Уже у ворот Кравченко вспомнил, что забыл вставить наушник, исправил упущение и немного успокоился. Шла нормальная работа, ребята сухо говорили: «Джеф, справа», «Вижу. Все», «Целы? Вперед. Третий этаж, потом по галерее», иногда барабанные перепонки не колебали, а тупо давили непонятные беззвучные толчки – узконаправленные микрофоны не брали звуков, приходивших более чем с двадцати сантиметров. Реплики стали отрывистыми, послышалось пыхтение, перебиваемое междометиями и невнятным бормотанием: «Куда, ссука… Н-на! Тихо-тихо-тихо, все… Сдохни». И через секунду: «Сука, Дрон горняк, все. В голову. С собой?» «Нет. Потом. Вперед, вперед.» Снова запыхтели, и кто-то громко сказал: «Бля, да где он?» «Назад», – скомандовал Женя, «Джеф», которого Миша уже различал по голосу, – «На втором этаже малый зал, туда, каждый по-своему». Тут Кравченко отвлекся на беседу с журналистами и на первого своего собеседника, шутника-блондинчика, направившегося к воротам. Но все прошло гладко. Звуковой фон тем временем стал совсем непонятным. «Джеф, сюда, здесь степняк», – сказал кто-то. Женя оглушающе рявкнул: «Форсируй, что как девочка!» Возмущенная акустика резко убрала уровень звука, и с полминуты Миша не слышал вообще ничего, кроме нежного эльфийского шепотка. Потом все вообще затихло. Кравченко полез было проверить разъемы уоки-токи, замаскированного под плейер, но тут раздался перекатывающийся грохот – наверное, по микрофону одного из волкодавов прошлись складки одежды. Мишу перекосило и он вскинул руку к голове, чтоб выдернуть наушник. В это время Витька Семенцов рявкнул – как нестриженым пальцем в мозг: «Чинк! Мешкан! Не тот дом!» Миша развернулся к воротам и увидел, как группа выскочила сразу из двух дверей дворца, и Витя с Женей, а с ними еще один бетовец, бросились к воротам – все с пистолетами в руках. Семенцов, едва заметив Кравченко, что-то заорал и ткнул «Береттой» куда-то вправо. Мишу опять оглушил наушник, а левое ухо на громовом фоне просто спасовало. Но и без того Кравченко понял все, ввалился в стопорящий дыхание ужас и, кажется, сел прямо на асфальт. Но, видимо, ему это только показалось, потому что в следующую секунду Миша обнаружил, что покрыл половину пятидесятиметрового расстояния до ворот нового дворца, расположенного неудобно – под тупым углом к старому, чуть вверх по холму и мордой в противоположную сторону. И еще Миша обнаружил, что навстречу ему от такой же ментовской будки выбегает парень в штатском, а Миша выдергивает Стечкина и стреляет прямо от груди.
У парня дернулся синий галстук, словно под ним лопнул маленький воздушный шарик. Хозяин галстука, запнувшись, косо повалился наземь, неловко мотнув рукой со стволом в сторону Кравченко. Миша заметил, что перед левым глазом что-то мелькнуло, однако решил не обращать внимания на пустяки, а лучше слегка подпрыгнуть, чтобы не споткнуться о дергающиеся ноги охранника. Но подпрыгнуть Миша не смог, потому что умер.
2
В бегу я его достану, он от меня не уйдет, это было ясно, и в рукопашной, наверно, одолею. Что же касается перестрелки, то тут мне следовало бы дать фору…
Москва. 20 июня
– Олежек, ты смотришь? – осторожно спросил Василий Ефимович.
– Да, – сказал Придорогин. – Ты где?
– Подъезжаю.
Придорогин хотел еще что-то сказать и даже шевельнул губами, но промолчал и нажал кнопку отбоя. Обращиков зашел в кабинет через десять минут – Придорогин распорядился проводить его немедленно. Президент стоял почти вплотную к экрану, с телефоном в одной руке и пультом в другой, и смотрел новости, в которых по третьему кругу, теперь уже в замедленной съемке, показывали, как Женя Касаткин размазанной тенью вылетает из-за черной решетки ажурных ворот, раскидывает руки со стволами и, отрешенно глядя перед собой, палит в разные стороны. Эффективность стрельб оператор зафиксировать не сумел, полностью сосредоточившись на Жене – и правильно сделал. Мгновенную смерть от огнестрела уже кто только не снимал, а вот реальное "качание маятника" до сих пор на телепленку не попадало. Правда, даже в рапиде трудно было разобрать, что Женя делал: камера просто не успевала за его движениями, постоянно выбрасывавшими Касаткина за край кадра. А когда оператор, сообразив, уменьшил план изображения, оказалось, что Женя непонятно, как моль, пританцовывает на ходу, слегка дергая головой, подергивая плечами и ногами и редко-редко стреляя. Когда изображение совсем смазалось, Придорогин негромко спросил:
– Они охерели что ли, на весь мир работу "Беты" показывать?
Обращиков вздохнул и сказал:
– Олежек, они на самом деле ни фига не показывают. И обещали еще часок подождать. Больше не могут. Ты Си-Эн-Эн включи.
Президент нажал кнопку на пульте и застыл. Американцы тоже крутили запись раз за разом – но, в отличие от перепуганных до поноса российских коллег, использовали все восемь минут хронометража. Обращиков успел выучить сюжет наизусть, поэтому смотрел не столько на экран, сколько на Придорогина. У того лицо было черным – при том, что главного президент еще не видел.
