзила ногу как раскалённый гвоздь. Гилен с силой стряхнул тварь, услышав хруст ломающихся костей.
Живые плющи опутали его руки, их липкие усики впивались в кожу, сжимаясь с силой удава. Каждое движение требовало нечеловеческих усилий - ветви тянули его к земле, к вечному сну под слоем гниющих листьев.
Пауки, чёрные и блестящие, размером с собаку, плевались липкой паутиной. Один плевок попал в лицо - слепящая боль, будто кислотой облили. Второй паук прыгнул с дерева, его ядовитые клыки блестели в тусклом свете.
Гилен рубил, резал, бил - его меч описывал смертоносные дуги, отсекая щупальца и крылья. Кинжал в левой руке находил глаза и глотки. Но их было слишком много. Каждый убитый монстр заменялся двумя новыми. Его дыхание стало тяжёлым, рубаха прилипла к спине от пота, а в горле стоял вкус крови и железа.
Он понял: долго не продержаться. Начал отступать к границе леса, пятясь шаг за шагом, но монстры не отпускали. Паутина опутала правую руку, сковывая движения - он с трудом разорвал её зубами, оставив на губах жгучую слизь.
Бармагист вцепился в голень, его зубы пробили кожу - Гилен с силой ударил рукоятью меча по его черепу, услышав хруст. Крылотень впилась в плечо, её когти вонзились в мышцы - он содрал её с себя, швырнув в наступающих пауков.
С последним усилием он рванулся вперёд, сквозь стену плющей, чувствуя как они рвут кожу - и вывалился на опушку, истекая кровью. Тело горело от десятков ран, но лес остался позади.
Тело горело. Яд растекался по венам, превращая кровь в жидкий огонь. Каждый удар сердца разносил яд дальше, жгучие волны боли прокатывались от кончиков пальцев до шеи.
Пот лился ручьями, смешиваясь с кровью из царапин, образуя розоватые лужицы на земле. Каждый мускул сводило судорогой - пальцы непроизвольно сжимались, спина выгибалась, челюсти смыкались так сильно, что звенело в ушах.
Но Гилен заставил себя сесть, опираясь на дрожащие руки. Он скрежетал зубами, сжимая кулаки так, что ногти впивались в ладони.
"Нужно... не выводить яд... а усвоить..."
Исток Крови внутри него взбунтовался - чужая отрава пыталась разорвать сосуды, она была необычной, чужеродной, и тело к такому не было готово.
Но Гилен заставил её работать. Сквозь боль, сквозь туман в сознании, он направлял яд внутрь, заставляя каждую клетку адаптироваться, перестраиваться, становиться сильнее.
Кровь кипела в жилах, пульсируя в висках горячими ударами. Мышцы дергались непроизвольно, как у повешенного в последних судорогах.
Сердце билось так бешено, будто хотело вырваться из груди, каждый удар отдавался болью во всём теле.
"Не... сдамся..."
Он не имел права умирать здесь. Не от этого. Не так.
Время перестало существовать. Оно растеклось, как лужа ртути, потеряв всякий смысл и форму.
Гилен сидел, скрестив ноги, погруженный в себя настолько глубоко, что не мог сказать - день сейчас или глухая ночь. Его сознание сузилось до микроскопической точки, где бушевала невидимая война. Кровь сражалась с чужим ядом, меридианы горели, как раскаленные провода под кожей, передавая волны мучительной боли.
Одна ошибка - и токсины разъедят каналы, превратив их в гниющую паутину.Одна ошибка - и Исток Крови будет отравлен, лишив его силы.Одна ошибка - и процесс станет необратимым, оставив лишь пустую оболочку.
Он сжимал зубы до хруста, челюсти свело так сильно, что казалось - вот-вот треснут коренные. Каждый удар сердца был под контролем, каждая капля яда - под пристальным вниманием. Тело не отвергало отраву, а перерабатывало, заставляя чужое стать своим.
И когда, наконец, баланс начал смещаться в его пользу - стало чуть легче. Но лишь чуть. Боль не ушла, она просто изменила свой характер - из режущей стала тянущей, из острой - глухой.
Сколько прошло времени? Часы? Сутки? Внешний мир перестал иметь значение.
Но в какой-то момент он ощутил это - тончайшую нить энергии, протянувшуюся сквозь его тело. Новый меридиан, рожденный в муках, выкованный в агонии.