– Надеюсь, – говорила она: – что когда вы приедете во Флоренцию, ваш первый визит будет к нам. Мой дом всегда открыт для вас и вашего друга! Такая услуга не забывается!
– О, я очень был бы счастлив воспользоваться вашим любезным предложением, но мой маршрут изменен: я теперь еду в Неаполь и поселюсь в Соренто… но если мне случится быть во Флоренции, я первым долгом сочту…
– Боже, какой официальный тон!.. Вы не можете говорить со мной так, я с этого дня считаю вас за родного, потому что и другой родной не сделал бы того, что вы сделали для моей Олечки.
«Это и видно…», – подумал Рубцов, но не сказал ни слова и, поклонившись, вышел из помещения.
Капустняк уже снял на втором этаже две комнаты, для себя и для Рубцова, и через несколько минут оба товарища сидели за бутылкой вина, на балконе, выходящем на море.
– Ну, что ты скажешь, Федя? Не судьба ли, что мы подоспели вовремя, еще минуточка и весь вагон слетел бы в пропасть?..
– Судьба-то судьба, батюшка, Василий Васильевич, только судьбы-то бывают разные!..
– Ты опять за свое! – с укоризной заметил Рубцов.
– Прости, отец, не буду… Только здесь нам долго оставаться нельзя… Полиции здесь, – видимо-невидимо и показалось мне, что в толпе мелькнул один, которого я по Одессе помню…
– Ну, быть не может?!
– В том-то и беда, батюшка, Василий Васильевич, что он меня в лицо знает… Положим, что он меня сегодня не заприметил, а ведь неровен час, как заяц в тенета влопаешься. От меня-то и до тебя доберутся. Оно, положим, здесь место такое, что арестовать нельзя, а чуть через границу – сейчас цоп и в каменный мешок. Конвенция теперь какая-то там существует… Лучше не удрать ли по добру, по здорову!
– Что верно, то верно… – после раздумья отвечал Рубцов. – Так вот я тебе что скажу: ступай-ка ты, сегодня же, ночным поездом во Флоренцию, проберись в соседство, к Клюверсу и все, что только узнаешь, в тот же час пиши, а если экстренно, то телеграфируй, ключ знаешь, ну, и ладно!
В это время Капустняк быстро откачнулся за дверь и исчез с балкона. Он узнал, в шедшем по противоположной стороне тротуара господине, одесского сыщика, но было уже поздно… Острый глаз полицейского успел заметить физиономию Капустняка, и, хотя сыщик и не был вполне уверен в своем открытии, но у него родилось подозрение и он, словно продолжая прогулку, сделал тур и, возвращаясь, прошел к привратнику гостиницы и спросил фамилию господина, занимающего номер с балконом?
– Он еще не записан, – отозвался придверный цербер.
– Когда запишется, сообщи мне фамилию, мой адрес Отель Париж № 98. Получишь два франка.
Капустняк, от которого не укрылся маневр сыщика тотчас же вышел на лестницу, как только заметил, что агент пошел к швейцару. Хотя они говорили тихо, но в пролет лестницы он почти слышал каждое слово, и едва агент удалился, сам спустился к швейцару и, подавая ему десяти франковую монету, сказал с самым веселым видом:
– Этот господин – мой приятель, я хочу подшутить над ним – пожалуйста, часов в девять вечера доставьте ему мою карточку, я напишу на ней несколько строк, только, пожалуйста, не раньше девяти часов вечера.
– О, разумеется, эчеленце [от ит. eccellenza – ваше превосходительство], ни одной минуткой раньше!
– Странные люди, эти русские, – думал почти вслух привратник: – один только пообещает, а другой уже дает, видно дело-то серьезное!.. Надо послужить обоим.
Между тем Капустняк, быстро вернувшись в свой номер, подошел к Рубцову и глухо проговорил:
– Нас раскрыли, атаман… Он видел и меня, и тебя… Не надо давать ему времени донести… Иначе все пропало…
– Но когда и где? – спросил встревоженный атаман.
– Сию минуту на балконе…
– Как, вот тот черненький, в усах и темных очках?
– Он и есть…
– Что же делать в таком случае…
– Уж это дело мое… Не пикнет…
– Опять убийство!.. – с ужасом прошептал атаман.
– Своя рубашка ближе к телу… отец атаман… только не изволь беспокоиться… Ни шуму, ни писку… Курица, и та больше зашумит, когда ее режут… А этому цыпленку я голову сверну – он ее сам не заметит!
– Хлопушкой?.. – после молчания спросил Рубцов.
– К чему ворон пугать? – со сдержанным хохотом отвечал Капустняк, – мы и в молчанку сыграем…
– А потом?
– На поезд и к Казимиру Яковлевичу, во Флоренцию… а теперь прощенья просим, сюда уже больше не вернусь, если спросят – пошел, мол, играть в рулетку… да и мало ли здесь разного сброда насажено… Разве можешь знать, с кем ты рядом сидишь здесь по табльдотам, с генералом или разбойником!
Друзья-товарищи расстались.
Рубцов задумался – кровь, кровь, опять кровь… Ни одного шага без убийств и преступлений!!! Ему стало страшно.
Глава XIVГосподин Осинский
Не зная, как убить время, Рубцов скоро после ухода приятеля направился к игорному дому.
