Часы летели. В вагоне становилось прохладно. Рубцов не спал. Он бережно поправил плед, скользнувший с ног Ольги Дмитриевны и при этом быстро взглянул ей в лицо. Молодая девушка не спала. Взгляды их встретились.
Роковое объяснение стало неизбежным.
– Вы не спите, Ольга Дмитриевна? – спросил Рубцов.
– Я не могла заснуть… Эта страшная ночь так расстроила мои нервы, – отвечала девушка.
– Но теперь, надеюсь, вы успокоились? Все это осталось уже позади…
– Вы думаете? – пытливо спросила Ольга и в первый раз решилась взглянуть прямо в лицо своему собеседнику…
– Уверен! – твердо отвечал Рубцов.
– Уверены? – как эхо отозвалась молодая девушка: – а меня все еще томит предчувствие чего-то ужасного, неотразимого… Словно я продолжаю падать в пропасть и еще не вижу дна!..
– Это оттого, дорогая Ольга Дмитриевна, что у вас нет доверия ко мне… Клянусь вам всем святым, что я сам скорее погибну, чем допущу малейшей неприятности коснуться вас.
Эти слова были сказаны с таким жаром, что Ольга подняла снова свои чудные глаза на Рубцова. В них чуть блистали слезы.
– Вы говорите, нет доверия?.. Возможно ли это после того, как вы два раза спасли меня, рискуя собственной жизнью… Нет, я вам верю, вполне верю… но…
– Договаривайте, Ольга Дмитриевна, договаривайте!
– Но, мне кажется, что вы не искренни со мной. Мне все кажется, что вы совсем не тот, за кого вы себя выдаете, что вы совсем не певец-артист, а кто-то другой, у которого есть слуги, есть подчиненные. Я теряюсь в собственных мыслях… Нет, как хотите, я не могла ошибиться – вы не артист Иволшин… нет, нет и нет!
Настала критическая минута. Рубцов это чувствовал.
– Вы правы… в тысячу раз правы! – твердо и стараясь попасть в искренний тон, проговорил Рубцов.
– Так кто же вы? – с испугом взглянув на него, воскликнула молодая девушка, – «неужели Клюверс прав?» – мелькнуло в её голове.
– Кто я?.. Я один из тех, кто должен был покинуть родину?.. Я политический эмигрант… и вот уже шесть лет скитаюсь по свету под чужим именем.
– Но кто же вы? Кто же вы… Ваша фамилия? – допытывалась немного успокоенная Ольга Дмитриевна.
– Меня зовут Василий Голубцов, я брат известного петербургского адвоката!.. И он даже считает меня давно умершим.
– А этот, другой, который помогал вам… кто он? Он не американец.
– Это мой товарищ по изгнанию. Мы были осуждены вместе и вместе бежали.
– Осуждены? Бежали? Значит вы преступники? – почти в ужасе твердила Ольга.
– О, успокойтесь, успокойтесь… увлеченья молодости, не больше!.. Все наши товарищи давно уже прощены и возвращены обратно. И только мы одни, как бежавшие, должны скрываться.
– Но как же вы решаетесь ехать в Россию?.. Вас схватят, арестуют, сошлют!
– Обо мне не бойтесь. Это уже не первый раз, что я возвращаюсь в Россию. Есть много путей. К тому же, меня давно забыли. Чужое имя скрывает меня настолько, что никто никогда не догадается, кто я. Я так изменился за это время, что думаю, даже брат не узнал бы меня, встретившись на улице.
– Но знает ли он, что вы живы?
– Избави Бог… Мы с ним не сходились ни характером, ни убеждениями… Теперь, Ольга Дмитриевна, когда вы знаете, кто я, простите ли вы мне мой долгий маскарад и вынужденный обман. Верьте, я не мог поступить иначе, – пылко проговорил Рубцов. Он боялся, чтобы там, в Петербурге, при случайной встрече, Ольга Дмитриевна не спросила у Голубцова о брате. Действительно, у адвоката Голубцова был брат Василий, политический эмигрант, умерший, несколько лет тому назад, на руках у Рубцова в Румынии. Он тогда же переслал все его бумаги по принадлежности брату. На этой-то личности покойного он и задумал построить весь дальнейший план действий… Голубцов, всем ему обязанный, не мог отказать ему в выдаче обратно документов своего брата… На них не было отметки о его смерти, следовательно, эти бумаги могли служить полным доказательством его личности. А ему только этого и надо было, чтобы успокоить возбужденное недоверие молодой девушки.
Ольга Дмитриевна, услыхав исповедь своего спутника, задумалась. Это правда, он был судим и осужден, но за что?.. Политические эмигранты, как она слыхала от тетки, всегда имели доступ во многие салоны Парижа. Следовательно, они не были преступниками, в презренном значении этого слова!.. Слова Клюверса: «разбойник», «злодей» могли быть не более, как метафора. Она слышала подобные выражения в Париже в адрес республиканцев со стороны консерваторов! Она читала их даже, чуть не каждый день, в печати… Вот какова была та логика, которой молодая девушка оправдывала в своих глазах инкогнито и долгий обман молодого человека… Легко и приятно оправдать того, к кому лежит сердце, а сердце Ольги Дмитриевны давно принадлежит этому мужественному и сильному человеку, теперь с таким покорным видом ждущему её решения.
– Я вам верю! – тихо сказала она.
