В этот вечер, в дальних номерах «Царьграда» сидел сам Васька-Волк, со своими близкими подручными и допивал уже второй самовар чая. Две бутылки рому были брошены на пол, и беседа шла крайне оживленная: обдумывали план нападения на одну из подгородных дач.
Всех участвовавших в совещании было пятеро: Ефим-Сверло, Удавка, Семен-Горемыка, Петух и сам Васька-Волк. Один только Ефим-Сверло несколько выдавался из заурядного типа мелких мошенников и громил своим знанием практической механики. Ни один замок, ни одна касса не могли устоять против его отмычек и крючков. Там, где другим приходилось употреблять зубила и кувалды, чтобы разбить железные стены несгораемых шкафов, он одним-двумя движениями своей отмычки благополучно отпирал самые сложные замки. Подделать самый секретный ключ было для него пустое дело. Он пользовался большим почетом всей артели воров, но в черную работу не мешался и являлся лично только в исключительных случаях, когда его помощники, «ерши» и «ершики», становились в тупик, пред какой-нибудь невиданной, заморской механикой замка.
До сих пор Ефим-Сверло сумел спасти свою репутацию даже в глазах сыскной полиции и его вывеска: «Слесарных дел мастер Е. Сверлов» много лет красовалась в одном из узких переулок, выходящих на Фонтанку.
Он жил в своем «магазине» вполне семейно. Членам воровской ассоциации строго было воспрещено являться к нему в мастерскую, и только вечером, пошабашив и затворив магазин, он дозволял себе являться в «Царьград», и то только по вызову Васьки-Волка. Капитал у него был солидный, он мог жить вполне самостоятельно и давно уже решил пошабашить, подобно атаману, и если не шабашил, то исключительно потому, что Васька-Волк умел затронуть в нем струнку дилетанта.
– Не откроешь этого замочка… куда тебе, он аглицкой работы, все свои крючки поломаешь, – скажет, бывало, Васька, и Ефим готов работать хоть час хоть два, рискуя ежеминутно попасться, чтобы только доказать, что ему на все английские выдумки наплевать, и что нет такого замка, который бы устоял перед его отмычкой. Эту слабость похвалиться своим искусством знали товарищи и умели ею пользоваться.
На этот раз обсуждение было серьезное. Дача богача Панкратова была полна всякого добра, но ее охраняли дворники, да и двери в ограду были железные, так что попасть туда представлялось невозможным.
Все главные участники предприятия были в сборе, ждали только «француза». Так назывался один из членов ассоциации, умевший бегло говорить по-французски и видимо принадлежавший раньше к иной среде, чем большая часть его товарищей по ремеслу. Чем он был раньше, какова была его первая профессия – никто не знал. Для поступления в ассоциацию паспорта не требовалось; он был ловок, силен, энергичен и не раз доказывал свою сметку в затруднительных экспедициях. Кроме того, он был большой приятель и правая рука Капустняка, и, когда нужно было, умел разыграть роль светского молодого человека, только что приехавшего из провинции.
Васька-Волк недолюбливал его, чуя в нем опасного соперника и конкурента на атаманство, но «француз», казалось, и не домогался этой чести, «работая» по большей части в высших, недоступных Волку, сферах. Когда нужно было, он обращался за помощью к ассоциации, и так как расплачивался всегда честно, то его любили и уважали. Честность и между ворами высоко ценится!..
Как ни курьезен этот парадокс, но он безусловно верен, и в глазах воров, не признающих ни чьих прав собственности, обделить товарища или утаить у него копейку – преступление!
Обсуждение подходило к концу. Ефим Сверло получил уже восковые слепки с замковых щелей железных ворот намеченной дачи, двум подручным атаман передал в баночках пилюльки для отравления больших цепных собак. Оставалось только назначить день, вернее, ночь нападения, как вдруг дверь отворилась и на пороге показался молодой человек, выше среднего роста, в ловко сшитом ульстере с каракулевым воротником и в такой же шапке. Он имел вид чиновника средней руки, состоятельного приказчика из хорошего магазина, или, просто напросто, фланирующего россиянина, живущего на всем готовом.
– А, француз! Наконец-то ты явился, – обратился к нему атаман, – а мы уже без тебя порешили… дельце хорошее – жаль…
– Да мне и недосуг, – ответил вошедший: – завтра уезжаю из Питера… адью, мон плезир!
– Куда это черти несут? – воскликнули в один голос несколько человек. – В Москву, что ли?
– Поднимай выше.
– В Сибирь, что ли? – подшутил Ефим Сверло.
– Что же, хотя бы и в Сибирь, на нашем положении от Сибири не отчурайся, да только не туда я еду… Мой путь далек, еду за границу!
– Ври больше! – с досадой в голосе заметил Волк: – ну, зачем ты там нужен… Мало там без тебя народу, что ли, или своих много заработал?
– Значит нужен, коль зовут! – с насмешливой улыбкой отозвался вошедший.
– Да кто зовет-то? Уж не та ли купецкая вдова, к которой ты прошлого года подъезжал!.. Тоже нашел бобра!..
– Ан вон и не купецкая вдова, а сам Василий Васильевич требует, да экстренно!
– Что? Как! Не врешь? – послышались возгласы кругом: – сам атаман тебя требует?..
