Другой…
Ещё одна стрела вошла грудь Шоломонара.
Третий…
Невероятно! Стрела пробила даже перемазанную кровью округлый шлем!
Упыриный Властитель повалился набок. Подоспевший Бернгард отсёк голову уже издыхающему Князю.
Всеволод отполз в сторону — откашливаясь, отплёвываясь, извергая из себя дождевую воду и жидкую грязь.
Помятое горло саднило, сильно ныло рассечённое плечо. Слабость и холод медленно, но неумолимо разливались по всему телу.
Он глянул туда, откуда прилетели три спасительные стрелы, обладавшие невероятной пробивной силой. Молния высветила Сагаадая с луком, так и не покинувшего своей позиции на разбитой крыше. И слава Богу, что не покинувшего! Потом Всеволод перевёл взгляд на срубленную голову в чёрном яйцевидном шлеме.
Зрелище, однако! Забрало чуть приоткрылось снизу, от чего казалось, будто шлем поверженного Князя скалит пасть. А ведь действительно. А ведь в самом деле. Именно так и есть. Скалит. Пасть.
Всеволод вдруг понял, почему забральная пластина столь сильно выдаётся вперёд. А иначе под глухим шлемом попросту не поместить…
ЭТОГО. ВСЕГО.
Да, уж! Там, в щели, за чёрным забралом, где у обычного человека был бы обычный рот у этой нелюди можно разглядеть… что-то… Что-то острое, длинное, белое. Больше всего походившее на выступающие далеко наружу крепкие… Зубы? Клыки? Много зубов. Много клыков. Целый пучок, целый разросшийся куст, частокол целый.
Глава 27
Несколько умрунов обступили магистра и Всеволода — раненного, помятого, безоружного. Взяли обоих в плотное кольцо, прикрывая от упырей.
— Лежи смирно, русич! — велел Бернгард, поднимая забрала своего шлема и скидывая перчатки. — Не дёргайся. Рану посмотрю.
Бернгард задрал Всеволоду рассечённый кольчужный рукав. Разорвал одежду на плече. Недовольно поморщившись (ещё бы, столько драгоценной влаги вытекает зря!), прижал плечо краем влажного плаща. По плотной промокшей ткани быстро расплывалось красное пятно. Бернгард невнятно выругался.
«Плохо дело, — отстранённо, как не о себе, подумал Всеволод. — Хлещет, как из свиньи. Видать, задело большую жилу».
— Госпитальера[1] сюда! — проревел магистр куда-то в дождливую тьму. — Живо!
Маленький пожилой орденский брат возник под навесом коновязи как по волшебству. В руках — обнажённый меч. На плече — небольшая сума. На широком поясе — с полдюжины кожаных мешочков и маленьких толстостенных склянок, тоже обмотанных кожей.
— Кровь! — процедил Бернгард. — Останови ему кровь! Сейчас же!
Тевтонский лекарь не стал тратить время на расспросы. Молча глянув на плечо Всеволода, он приступил к делу. Отложил меч. Решительно отстранил магистра.
Попросил, как приказал:
— Прикройте рану от воды, мастер.
Бернгард послушно выполнил распоряжение. Собственной спиной и раскинутым в стороны плащом заслонил Всеволода от стекающих сверху, из щелей навеса ручейков.
Замелькали длинные ловкие пальцы госпитальера… Первым делом лекарь вынул из сумы чистую тряпицу и тщательно обтёр рану. Затем отбросил тряпицу в сторону — всю слипшуюся, красную. Всеволод успел заметить среди тёмно-бурых пятен чёрные вкрапления. Похоже на крошево от боевого серпа. Вот только с чего бы ему так крошиться?
А орденский знахарь уже откупорил одну из своих склянок. Скупо бросил:
— Потерпи…
Что-то нестерпимо жгучее полилось на разрубленное плечо. Больно! Всеволод прикусил губу, чувствуя, как рану заполняет жидкий огонь.
Опорожнённый сосуд полетел в лужу.
— Теперь будет легче, — пообещал госпитальер.
Что-то лилось снова. Из другой склянки. Но теперь — уже не пламя, а холод растекался по ране. Плечо немело, умирало, утрачивало чувствительность, делалось деревянным каким-то, застывало, как во льду. Замороженная неведомым снадобьем то ли навсегда, то ли до поры до времени, боль больше не ощущалось.
— Уже почти всё…
В руках лекаря появился кожаный мешочек с каким-то порошком. Осторожно, не прикасаясь к самой ране, а лишь к коже возле неё, тевтон пальцами левой руки широко раздвинул кровоточащий разрез. Даже теперь Всеволод ничего не чувствовал. Только плечо почему-то казалось чужим и разбухшим до невероятных размеров. А старик уже сыпал содержимое мешочка в разверстую плоть.
Скосив глаза, Всеволод видел, как мелкий, будто пыль, бесцветный порошок взбурлил и зашипел. Всё плечо и руку до локтя заволокло густыми хлопьями розовой пены.
— Ну, вот и готово!
Госпитальер придавил пенистую массу небольшим сложенным вчетверо платком. Чем-то пропитанным, судя по резкому алхимическому запаху. Затем перемотал рану длинной белой тряпицей. Поверху туго затянул тонким ремешком, извлечённым из лекарской сумы.
На всё — про всё потребовались считанные секунды.
— Что? — нетерпеливо спросил Бернгард. — Как?
— Я сделал, что мог, мастер Бернгард, — пожал плечами лекарь. — Средства надёжные, проверенные. Боль должна уйти. Кровь — остановиться.
