– Нужна еще маленькая формальность… Пропишите этот паспорт в участке, и прикажите взять свидетельство, что нет препятствий Василию Голубцову к выезду за границу… Вот когда вы добудете заграничный паспорт на это имя, тогда ребенок ваш – иначе нет и нет…
– Но ведь это будет подлог… Я боюсь, могут допытаться… – отговаривался Голубцов…
– Это еще вилами на воде писано, – шутил Рубцов. – Даю вам срока до завтра, до десяти часов утра. Будет паспорт – будет Васенька, не будет – лучше и не ищите.
– Извольте, – я согласен, – сказал он коротко, – завтра в десять часов, вы получите паспорт.
– А вы обратно вашего Васеньку, только помните, уговор лучше денег. Измените мне, на себя не пеняйте, – нет еще тех стен, чтобы удержали Рубцова, и нет еще человека, которому он поклялся бы отмстить и не отмстил! До свиданья.
– Где ж увидимся? – спросил быстро Голубцов, провожая Рубцова.
– Здесь, у вас! – Он вышел.
– Что за удивительный, непостижимый человек! – говорил сам с собой адвокат, оставшись один… Да будь он на настоящей дороге. Это был бы гений!
Отдав через старшего дворника нужные распоряжения о записке паспорта в участке и о взятии свидетельства на получение заграничного паспорта Голубцова, получив их, сам отправился в адресную контору и взял, якобы за больного брата, заграничный паспорт. Около восьми часов вечера, юркий адвокат из еврейчиков, согласно записке, попыхивая сигарой, сидел уже в кабинете Голубцова.
– Дело, которое вы начали, против моего клиента, – говорил он, довольно нахально: – не выдерживает ни малейшей критики. Существование Василия Карзанова ничем еще не доказано. Но мой доверитель чрезвычайно мирный человек, он не любит процессов.
– И запрещений? – вставил хозяин.
– Ну да, и запрещений, не скрываю, – поправился еврейчик: – и потому через мое посредство предлагает вам мир на выгодных для вас условиях.
– Зачем же мировую, если вы предполагаете, что Василий Карзанов, которого я состою опекуном, является самозванцем.
– Больше даже – прищурил глаз Айзенштейн: – я допускаю даже, что никакого Василия Карзанова не существует!
– Но надеюсь, что все бумаги и метрики, представленные мной в суд, вполне достоверны и законны.
– Никто и не сомневается!.. Да, он мог существовать, но где же он теперь?..
– Как где? Он у меня…
– У вас?.. – с легкой, чуть заметной улыбкой переспросил Айзенштейн. – Удивительно… Я что-то слышал… впрочем, дело ваше, я явился предложить вам со стороны Казимира Яковлевича Клюверса мировую, чтобы раз и навсегда покончить со всеми этими появлениями наследников из-под пола, как «деус-екс махина». Словом, мы выделим на часть вашей покойной супруги вдвое, понимаете ли, вдвое больше того, что ей приходился. Все завещано вам… следовательно, мы выдаем вдвое вам, а вы, взамен этого, дадите мне все подлинные метрики Василия Карзанова!.. церковь в Сибири, как вы изволите знать, сгорела вместе с книгами, в консисторию они еще отосланы не были, следовательно, и вы, и мы будем вполне спокойны.
Голубцов молчал. Предложение Айзенштейна было довольно заманчиво, а главное, оно развязывало ему руки относительно Рубцова… Теперь, когда дело шло только о куше, ему было уже дела мало до Васеньки, а выдача ложного паспорта Рубцову казалась преступлением, неминуемо влекущим за собой кару закона.
Голубцов молчал, словно в оцепенении. Айзенштейн словно воспроизвел все его самые задушевные мысли и желания. Голубцов жаждал громадного богатства, но только не для своего пасынка, а для себя, исключительно для себя! Теперь, со смертью Пелагеи Семеновны, он был свободен… и вся жизнь была пред ним.
– Извольте, я согласен в принципе, – проговорил, наконец, Голубцов: – но не в сумме… Я прошу, чтобы прекратить все действия против Клюверса, долю покойной жены моей впятеро!
– Впятеро не впятеро, а вдвое дадим! – отозвался еврей.
Постыдный торг начался. Один покупал, другой продавал имя и законность рождения несчастного ребенка.
– Вчетверо – и ни копейки! – вставая с места, проговорил Айзенштейн: – я больше не уполномочен…
– По рукам, что с вами делать! – отозвался адвокат и хлопнул по рукам с еврейчиком. – Когда же и где писать акт? – переспросил он деловитым тоном.
– Завтра часа в два, у нотариуса Ворейщикова, сам Казимир Яковлевич подпишет, а сегодня часа через три я завезу вам проект условия.
– Разве он здесь?
– Приедет завтра с утренним!..
– Вот и прекрасно! Худой мир лучше доброй ссоры, – с улыбкой проговорил хозяин.
– Ну, не вам это говорить, про худой мир, – подмигивая глазком, отозвался Айзенштейн: – до свиданья, до завтра!
Проводив адвоката до дверей прихожей, Голубцов радостно возвращался в свой кабинет. И заботы о Васеньке, и долгий мучительный процесс, и возня с фальшивым паспортом Рубцова, – все свалилось с его шеи от ловко придуманной комбинации. Мечта его жизни осуществилась: он становился богат, княжески богат… Оставалось одно, как бы, каким бы то ни было способом, сплавить этого назойливого Рубцова. Он быстро вошел в кабинет и чуть не оцепенел от ужаса: перед ним словно из земли выросла могучая фигура разбойника Рубцова.
