Обратите внимание: я спрашиваю Новикова о том, правда ли, что, поуправляв некоторое время «Верандой», он ушел и тогда прибыли упали вдвое, а владельцы вынуждены были позвать его обратно. А Новиков отвечает, что был очень рад, когда его пригласили управлять рестораном. Я спрашиваю про одно время, а Новиков отвечает про другое. Абсурдность нашего разговора стала бы очевидной, если бы проставить даты. Если бы я спросил: «Правда ли, что в ноябре?..», если бы Новиков ответил: «Нет, не правда. В январе я…» — логический зазор разверзся бы. Но даты не проставлены. Разговор течет плавно. Сразу и не сообразишь, что я спрашиваю про одно, а Новиков отвечает про другое. Но у меня в душе поднимается смутное беспокойство от того, что Новиков не отвечает на вопросы, которые я задал, и отвечает на вопросы, которых я не задавал. Это беспокойство — нормальная реакция лоха (я ведь лох, я ведь соблюдаю правила) на словесную игру трендсеттера. Оно заставляет меня слушать невнимательно: формально задавать вопросы, формально получать ответы, но на самом деле следить за выражением лица, за деталями одежды, за случайными событиями вокруг… Тут-то и разыгрывается для меня спектакль, весьма эффективно вживляющий мне в мозг Легенду-о-Новикове.
Мы разговариваем в одном из новиковских ресторанов. И вот, пока мы разговариваем, к Новикову подходит девушка-менеждер, чтобы рассказать, как она отчитала охранника, не пустившего в ресторан за четверть часа до открытия каких-то людей, которые хотели войти.
— Я объяснила ему, что так нельзя с гостями. Еще один раз, и…
— Хорошо, — говорит Новиков, — я потом еще сам с ним поговорю…
А еще почти поминутно в новиковский мобильный телефон приходят эсэмэски, цифры какие-то. Я кошусь на телефон, спрашиваю, что за цифры, и Новиков поясняет: сводки из его нового ресторана в Лондоне — сколько было посетителей, какие заказывали блюда, какой в среднем счет за ужин, сколько столов заказано на вечер… Оказывается, даже будучи в Москве, Новиков руководит лондонским своим детищем в онлайн-режиме.
Друзья мои журналисты рассказывали, что во время интервью или даже во время фотографических глянцевых съемок случалось, что к Новикову подходил шеф-повар задать какой-то вопрос и Новиков просил прервать съемку, отправлялся на кухню, принимался там готовить что-то вместе с шеф-поваром, да так увлекался, что приходилось перетаскивать на кухню студийный свет и там продолжать фотосессию. И я допускаю, что это неусыпное внимание к каждой мелочи в каждом своем ресторане Новиков проявляет вполне искренне. Правда интересуется! Правда вникает! Правда следит! Правда профессионален, как черт! Но искренняя и наглядная погруженность Новикова в мельчайшие детали своего ремесла, тем не менее, есть не что иное, как трендсеттерская уловка. На моих глазах, пользуясь моей неудовлетворенностью его анахроничными ответами, Новиков создает в моей голове легенду о себе.
По здравом размышлении мне следовало бы решить, что успех Новикова не может определяться его личным вниманием к каждой детали. У него больше сотни ресторанов, разбросанных по всей Москве, по всей Рублевке, да вот теперь еще и в Лондоне. Он физически не может в каждом из этих ресторанов отчитывать охранников, следить за числом забронированных на вечер столиков и готовить в четыре руки с шеф-поварами. По здравом размышлении…
Но я не способен на здравое размышление. Не отвечая на заданные вопросы и отвечая на незаданные, Новиков сбивает меня с логического хода мысли. Это виртуозный трендсеттерский финт.
Я мог бы оглядеться вокруг и увидать, что мужчины за столиками едят в основном мясо, а женщины — в основном рыбу. Мужчины пьют в основном крепкие напитки, а женщины — в основном вино. Я мог бы сообразить, что любой новиковский ресторан — это в сущности усовершенствованный «Арагви», то есть продвинутая шашлычная. Я мог бы предположить хотя бы, что успех Новикова определяется этим не прерванным все же родством с шашлычной, которая понятнее нашим стремительно разбогатевшим шашлычникам. Я мог бы хотя бы допустить такую мысль. Или какую-нибудь другую. Но куда там…
После часового интервью я выхожу из ресторана с полным диктофоном бессмысленных слов, но с уверенностью, что разгадал секрет успеха ресторатора Новикова. Я буду рассказывать, что Новиков успешен, потому что лично вникает во все детали, лично отчитывает охранников, лично отслеживает заказ столиков и лично готовит с шеф-поваром. Эти мои рассказы (и других попавшихся на ту же удочку) будут подпитывать Легенду-о-Новикове. Тысячи людей будут всерьез считать, что ходить следует в те рестораны, где Новиков бывает лично. Эти рестораны будут модными, трендовыми. А прибыль в ресторанах, которыми Новиков лично перестал управлять, мгновенно упадет вдвое. Такова сила легенды.
