Yarar10, я пригласил, ты диктуешь. Значит, так.
И понес пургу про право народа, про огромный путь, пройденный многонациональным Татарстаном с 1990 года, про многовековую мечту татарского народа и достоинства реального федерализма. Речь была короткой, минуты на полторы, но предельно затертой. И я совсем начал злиться. Потому что я же, бляха-муха, кто ему? Электорат, что ли, чтобы на мне предвыборные телеги обкатывать? Я его уважаю и никому ничего другого не скажу, но помню ведь, в отличие от электората, и про чешские замки, и про дочек, владеющих неслабыми пакетами акций крупнейших предприятий республики, и про продажных советников. И решил я уже, что зря приплелся на эту встречу с утра пораньше – но тут Магдиев остановился и спросил:
– Так нормально, или уже не катит?
Репетировал, оказывается. Откровенность, достойная восхищения, вог зе дог просто. Зараза. А я купился. Старею.
– Честно говоря, Танбулат Каримович, почти не катит. А если по правде?
– Если по правде, Айрат, то Придорогин с цепи сорвался. Без повода. Ему надо нас размазать по полу – и чтобы мы хлопали и кричали «Ура». Ты этого хочешь? Я не хочу. И никто не хочет, кроме Придорогина. Молодой еще, жизни не знает. В Чечне поперло, вот и сдурел – думает, теперь все будет просто.
– Танбулат Каримович, извините, но это все-таки вопрос переговоров. Шаймиев же мог со всеми договориться – и с Ельциным, и с Путиным. Значит, можно, если захотеть?
– Айрат, посмотри на меня, – попросил Булкин. – Я же не всегда президентом был – я и в комсомоле работал, и в бизнесе долго… Сам понимаешь. Я умею договариваться. И я пытался – тем более, что мне Бабай все дела на мази передал. Я честно пытался. Но знаешь, Айрат, когда разговор начинают словами «Вставай раком и расстегни штаны», надо или вставать раком, или бить морду. Переговоры тут невозможны. Раком я вставать не захотел. И потом, раком хотели поставить всю республику, четыре миллиона народу – а это, tege, нездорово. Ты согласен?
Я не стал говорить «Согласен», чтобы сразу не падать в подготовленную Танчиком колею. Я хотел, чтобы все сразу было четко, ясно и без подлян по кустам.
– Танбулат Каримович, вы знаете, что, в принципе, считается так: это ваши с Придорогиным разборки за ваши большие бабки, которые на самом деле больше никого не касаются. Я отчасти тоже к этому так отношусь. Но если мне указывают, каким шрифтом писать, и говорят, что у меня другая национальность, и объявляют меня и моих предков оплотом косности и терроризма… Я, может, плохой татарин, но человек же, в конце концов. И на такой наезд отвечу. И буду отвечать до тех пор, пока наезд не прекратится, а тот, кто наезжает, не отъедет.
– Замечательно, – сказал Танчик. – А раз так, я думаю, мы можем договориться на общественных, так сказать…
– Танбулат Каримович, бога ради, простите. Можно я договорю? Спасибо. Так вот, я ситуацию вижу примерно так. И, наверное, не я один так это вижу. И поэтому, Танбулат Каримович, самое поганое будет, если вы с Москвой опять договоритесь – а мы все прокинемся.
– Как это? – спросил Магдиев, сверля меня черными буравчиками.
– Да как обычно. Мне вот сейчас тридцать… Ой, тридцать один год.
– Я думал, меньше, – с удивлением сказал Булкин.
– Спасибо – сказал я, не улыбаясь – достали уже комплименты по поводу моей щенячьей внешности. – Вам сорок семь, да? Разница небольшая, но существенная. Вы в комсомоле поработали, и в партию вступили, и административную специфику превзошли. Значит, умеете…
– Продаваться, – подсказал Танчик.
– Ну, можно так сказать, можно «находить компромиссы». Один черт: люди окажутся обманутыми. Те люди, которым на самом деле независимость как таковая на фиг не была нужна. Но когда они привыкнут к этому лозунгу, к этой идее, они будут готовы умереть за нее. Не потому, что надо, а потому что это смысл жизни дает. А раз так, то самое прагматичное предательство заберет у людей все. Весь смысл заберет. Даже если даст взамен меньшие налоги и увеличение детских пособий. И пока есть хоть малейшая вероятность того, что дело кончится подобным сговором, я ни в чем участвовать не буду.
– Логично, – сказал Магдиев после паузы. – И что тебе нужно, чтобы исключить такую вероятность?
Я растерялся. Потом опять разозлился на свою простоту, так легко загоняющую меня в угол, и сказал:
– Ваше обещание.
Теперь растерялся Магдиев – я заметил это с удовольствием. Гильфанов наблюдал за нами со странным выражением – правильно, когда еще такой сюр с такими героями увидишь.
– Прилюдно, на Коране или Конституции? – осведомился Булкин.
– Зачем? – сказал я. – Обычное слово.
– Да… Страшный народ журналисты. Ладно, Айрат äfände11, вот тебе мое слово. Я что сказал, сделаю, и от своих обещаний не отступлю. Клянусь. Достаточно?
– Вполне, – сказал я, чувствуя себя довольно неуютно. – Так какие общественные советы вам нужны?