На экране удмуртский мальчик Миша, едва различимый за бродящими ногами в джинсах и мини-юбках (съемка велась примерно с полуметровой высоты) вдруг развернулся и бросился бежать, расшвыривая людей в стороны. Изображение зашаталось, разъехалось и тут же стало четким – оператор принял камеру на плечо и дальше снимал, ни разу не сбившись. Он взял общим планом Мишу и вылетевшего ему навстречу быка, поймал мишин выстрел и ответный выстрел уже вырубленного охранника (встроенный микрофон бетакама, как всегда, переврал звук, сделав его по-игрушечному звонким), и даже успел схватить фонтанчик на мишином затылке, прежде чем удмурт повалился, растопырившись, как опрокинутый табурет, и стрелки совпали в неразборчивый куст рук и ног.
Дальше следовал монтаж съемок с трех точек: очевидно, к тому времени опомнились коллеги первого оператора. Один из них и уловил торжественный выход Жени, за которым следовали Шурик и Витя из Самары. Женя сразу открыл огонь по группе, выскочившей следом за сваленным охранником. Двое татар осели, остальные рассыпались. Шурика камеры потеряли – он рванул по склону вниз, явно оттягивая огонь на себя. Витя на секунду застыл у ворот, поводя стволом, потом бросился к уставившемуся на него белобрысому парню, не то туристу, не то журналисту, который, пятясь, не переставал что-то испуганно говорить в сотовый телефон. Витя, неразборчиво зарычав, слету ударил пистолетом по телефону, парень рухнул наземь, и к нему побежала девушка в белом брючном костюме. Витя отвернулся от них, заметил удмуртского мальчика Мишу, подбежал к нему, схватил его за плечи, перевернул, увидел багрово-стеклянистый сгусток вместо глаза и тут же отпустил. В этот момент у самарца подсеклось колено, он сел на асфальт, попытался подняться и получил пулю в лицо.
Придорогин выругался и собрался выключить телевизор. Обращиков мягко тронул его рукав. Ни сил, ни охоты говорить не было. Придорогин покосился на Василия Ефимовича и снова уставился на экран.
На экране была каша: журналисты и туристы, попадавшие, едва началась перестрелка, с криками и плачем поднимались и пытались куда-то бежать. Но со всех сторон налетела охрана и милиционеры-срочники. Они истеричными криками и чуть ли не прикладами принялись выстраивать публику вдоль решетки. Суматохи добавил вертолет, который взялся барражировать над территорией – на небольшой, судя по задавившему все грохоту, высоте. Операторов никто почему-то не трогал. Тут картинка разделилась пополам: слева камера, летевшая в панорамном обзоре, миновала размазанное белое пятно и тут же вернулась к нему. Пятно оказалось девушкой в белом костюме, хлопотавшей вокруг парня, которого снес дурачок Витя. Правую сторону экрана заняла съемка, которую вел оператор, стоявший за спиной девушки – видимо, они были с одного канала. Сшибленный самарцем парень сидел на асфальте, держа на весу левую руку, и лыбился, явно успокаивая девчонку. Ухо и скула у него заметно припухли, но кровили чуть-чуть. Девушка, похоже, убедилась, что с говоруном все в порядке, и решила, не отнимая руки с платком от лица потерпевшего, обратить внимание на то, что творится вокруг. Она довольно хладнокровно осмотрелась, развернулась к своему оператору и показала ему, что надо снимать юных милиционеров, осторожно оттаскивающих трупы к забору. Камера, дававшая левую картинку, потеряла было интерес к трогательной группе, но опять вернулась, когда девица крикнула:
– Лешик! Сюда, я сказала!
Левый оператор взял на прицел Лешика, а тот, развернувшись к сгрудившимся у забора зевакам, уперся объективом в бетовца Валеру Дементьева, которому пришлось наблюдать за безнадежным боем товарищей из-за решетки первого дворца. Обращиков с самого начала не хотел включать Валеру в группу, потому что так в нем толком и не разобрался. По словам психологов, Дементьев был идеальной машиной, которая выполнит заложенную в нее программу, даже если лишится руки, ноги и головы. Но при этом всегда создавалось впечатление, у Обращикова, по крайней мере, – что Дементьев действует слегка нарочито, словно на публику работает. В Чечне, Грузии и Афганистане это Валерке не мешало, но от внутренних операций Василий Ефимович отстранял Дементьева до последнего – и сдался только потому, что успел пообещать Жене полную свободу маневра. А Женя, дурак, потребовал участия всего состава основной пятерки.
Впрочем, задумка у Валеры была неплоха: он, похоже, рассчитывал завершить акцию, удержавшись в рамках первоначальной легенды. Вполне вероятно, что в этой суматохе Дементьеву удалось бы, смешавшись с журналистами и прочей публикой, дождаться начала пресс-конференции, которую теперь-то Магдиев должен был провести как победитель. В этом случае не было бы разницы, допустят прессу вплотную к виновнику торжества (неординарность ситуации позволяла надеяться на это), или нет. В любом случае Валерик помимо пары очень умелых ручек имел, как и все «бетовцы», пластиковый пистолетик «Клещ», который не обнаруживала никакая техника. Найти оружие позволил бы только самый пристальный обыск, а он в сложившихся условиях был маловероятен. Так что однозначно погибшая операция получила шанс на удачное завершение. Но этот шанс украла приметливая сучка в белом костюме.