29. Довольно часто трендсеттеры строят свои легенды даже и против воли. Сплошь и рядом легенды вырастают из сплетен, а то и вовсе прямой клеветы. В этом смысле мало от кого бывает трендсеттеру столько пользы, сколько от врагов. И бесценным подарком может стать для трендсеттера то, что для простого человека драма.
Например, развод. Обыкновенному человеку — лоху, соблюдающему правила, — никаких бонусов не может поступить от развода, особенно если развод недружественный, с судебным разделом имущества и детей. Лох страдает, когда в процессе судебного разбирательства выплывают на свет подробности его частной жизни. Когда приходится тащить в суд малышей, чтобы Его честь спрашивал: «Ты с кем хочешь жить? С папой или с мамой?» После бракоразводного процесса лох растерзан и подавлен, благодарит Бога, что весь этот ужас наконец кончился.
Трендсеттер — другое дело. Вероятно, он тоже переживает и страдает — человек все-таки. Но бракоразводные страдания позволяют трендсеттеру разъяснить всему миру, что человек-то он необычный.
Одним из самых громких разводов на Рублевке был и до сих пор остается развод четы Слуцкер. Владимир Слуцкер, удачливый бизнесмен, миллионер, сенатор и по слухам — тот самый человек, при посредничестве которого можно решить в генеральной прокуратуре любую проблему или, наоборот, любую проблему создать. Ольга Слуцкер — предпринимательница, владелица сети фитнес-клубов World Class. Первый ее клуб в Жуковке долгое время был на Рублевке единственным, в него ходили все: от хамоватых нуворишей с криминальным прошлым до милейшего и интеллигентнейшего историка и телеведущего Николая Сванидзе. Ольга, разумеется, со всеми знакома и ключевым светским персонажем стала волей-неволей.
Пока не дошло у Слуцкеров до развода, про них больше и сказать-то было нечего. Про Владимира известно только, что он увлекается каббалой. А про Ольгу — что деньги на свои фитнес-клубы она взяла у мужа, но бизнес успешный, и долг давно отдан. Ничего особенного, люди как люди. Мало ли на Рублевке успешных бизнесменов и сенаторов, чьи жены ведут успешный бизнес и красуются в светской хронике глянцевых журналов?
Но стоило супругам Слуцкер начать бракоразводный процесс, как оба они превратились в героев рублевского эпоса, в самых что ни на есть трендсеттеров.
Сначала Владимир Слуцкер заявил, что дети должны остаться с ним, поскольку Ольга даже и не рожала их. Дети были выношены суррогатной матерью. В косной России такая информация, может быть, и должна была склонить общественное мнение на сторону Владимира, но только не на Рублевке. Рублевцам, наоборот, нравится всякий логический зазор, всякий обходной путь, при помощи которого может быть изменен естественный ход вещей. Им нравилась профессорская дочка Ксения Собчак, ругающаяся на охранников как сапожник. Их занимала Анжела Ермакова, зачавшая через рот. Теперь они увлечены Ольгой Слуцкер — ни разу не рожавшей матерью двоих детей. Не проходит и месяца, как все рублевские обывательницы принялись копировать Ольгину манеру одеваться, болтали о суррогатном материнстве, и совсем уж неслыханной популярностью начала пользоваться детский психолог, к услугам которой Ольга прибегала в суде и во время разборок с мужем. Ольга стала трендсеттером, каким не могла бы оказаться, сколько бы ни настроила в Москве фитнес-клубов.
На волне своей популярности Ольга совершила серьезную трендсеттерскую ошибку: дала несколько интервью, которые по логике должны были бы компрометировать Владимира Слуцкера, но на самом деле мифологизировали его. Ольга сказала, что дети должны оставаться с нею, поскольку Владимир оголтелый сионист. Дескать, он разъясняет детям, что кровь их недостаточно чиста, не вполне еврейская…
(Мы сидим с Ольгой в маленьком ресторанчике, и она прямо так и говорит: «Представляете, дочка плакала и оправдывалась, что в ней ведь грязной крови совсем немного. “Мамочка, — говорит, — во мне ведь грязной крови совсем немножко”. И это мою кровь в своих жилах она называла грязной».)
Кроме того, Ольга заявила, что Владимир тронулся рассудком на своих каббалистических штудиях. Всерьез считает себя богом, мессией, всерьез говорит, что душа его живет в двух телах, одно из которых здесь, в России, а другое — где-то в Германии.
В православной стране такая информация, может быть, и должна бы склонить общественное мнение на сторону Ольги. Но только не на Рублевке. Рублевцам нравятся всякие аберрации традиционных вероисповеданий. Как верят они в то, что мощи святого князя Владимира могут быть сертифицированы археологическим институтом, так верят и в то, что сенатор Слуцкер может оказаться… ну… богом не богом, мессией не мессией, но уж во всяком случае могущественным каббалистом, сколотившим состояние при помощи гематрики[11]. Глазом не успеваешь моргнуть, как половина рублевских обывателей носит уж на запястье красную ниточку, по которой узнают друг друга потешные каббалисты.
(Я сижу у Владимира Слуцкера в кабинете и слушаю, как он клеймит всех этих краснониточников шарлатанами. За его спиной в застекленном шкафу — книги на иврите и на древнеарамейском. И невольно поддаешься этой рублевской легенде, хочется унести пос