Всеволод прислушивался к собственным ощущениям. Да, боли действительно не было. Совсем. И кровяной ток уже не отдавался в плече тугими рвущимися наружу толчками.
— Вот только… — госпитальер запнулся.
— Что «только»? — вскинулся Бернгард.
— Если он, — госпитальер указал глазами на Всеволода, — продолжит бой — рана раскроется снова. Русич истечёт кровью.
— Он должен жить! — свёл брови Бернгард.
— Тогда он не должен драться. Не должен делать резких движений, не должен садиться в седло. Чтобы рана затянулась полностью, ему нужен покой. Хотя бы до следующего вечера. Это всё, что я могу сказать.
Лекарь завязал сумку и поднял меч. За непробиваемым защитным кругом, выстроенным мертвецами Бернгарда выли упыри и кричали люди.
«Покой? — Всеволод усмехнулся. О каком покое может идти речь, когда кругом творится такое?»
— Госпитальера! Госпитальера сюда! — донеслось откуда-то справа.
— Я должен идти, мастер.
Не дожидаясь ответа, лекарь шагнул из-под навеса в дождь.
Магистр пребывал в растерянности недолго.
— Отступаем! — рык Бернгарда пронёсся над крепостью. — Все — назад! К внутреннему замку! Строя не ломать! Раненых не бросать!
— Отступаем! Назад! — несколько голосов тут же подхватили приказ магистра.
Вероятно, вместе с командами, произносимыми вслух, Бернгард отдавал и мысленные повеления своей мёртвой дружине. Всеволод почувствовал, как два умруна подхватили его под руки и под ноги. Заботливо чтобы — не дай Бог — не потревожить рану. Чтобы не выпустить понапрасну бесценную кровь. Мёртвые рыцари аккуратно тащили раненого к высившейся над замком громаде донжона. Ещё несколько умрунов прикрывали. Справа, слева, сзади, спереди.
Сопротивляться не было сил. Да и не хотелось. Тело казалось ватным, не своим и вообще — не здешним. Сознание ускользало.
— Мечи! — прохрипел Всеволод. — Бернгард, возьми мои мечи!
Нет, он не впал в небытие. Он видел, как вокруг кипела битва. Люди по-прежнему рубили упырей. Упыри по-прежнему рвали людей. И всё же…
Теперь всё было иначе. Лишившиеся Властителя тёмные твари утратили порядок и рассудок. Их вновь вела одна лишь жажда. Из грозного войска, выполняющего единую волю, они превратились в неуправляемую беснующуюся толпу, где каждый — сам по себе. Где нет уже общих задач и целей, где никто не стремится к общей победе.
Кровопийцы просто лезли на губительное серебро за кровью. И это было привычно, знакомо. Так сражаться с нечистью было проще. И так легче было от неё отбиваться. Гарнизон, собранный со всего замка воедино, успешно прорубался по узким путанным проходам сквозь обезумевшую тёмную орду.
Умруны вновь прикрывали живых. А поскольку серебряная водица, гонимая таинственным током по хладным жилам, нисколько не интересовала кровопийц, упыри просто норовили перебраться через первых, чтобы дотянуться до вторых. Мёртвых тевтонских братьев тёмные твари воспринимали как досадную помеху на своём пути, как ограду или стену, перегородившую дорогу к настоящей — живой и горячей крови. Вот только оградка эта не пускала их через себя. Оградка противилась, колола, рубила. Да и из-за неё, из-за щитов, из-за плеч умрунов, безжалостно разила серебрённая сталь.
Защитники Сторожи отступали неторопливо, строем, без паники. И в итоге, практически не понеся потерь, вошли в опустевший детинец. Поперёк разбитых ворот Бернгард в три ряда поставил своих мертвецов, которые стойкостью и безразличием к смерти мало в чём уступали разнесённым воротным створкам. Затем к арке подтащили осиновые рогатки. И — остановили-таки напиравших тварей. Стены тоже нашлось кому прикрыть. На боевых площадках дрались вперемежку живые и мёртвые, помогая друг другу и не пуская в детинец общего врага.
Крылатый змей больше не помогал штурмующим, Чёрный Князь не отдавал разумные приказы, и повторно овладеть внутренней цитаделью упырям не удавалось. Изрядно прореженное тёмное воинство лишь билось бессмысленно и упрямо о скользкие от дождя и чёрной крови стены, и откатывалось, подобно морскому прибою, оставляя у подножия укреплений десятки и сотни трупов.
А время шло…
Гроза стихла.
Прекратился дождь.
Незримые руки разорвали пелену туч.
В образовавшиеся прорехи на битву-бойню с безопасных высот уставились холодные звёзды. Звёзды смотрели вниз долго и безмолвно, пока упыри не почуяли близящийся рассвет и не отступили, подвывая.
После этого звёзды ещё некоторое время изумлённо и испугано взирали на Сторожу, заваленную белёсыми телами. А потом пришёл срок убираться с небосклона и им самим.
Глава 28
— Ну, как ты, русич?
Конечно же, не здоровье раненого заботило сейчас Бернгарда, а сохранность его крови.
— Не беспокойся, — буркнул Всеволод. — Знахарь твой рану залепил на совесть.
Глава Закатной Сторожи и воевода русской дружины разговаривали наедине в полутёмной комнатке замкового госпита. Всеволод, придерживая раненную руку, полусидел-полулежал на груде пропахших кровью и едкими снадобьями тряпках, наваленных поверх узкого дощатого ложа. Бернгард стоял у небольшого оконца, в которое едва пробивались первые утренние лучи.