Глава XXXАдвокат и разбойник
– Вы здесь? Зачем?.. Как попали?.. – бормотал Голубцов, сам не понимая, что он говорит.
– А пока вы здесь, с жидком, мою душу продавали я задним ходом… Пробой у вас плохой, а прислуга спит…
– Зачем же вы сегодня… вы должны были явиться завтра?
– Ну, это, братец, атанде! – воскликнул, меняя голос, разбойник: – чтобы ты ночью на меня донес, а завтра меня арестовали, старая штука. Паспорт!.. – громко проговорил он, наступая на адвоката.
– Я его еще не взял!.. Я не успел взять… – бормотал тот.
– Врешь, в четыре часа он был уже в твоём кармане. Паспорт сейчас, сию минуту! Глаза его сверкали, губы побледнели, он походил на дикого зверя, готового кинуться на добычу.
– А Васенька где же?.. Уговор был…
– Молчать! Паспорт!.. – грозно повторил Рубцов, и адвокат, бледнея и теряясь, достал из кармана сюртука паспорт и бумаги и подал ему.
– Ладно… донести не посмеешь, сам выхлопатывал, сочтут за сообщника… Ах, ты, адвокат, адвокат, младенца за грош продали, а еще честнее разбойника считаешься… Ну, прощай… Только помни, избави тебя Бог со мной, когда повстречаться… а если бумаги Васенькины еврею отдашь… в тот же день тебе карачун… Помни!..
– Где же он, где Васенька, где Васенька? Клянусь, что я не пойду ни на какую сделку… Бес меня попутал… своей грудью его буду защищать! – клялся адвокат.
Рубцов взглянул на часы.
– Через пять минут он будет здесь, только помни – не сдержишь слова, на меня не пеняй… – С этими словами он вышел, оставив Голубцова совсем расстроенным. Чудный план обогащения разлетелся как дым и, кроме того, на руках было скверное дело о подлоге паспорта.
– Что делать, как тут быть?.. – жгла его мозг неотступная мысль. – Донести, выдать Рубцова, заявить о выданных бумагах, значило, все равно, что донести на себя. Что же делать? Что же делать?..
Резкий звонок прервал его мысли, и почти вслед затем веселые, радостные голоса донеслись из прихожей и в комнату, словно ураган, ворвались обе мисс Эдвардс, неся на руках смеющегося Васеньку.
– Нашли! Нашли! Жив, цел!.. – твердили наперебой обе молодые девушки.
– Да откуда? Кто доставил?.. Где нашли?..
– О, привез наш знакомый, месье Капустняк! – воскликнула мисс Елен: – он привез и говорит: нашел на улице!.. Вот счастье! Вот радость!..
Очевидно, Рубцов сдержал слово. Теперь, когда Васенька был налицо, когда он своими маленькими ручонками крепко обхватил своего отчима за шею и стал целовать его сильно, сильно, совесть пробудилась в груди адвоката. Нет, у него теперь не хватит духа продать злодею Клюверсу права и честь этого несчастного сироты! Нет, никогда!
– Григорий! – крикнул он слуге: – когда завтра утром заедет господин Айзенштейн, передай ему вот это, – и он подал камердинеру свою карточку, на которой торопливо приписал: «Ни на какую мировую сделку не согласен». * * *
Вернемся к Рубцову. Вырвав, как мы видели, паспорт у Голубцова, он направился в свой номер «Европейской гостиницы», в котором был прописан под фамилией Иволшина, мигом привел в порядок свои вещи, вымыл особой химической водой свои волосы, отлепил брови и, сняв темные очки, снова превратился в того рыжеватого блондина, каким его знала Ольга Дмитриевна.
Перебрав свои бумаги, он спрятал книжку с заграничным паспортом в карман, где уже лежала другая такая же книжка, пересчитал пачку очень крупных банковых билетов, разделил ее на две части и заклеил обе в конверты, затем все остальные вещи сложил в чемодан и аккуратно уничтожил все писанные клочки бумаги. Взяв плед на руку и надвинув на глаза меховую шапку, он вышел из номера совсем не той личностью, какой вошел в него. Вместо длинной шинели, на нем была пушистая шуба американского медведя, скрывавшая большую половину его лица.
Коридор был пуст. Не торопясь, пошел Рубцов вдоль ряда комнат и постучался в дверь номера, занятого Ольгой Дмитриевной.
Замок щелкнул, и через секунду он был уже рядом с прелестной девушкой, еще не видавшей его по приезде в Петербург и с понятным нетерпением ожидавшей его появления.
– Вы, слава Богу, наконец-то! – заговорила она и крепко пожала ему руки. Рубцов вздрогнул. Никогда еще ему в жизни не было так отрадно и легко, как теперь, здесь, возле этого милого, любящего создания, а между тем, сознание того, что он грабит, что он крадет это счастье, так, помимо воли, и лезло, и вторгалось ему в голову.
– Давно ли вернулись? Ну что, благополучно пробрались через границу, садитесь, садитесь, вот сюда, ах Боже, как я рада! Как я рада! Я просто заждалась. Бог знает, что передумала. Ну, слава Богу… вы здесь, я спокойна!
– Я в Петербурге с утра, – с улыбкой начал Рубцов. И до сих пор заставили ждать?! Не хорошо!
– Я не смел явиться без легального права именоваться тем, кто я есть… Вот мои бумаги, взгляните на них, – и он подал молодой девушке пачку бумаг, полученных от Голубцова.