Сёстры мисс Эдвардс
Возвращение адвоката Голубцова обратно в Петербург последовало даже скорее, чем он раньше предполагал. На этот раз он вернулся один, без жены и пасынка. Жена, как известно, осталась на парижском кладбище, а пасынка, по его словам, он оставил там же, на руках одной из родственниц покойной, в виду того, что петербургский климат оказывал дурное влияние на состояние здоровья малютки. Все это говорилось даже самым близким знакомым.
Одновременно с ним в Петербург приехали две замечательно красивые дамы с ребенком, отметившие на таможне свой паспорт, на имя сестер Анны и Елены Эдвардс, артисток, и малолетнего брата Базиля Эдвардс. Они остановились в Гранд-Отеле и заняли целое отделение. Кроме горничной, кровной француженки, с ними была еще старая нянька, исключительно заботившаяся о маленьком Базиле.
Бумаги их были в полном порядке, но одно, что могло навести на сомнение, это-то обстоятельство, что маленький братец, казалось, совсем не признавал старших сестер, льнул только к старой няньке и говорил исключительно по-русски. Но у сестер-артисток и на это была отговорка: во время их артистического путешествия по Америке, брат Базиль был ими оставлен в знакомом русском семействе и совсем забыл и сестер, и английский язык.
Голубцов, на следующий же день сделал визит обеим сестрам, и, странное дело, малютка Базил, едва завидев его, бросился к нему на шею и залепетал по-русски:
– Папа, милый папа, возьми меня отсюда, мне здесь страшно! А мама где? Где мама?..
– Хорошо, голубчик, возьму… когда мама выздоровеет, а то мама больна.
– Хочу видеть маму, неси меня к маме! – со слезами упрашивал ребенок и, только благодаря стараниям старой нянюшки, удалось успокоить ребенка, болезненный плач которого производил на всех удручающее впечатление.
– Ну, что, как устроились, мисс Хелен? – начал Голубцов, когда они остались одни. – Какое занятие вы придумали для мисс Хены?..
– Обо мне не бойтесь… Возьмите афиши, завтра дебют! – с улыбкой отвечала артистка: – что же касается Хены, – это уж ваше дело… Она скучает о Париже, ваша обязанность развлекать и утешать ее!
– С восторгом, с наслаждением! – воскликнул Голубцов, целуя розовые пальчики, протянутые Еленой: – но вот видите, надо было бы и для неё придумать какую-либо профессию, чтобы замаскировать её пребывание в Петербурге… Тут дело идет не о заработке, но чтобы злые люди не стали допытываться и не нарушили наше инкогнито…
– Мне кажется, самое лучшее, если бы Хена согласилась стать моей помощницей в эквилибристических упражнениях, она тоже когда-то училась жонглировать. Говорят, ремесло артистки самые лучшие ширмы, – проговорила после короткого раздумья мисс Елена.
– Что же, я не прочь подавать тебе шары и ножи!.. – со смехом отозвалась Хена: – зато какой чудный костюм я себе сошью, все с ума сойдут! Голубой, с серебром и жемчугом… Вот увидишь, как эти северные медведи станут плясать под мою дудку, это будет уморительно!
– Мне кажется, что это уже началось, – с шутливой улыбкой заметила сестра. – Ты только посмотри, как этот серьезнейший из северных медведей, «законник», на тебя смотрит…
Хена, в свою очередь, взглянула на размещавшегося у ее ног, на низеньком пуфе Голубцова и расхохоталась.
Молодой адвокат сидел в каком-то оцепенении, со священным экстазом созерцая её чудную красоту. В эту минуту он не мог, ни соображать, ни говорить. Ослепительная красота Хены, казалось, гипнотизировала его ум и волю. Молодая девушка давно уже замечала впечатление, которое она производит на молодого человека; это ее забавляло и тешило, как бывало, в детстве, новая кукла или игрушка. Она не питала к Голубцову ни любви, ни привязанности, – знакомство их было слишком недавнее, чтобы могла завязаться дружба, и только одна общность интересов в борьбе с Клюверсом связывала их.
Напуганная Клюверсом, она с недоверием смотрела на представителей сильного пола, и ее тешило, когда эти мужчины начинали клясться ей в любви и страстно целовать ей руки. Она начинала неудержимо хохотать, и этот хохот, парализуя пылкое возбуждение мужчин, был ей самым верным, самым надежным щитом!
Чего-чего ни делал Голубцов, чтобы его страстное объяснение было выслушано без смеха: он и умолял, и сердился, и убегал в отчаянии, но все напрасно… чуть он начинал пускаться в изъяснения, неумолкаемый смех Хены, обрывал его на полуслове.
Он, как говорят французы, с’еst pigue au jeux [это шутка (фр.)] то есть зарвался игрой, и влюбился не на шутку в эту прелестную, капризную и вечно смеющуюся куколку. В своих мечтах он иначе не представлял себе ее, и не называл, как только куколкой, но эта куколка, помимо воли, глубоко сумела уязвить его сердце. Никогда еще опытный и хладнокровный юрист не испытывал подобного чувства, хотя часто в своих защитительных речах говорил и о страстях, и об увлечениях, ведущих людей на каторгу, но сам, в глубине своей души, считал эти слова – пустыми фразами и теперь на деле испытывал на самом себе стихийное, неотразимое влияние, и кого же?.. Хорошенькой куколки – не более!..