Масса разношерстной публики толпилась в самом здании рулетки и вокруг дворца, слушая прекрасный оркестр, который, пользуясь ясной, теплой погодой, играл на эстраде перед террасой.
Смеркалось рано. В огромных окнах игорных зал засверкали огни. Беловато-розовые шары Яблочкова освещения вспыхнули вокруг всего сада, и сразу окрестность приняла праздничный, фантастический вид.
Только что виденное несчастие с поездом, давно уже было забыто, озабоченная толпа игроков теснилась вокруг рулеточных столов, заваленных грудами золота, серебра и банковых билетов. Поминутно раздавались возгласы крупье, выкрикивающих номер и цвет, чет и нечет.
Золото звенело и своим лязгом возбуждало и так уже взвинченные нервы игроков.
Возле одного из рулеточных столов, а их в зал действовало в эту минуту целых пять, теснилось особенно много публики. Лопатки «крупье» не успевали придвигать и отодвигать кучи «наполеондоров» и монет в сто су. Там и сям виднелись крупные ассигнации. Все номера были покрыты ставками. Счастливцев, завладевших стулом и играющих сидя, окружал круг игроков, ставящих свои ставки через спины сидящих. Крупье, восседавший в конце стола, не успевал ставить передаваемые ему монеты, – словом, игра была в полном разгаре.
Рубцов подошел к столу и стал всматриваться в физиономии играющих. Вдруг он невольно вздрогнул. Прямо напротив него, весь увлеченный игрой, сидел тот самый сыщик, которого ему указал, два часа тому назад, Капустняк. Он выигрывал. Куча золота и несколько банковых билетов лежало около него, и он поминутно ставил наполеондоры на полные номера и все выигрывал и выигрывал.
«Пред смертью везет!» – подумал Рубцов и отошел в сторону. Он знал, что теперь этого человека не спасет от руки Капустняка ни случай, ни помощь. Он был осужден на смерть так же бесповоротно, как человек, конфирмованный военно-полевым судом.
В душе атамана мелькнуло что-то вроде жалости, но в туже минуту другая мысль сменила первую.
«Он видел его на балконе, узнал его адрес, и был с ним, следовательно он видел и меня, а потому он для меня столько же опасен, как и для товарища… Он должен умереть – и это слово «должен», словно неотразимый приговор, мелькнуло в уме Рубцова…» Он поспешил оставить зал.
В следующем зале его внимание было привлечено внезапно раздавшимся зычным криком. Какой-то господин, с всклокоченными полуседыми волосами, громадного роста и атлетического сложения, громко спорил с крупье и кричал во все горло:
– Я русский!.. Я русский! Меня оскорбляют, – я русский!..
– Это и видно! – дерзко проговорил крупье…
– А, вот как! Мою нацию оскорбляют, мою нацию оскорбляют! Сейчас протокол, сейчас протокол! – кричал с пеной у рта субъект с полуседыми волосами. Из любопытства и Рубцов подошел к столу, к которому со всех концов шли, заинтересованные криком, игроки.
Компатриот, между тем, улегся на стол, махал руками и во все горло кричал:
– Я русский! Меня оскорбляют, оскорбляют мою нацию. Протокол! протокол!
Игра прекратилась. Крупье и начальник партии переговаривались шепотом. Скандал начинал делаться грандиозным. Многие из игроков, и в особенности из проигравшихся, приняли сторону игрока. Поминутно со всех сторон сбегалась публика, игра прекратилась на всех столах, а компатриот не унимался и кричал.
– Оскорбляют мою нацию! Протокол! Протокол!
Дело было в том, что этот игрок, стоя около самого крупье, передавал ему одну за другой пяти франковые монеты и называл номера, на которые надо было ставить. Все это происходило в то время, пока брошенный шарик еще не упал ни в одну из клеток. Заметив, что этот момент наступает, игрок сунул в руку крупье золотой в пять наполеондоров и невнятно сказал по-русски:
– К черту!..
– Quoi monsieur [Что, господин]? – переспросил крупье, не поняв слова.
В эту минуту шарик упал в клетку № 4.
– Ура, я выиграл! – крикнул игрок.
– Браво, браво! – поддержали его два подставных товарища.
– Но господин мне ничего не сказал! – возразил крупье: – он что-то пробурчал… Я не расслышал…
– Я сказал Quatre [Четвертый]!.. – возгласил игрок. – Катр! Понимаешь ли ты, катр! – твердил он уже по-русски.
Большой золотой был в руках крупье, следовательно, ставка была сделана, а подставные товарищи клялись, что слыша, и, как игрок сказал цифру. Тут-то и возгорелся спор, кончившийся скандалом.
Правление игры, видя, что инцидент принимает неприятные размеры, благодаря дерзко – неосторожной фразе одного из крупье, решилось заплатить ставку, и тотчас же три тысячи пятьсот франков были уплачены скандалившему игроку.
– Вот так-то их, шельмецов, учить надо! – возгласил тот и торжественно поднял вверх полученные билеты: – а теперь, эй вы господа, за мной, плачу за ужин с шампанским!
С этими словами счастливый игрок удалился. Двое его товарищей вышли вслед за ним. Когда они проходили мимо Рубцова, он невольно вздрогнул: в полуседом гиганте он узнавал одного из его шайки в Петербурге, некоего Осинского, известного громилу и разбивателя, несколько раз судившегося, но счастливо избегавшего Сибири и каторги.