Рубцов страстно схватил ее за руку и покрыл ее страстными поцелуями… Он торжествовал, голос его не дрогнул, и ни малейшего подозрения не заронилось в душе молодой девушки.
Поезд мчался. С этой минуты словно камень свалился с души Ольги Дмитриевны… Она могла, она имела право любить этого человека… Это сознание наполнило её душу несказанным блаженством.
Прошло два дня. Не останавливаясь в Вене, наши путники мчались, на поезде «восточной» дороги, по направлению к Варшаве. За полчаса до приезда на русскую границу, Рубцов, все время весело болтавший со своей спутницей, вдруг сразу как-то насупился. Ему показалось, что он узнал среди служащих на железной дороге одного из тех, с кем ему не хотелось бы встречаться.
Задумать и исполнить было для него делом нескольких секунд. Он помог своей спутнице завернуться плед и взять с сеток дорожный мешочек, купленный проездом через Вену, и, вынув из кармана большой пакет, подал ей.
– Тут разные бумаги, ваши документы, немного денег на первое обзаведение, когда приедете в Петербург, – проговорил он быстро: – вот ваш заграничный паспорт, не потеряйте.
– А вы? Я вас не понимаю?! – с испугом сказала Ольга. – Разве вы меня оставляете?
– Это необходимо. Я еще нелегальный, и проехать через границу здесь не могу…
– Но вас схватят, несчастный, вас арестуют… Что вы делаете?! – говорила Ольга, и на глазах её сверкнули слезы.
– Обо мне не беспокойтесь, – с улыбкой отвечал Рубцов. – Берегите себя!.. Через два дня я снова около вас в Петербурге. До моего приезда, Бога ради, никуда ни шагу из отеля… Остановитесь в Европейской…
– Но вы, как же вы?.. Мне страшно за вас?! – вся в слезах повторяла молодая девушка.
– О, благодарю вас, за все, за эти слезы, за эти слова!! Клянусь вам, я сумею их оценить!..
Он припал к её руке и долго целовал её нежные пальчики.
Поезд подходил к дебаркадеру. Едва он успел остановиться, Рубцов уже выскочил из купе и смешался с толпой. Ольга тотчас потеряла его из глаз.
Два часа спустя, заняв место в вагоне первого класса, отправляющегося на Варшаву, молодая девушка, чтобы спрятать паспорт, открыла конверт с бумагами, оставленный ей Рубцовым, и положительно замерла от изумления: он был полон сторублевыми ассигнациями, среди которых виднелись банковые билеты.
Там было целое состояние.
Глава XXVIIМиллион двести тысяч
Целых десять дней лежал Казимир Яковлевич Клюверс между жизнью и смертью. Врачи сменялись у его постели ежечасно, но, наконец, сильная натура его превозмогла, и он очнулся.
Но не сладко было его пробуждение к жизни. За время его болезни накопился целый ряд телеграмм и писем от поверенного из Петербурга и в каждом, повторялось неизменно одно и то же требование – немедленного возврата, с угрозой полной потери процесса, если только не будет немедленно же принято надлежащих мер.
Дворецкий миллионера складывал все телеграммы в одну кучу, оставляя их до выздоровления Клюверса, пока, наконец, петербургский адвокат, не понимая, что значит его упорное молчание, не прислал заказную, экстренную телеграмму, уплатив ответ. Тут только старик смекнул в чем дело и, взяв телеграмму, поехал во Флоренцию к адвокату и, после совещания, он, от своего имени, ответил, что барин очень болен и что не скоро еще может выехать в Россию. На это последовал лаконический ответ: «Немедленно сам выезжаю во Флоренцию», и действительно, ровно через четыре дня, сам адвокат Азенштейн, появился на вилле Клюверса, почти тотчас же после того, как миллионер пришел в себя.
В этот день доктора не допустили приезжего к больному и только через сутки, когда состояние улучшения пошло быстро, они разрешили им повидаться на несколько минут.
Клюверс казался осунувшимся и постаревшим на много лет, но во взгляде его горело столько ненависти, столько злобы и упорства, что еврей-адвокат, тоже человечек не из мягких, поневоле почувствовал себя совсем не ловко.
– Говорите, я вас слушаю, рассказывайте, что случилось? – прошептал Клюверс. – Мне самому расспрашивать тяжело.
Адвокат начал пересказ того, что уже знает читатель, что Голубцов предъявил права своего пасынка на наследство Карзанова и что на все имущество миллионера наложен арест.
– Где этот самозванец? – чуть слышно простонал Клюверс.
– Увы! К несчастью, в законности его рождения и в его правах сомневаться нельзя! – заметил адвокат.
– Я вас спрашиваю, где он?.. резко перебил его Клюверс тем полушепотом, который стоит громкой речи.
– Не знаю. Кажется, в Петербурге!..
– Вы должны знать!..
– Но не все ли это равно?.. – возразил адвокат: – его права важны…
– Вздор… он, его личность важна… Он был уже раз похищен, почему же он не может пропасть вторично?.. Почему?..
Адвокат молчал… Он, в своей грязной душонке, с готовностью, из-за крупного куша готов был идти на самое скверное дело… но… похищение ребенка?!.. Этого еще не допускала его адвокатская совесть.
– Что же вы молчите? Отвечайте мне… Может ли он пропасть вторично и бесследно?..