– С обещаниями закончили? А то давай ты мне чего-нибудь… Ладно, qurqama12, шучу inde13. Советы, Айрат äfände, профессиональные нужны. Война – не олимпиада, здесь надо побеждать, иначе смысла нет ввязываться. В современной войне все решают не дивизии, а буковки. Побеждает не оружие, а пропаганда.
– Ну, это слишком сильно, наверно…
– Не слишком сильно, а, tege, не слишком полно. На самом деле любого врага можно побеждать в современных условиях, если включать три вещи. Первое – показывать и доказывать, что ты более силен, развит, и на всякого его козырного короля имеешь туз, а на всякого туза – джокера. В технологическом, военном и, не знаю там, политическом плане постоянно выводить за удобные рамки и ошарашивать.
– Ошеломлять. Вы знаете, Танбулат Каримович, «ошеломить» значит сильно стукнуть дубиной по шлему, чтобы птички внутри головы запели. Такое специальное слово.
Магдиев с уважением посмотрел на меня и продолжил:
– Второй фактор – биться насмерть и всегда очень дорого продавать свою жизнь. Как это – с коэффициентом-дефлятором. Чтобы свято убедить – за одну жизнь мы будем забирать десять или сто. В любом случае. И третье – пропаганда. Без нее первые две вещи ничего не стоят. А с нею они великая сила. Я бы сказал, непреодолимая. Сможешь обеспечить?
– А почему я?
– Ну, войну ты нам накликал, теперь победу давай, – сказал Магдиев.
– Так я не эту войну кликал, – оскорбленно возразил я.
– Ий, это детали. Победу тоже можешь другую, мы не гордые. А если без шуток, то мы тут со специалистами посоветовались. Чужих брать нельзя, полных пиарщиков брать нельзя, силовиков уже набрали выше крыши. Всех исключили, остался ты.
– М-да… Велика Россия, а Татарстан меньше. И что, прямо воевать будем?
– Так уже воюем, Айрат. Ты не заметил?
Тут я впервые заподозрил, что шаловливые ушки спецслужб пробрались не только внутрь телефонных линий. Но спросил про другое:
– А смысл, Танбулат Каримович? Олимпиада ведь получится, сожрут. Или как Ибаррури, лучше умереть стоя?
– Ну, я думаю, Придорогин все-таки падлой не окажется – обещал ведь, что не допустит кровопролития и уйдет, если оно случится по его вине.
– А вы? – набравшись наглости, поинтересовался я.
– А я – если мой народ будет вне опасности, – серьезно сказал Магдиев.
– Логично, – сказал и я. – Давайте к делу. Только, если можно, еще два условия.
– Аппетит приходит, да? – с интересом поинтересовался Магдиев, откидываясь на спинку жалобно зашептавшего стула. – Ну давай.
– Два. Значит, условия, – решительно повторил я. Во-первых, закупить или там заготовить побольше инсулина. Можно еще каких-то лекарств, без которых кому-то из наших жить не получится. Но главное инсулин.
– Ästäğfirulla14, – сказал Магдиев. – У тебя неужели диабет?
– Тьфу-тьфу. Просто такая просьба.
– Выполним. Вторая?
– Вторая – Рахимова и Ецкевича, советников ваших, подальше как-нибудь от дел всяких держите.
– Ух ты, – сказал Магдиев и широко заулыбался. – А чего так?
Я пожал плечом и буркнул.
– Хорошего они не посоветуют.
– Ага, – сказал президент и поинтересовался: – А премьера не снять? Или, может, конституцию перепишем?
Я опять пожал плечом.
Магдиев встал – в своей сумоистской манере, неожиданно и быстро, – отошел к столу, взял из стопки документов два листка и, вернувшись, широким жестом положил их передо мной. Листки были подписанными сегодня указами об отставке советников Ецкевича и Рахимова в связи с их переходом на другую работу.
– Ух ты, – сказал уже я.
Магдиев отобрал у меня указы и осведомился:
– Äybät me şulay?15
– Bik äybät, – согласился я. – Bez suğıştan çıqqanda, aldan çıqtı danıbız16.
5
Отец валялся в углу. Вдруг он приподнялся на локте, прислушался, наклонив голову набок, и говорит едва слышно:
– Топ-топ-топ – это мертвецы… топ-топ-топ… они за мной идут, только я-то с ними не пойду…
Казань.
7 июня
Летфуллин позвонил Гильфанову в семь вечера, когда тот выслушивал отчет за день Рамиля Курамшина. Рамиль имел подпольную кличку Воевода, потому что отвечал за матобеспечение военной стороны проекта. Эта сторона была отдаленной и неуловимой, как обратная сторона ленты Мебиуса. Потому остальные представители группы, находясь в нормальном состоянии, встречали Рамиля остроумными сообщениями о крепости нашей брони. Ближе к вечеру, когда все выматывались до холодных висков, сообщения теряли остроту, становясь тупыми и занудными. Гильфанов такой подход в душе приветствовал: во-первых, если даже офицеры, находившиеся на острие атаки, темными предчувствиями не терзались, значит, к обострению ситуации не был готов никто – значит, усилия Гильфанова и Курамшина сотоварищи оставались незамеченными мировой общественностью. Во-вторых, нервная обстановка совместных совещаний дала Ильдару законный повод встречаться с Воеводой наедине – и остальные ребята с таким объяснением легк