– Не только требует, а и денег на дорогу прислал триста рублей… На те, братцы, любуйтесь!
И он вытащил бумажник и показал три сотенных бумажки.
– Не верю! – горячился Волк. – Ишь ты, невидаль какая, да тебе и от прошлой дележки столько же досталось, три сотенных!.. Удивил… Хочешь, я десять сейчас покажу… Нет, ты нам приказ подай.
– А вот и приказ, тут и вам кое-что сказано, – с той же улыбкой проговорил «француз» и бросил на стол письмо, на конверте которого ясно была видна итальянская марка.
Ефим Сверло, как наиболее грамотный, взял письмо и бойко прочел следующие строки:
«Получив письмо и деньги, немедленно выправь заграничный паспорт и выезжай через Варшаву, Вену, во Флоренцию. Адреса не даю – могут перехватить. За день до выезда из Вены телеграфируй, до востребования: «Флоренция, Капустняку». Он со мной и встретит тебя на вокзале. Я жив и здоров. Поклон нашим. Скажи, чтобы ждали меня, приеду скоро, денег привезу, на всех хватит.
Василий Рубцов».
«Ура!» «Ура!» – заревела вся компания, как один человек, даже сам Васька-Волк не смел высказать протеста.
Глава XIXБотаник
Выздоровление Ольги Дмитриевны пошло очень скоро, сотрясения мозга никакого не оказалось, а на легкие ушибы молодая девушка не обращала никакого внимания и все упрашивала тетку скорее ехать в Италию. Несчастная не знала, какая судьба готовится ей там.
Малодушно бежав обратно во Флоренцию, Клюверс, разумеется, и не намекнул в письме мадемуазель Крапивенцевой, что он приезжал в Монте-Карло, и с замиранием сердца ждал момента, когда, наконец, придет долгожданная телеграмма о приезде дам во Флоренцию.
Наконец, эта телеграмма, посланная достойной дамой тайком от племянницы, была получена, и Клюверс отдал все нужные распоряжения.
В течении более чем двухнедельного пребывания во Флоренции, он успел, разумеется, собрать всех своих слуг, на верность которых мог рассчитывать. Выбрав из них одного полу-итальянца, полу-австрияка, синьора Ланчелли, назначил его управляющим и мажордомом прелестной виллы Делля-Кроче, которую купил на имя мадемуазель Крапивенцевой, разумеется, обеспечив себя залогом (ипотекой) на сумму, превышающую ценность. Казимир Яковлевич и с друзьями не забывал держать за пазухой камень!
Во время своей поездки из Монте-Карло во Флоренцию, он в вагоне познакомился с одним американцем, господином Бооль, оказавшимся большим знатоком экзотических растений, ищущим места старшего садовника, или наведывающего ботаническим садом. Господин Бооль бывал и в России, говорил порядочно по-русски, и с первых же слов успел так понравиться Клюверсу, что тот пригласил его разбить зимний сад в его собственной вилле, около Флоренции, и сделать выбор растений, в которых сам Казимир Яковлевич смыслил мало. Почти незнакомый с итальянским языком, Клюверс очень обрадовался, что может говорить с Боолем по-русски, и тот из любви к ботанике, скорее, чем за крупное вознаграждение, предложенное миллионером, согласился временно взять в заведывание его оранжереи, теплицы и громадный зимний сад.
Читатели, конечно, догадались, что этот американский ботаник был никто иной, как Капустняк, который некогда был «ученым садовником».
Тотчас по приезде во Флоренцию, Бооль принялся за дело, и в короткое время Клюверс не мог узнать своего зимнего сада.
Вилла Амальфи, приобретенная еще раньше для себя Клюверсом заочно и довольно дешево, была когда-то княжеской резиденцией. Стоило только тряхнуть кошельком, чтобы придать ей блеск и жизнь. На этот раз Клюверс не скупился на расходы и ежедневно сотни рабочих чистили, красили, штукатурили великолепные княжеские палаты.
Зимний сад, или, вернее, помещение под зимний сад, было устроено чрезвычайно роскошно. Это была громадная стеклянная галерея со всеми возможными затеями и прикрасами. Тут были и темные гроты, выложенные настоящими сталактитами, и ручьи, и горы, и скалы. Недоставало только растений. Но и те, благодаря золоту Клюверса и искусству господин Бооля, в какую-нибудь неделю превратили пустую стеклянную галерею в роскошный тропический сад. Пальмы самых прихотливых рисунков венчали пригорки и скалы, чудные орхидеи гнездились по дуплам и во мху, в самых теплых местах теплиц, гроты каким-то волшебством превратились в уютные, полные неги будуары, словом, господин Бооль хотел очаровать своего хозяина и вполне достиг этого… Клюверс был просто в восхищении от вкуса и таланта своего «ботаника», и рискнул предложить ему остаться на его службе, в качестве главноуправляющего, на постоянном жалованье.
Господин Бооль после колебания согласился. Он мог в роскошных теплицах виллы делать все свои ботанические наблюдения, но только выговорил одно условие: иметь право нанимать и рассчитывать всю прислугу виллы, разумеется, кроме личной прислуги владельца. Не понимая по-итальянски и не умея обращаться с этим пылким народом, Клюверс с охотой согласился, и господин Бооль переехал на постоянное жительство на виллу Амальфи.