На этот раз Хена, казалось, сжалилась над молодым человеком и хотя не перестала смеяться, но положила ему руку на голову и нежно погладила по шелковистым волосам.
Эта неожиданная ласка подействовала на молодого человека, как электрическая искра. Он сорвался со своего места и, схватив эту ручку, стал покрывать ее горячими поцелуями…
Ее не отнимали, и вообще весь вечер прошел так, что Голубцов уехал влюбленным более, чем когда-нибудь, и благословлял Рубцова, доставившего ему случай познакомиться с этой обворожительной особой. И недавняя смерть жены, и парижские мимолетные увлечения – все было забыто. Теперь единственной целью жизни его становилось обладание Хеной, увезти ее куда-нибудь далеко-далеко и наслаждаться там своим счастьем.
Оберегание ребенка было только благовидным предлогом, дававшим ему право часто бывать у сестер, и Голубцов решился пользоваться им возможно чаще.
Начав дело об утверждении духовного завещания покойной жены, по которому она назначала все свое имущество пополам сыну и мужу, и вместе с тем, назначала его опекуном над малолетним Васей, Голубцов тотчас же подал в опеку прошение о признании его опекуном. Получив указ, он немедленно же потребовал, именем малолетнего Василия Ивановича Карзанова, утверждения в правах на имущество, оставшееся после деда его, Федора Максимовича Карзанова, отца Ивана Федоровича и дяди Михаила Федоровича, умершего бездетным, заключающегося в наличных капиталах и золотых приисках в дальней тайге Восточной Сибири. К прошению, разумеется, были приложены все копии и подлинники документов о рождении Василия Карзанова и смерти матери его, последовавшей в Париже.
Суд, утвердив завещание, нашел необходимым сделать публикацию о вызове наследников к имуществу Карзановых, и дело затянулось на шесть месяцев. Настали самые тяжелые дни для Голубцова. Он мог ежеминутно опасаться покушения со стороны Клюверса и его агентов, на жизнь маленького наследника и вполне сознавал, что он бессилен в этой борьбе, где все зависело от случая, а еще больше от энергии и богатства предпринимателей. А он хорошо знал, что Клюверс, до последней капли крови, будет защищать свои права, и что пока обладание карзановскими миллионами в его руках, до тех пор он страшная сила, способная уничтожить не тем, так другим случаем соперника. Шестимесячный срок казался адвокату целой вечностью; надо было действовать смелее и решительнее, и он, переговорив с знаменитым московским адвокатом Громилой, решился на новый фортель: он, именем опекуна, предъявил иск к Клюверсу о завладении частью матери, и пользуясь тем, что в одной из подмосковных губерний у Клюверса был какой-то клок земли, предъявил в местном окружном суде иск, по месту нахождения имущества, а по неизвестности места жительства ответчика, представил деньги на публикацию о вызове и традиционные три рубля на наложение повсеместного запрещения на имущество Казимира Яковлевича Клюверса. Суд, никоим образом не подозревая фортеля, в распорядительном заседании наложил запрещение на имущество отсутствующего ответчика и напечатал в газетах о вызове на суд… Этого только и нужно было ловкому адвокату. По всей Российской империи, во всех судах, во всех запретительных книгах явилась против имени Казимира Яковлевича Клюверса запретительная статья, следовательно, ни один старший нотариус, ни одна гражданская палата не могла более утвердить ни одной имущественной сделки по делам Клюверса.
А миллионер ничего не знал и продолжал жуировать где-то заграницей!.. Более даже: его управляющие и доверенные ничуть не подозревали, что над его головой собирается грозная туча. Пользуясь долговременным отсутствием миллионера, они так обжились, так хорошо устроились в своих теплых гнездах, что никогда ни малейшего сомнения в законности прав владения их патрона карзановскими миллионами и Индигирскими золотыми приисками, и не зарождалось в их воображении.
А роковой час был близок.
Глава ХVIIIШайка
Необыкновенное возбуждение царствовало среди обычных посетителей укромных номеров трактира «Царьград», места сборища всех петербургских мошенников и людей темных профессий. Уже два дня, как среди них циркулировал смутный слух, что знаменитый громило, атаман Василий Васильевич Рубцов, бежал с вечной каторги, с острова Сахалина, и где-то скрывается.
Многие радовались, многие трусили, боясь справедливого гнева атамана, другие сомневались и, между прочим, приводили в доказательство последнюю фразу его, перед отъездом на пароходе к месту ссылки. Он твердо сказал: «пошабашил!», а слово атамана было твердо, и если он и действительно вернулся, то вряд ли будет атаманствовать.
Больше всех проводил эту мысль один из бывших его помощников, а теперь, за отсутствием его и Капустняка, признанный атаманом шайки, Васька-Волк, человек бывалый, видавший виды и не один раз совершавший путешествие в Сибирь и в мелкозвоне, и на арестантских баржах. Пока Рубцов и Капустняк руководили всеми действиями многочисленной шайки воров, грабителей и убийц, приводивших в отчаяние всю сыскную полицию столицы, до тех пор он был им самым верным, самым преданным слугой, но избранный сам за атамана и вкусив и сладости власти, и большей доли добычи на больших дележках, он теперь не охотно уступил бы свое место не только Капустняку, но и самому Рубцову. Самомнение подсказывало ему, что он и сам не хуже их знает дело, а несколько удачных экспедиций, веденных им лично, настроили многих из влиятельнейших лиц шайки в его пользу.