Наверное, ещё можно было вернуться и попытаться заново срастить голову с туловом. Наверное. Но свиная голова уже не потянет и не увлечёт за собой застрявшие в упыриной массе задние ряды. Зато сама… такая маленькая, юркая, несокрушимая…
Всеволод вдруг осознал, какой приказ звучит из-под опущенного забрала тевтонского магистра. А осознав…
— Что?! Бернгард! Ты хочешь бросить их всех? Здесь? — Всеволод вновь оглянулся назад — на своих дружинников, на саксонских рыцарей и кнехтов, на татарских лучников, забывших о луках, орудовавших саблями и короткими копьями. Разноплемённые воины, спешившиеся, сбившиеся в круг, стояли крепко. Но надолго ли хватит их стойкости в открытом поле?
— Они знали, на что шли, — отозвался Бернгард. — И ты тоже знаешь, русич. Наша цель — Мёртвое Озеро, и мы не можем задерживаться. Пока есть хоть какой-то шанс продвинуться вперёд, пока мы живы, пока не взошло солнце, и озёрные воды не закрыли рудную черту, останавливаться нельзя.
Понятно… Бернгард попросту избавлялся от обузы. Бернгард намеревался вести передовой отряд, сохранивший наибольшую боеспособность, дальше. А остальные… Остальные уже выполнили свою функцию, втиснув, впихнув, втолкнув остриё клина во вражеские ряды так глубоко, насколько это было возможно.
Теперь «свиное» рыло, по большей части состоявшее из неуязвимых умрунов, будет прорубаться самостоятельно. А громоздкое, неповоротливое обезглавленное и обречённое тулово должно оттянуть на себя силы противника. Погибнуть. И дать последний шанс оторвавшемуся авангарду.
Разумно. Правильно. Но…
— Там мои люди, Бернгард!
Добрая половина русских дружинников билась сейчас в окружённом упырями тулове.
— И мои! — сверкнул глазами Сагаадай.
Да уж, юзбаши ещё хуже: вся его невеликая дружина осталась сзади.
— И твои, между прочим, тоже, Бернгард… — заметил Всеволод. И — плюнул в сердцах: — Хотя, конечно, что тебе люди!
Что люди Чёрному Князю, на кровавую кормушку которого претендуют другие Князья?!
— Если мы останемся с ними, что это изменит? — спросил Бернгард.
Да ничего! Разве что подарит всем им несколько лишних минут жизни. А так — ни-че-го!
Разумом Всеволод всё понимал. Но — не сердцем. Разум убеждал следовать воле магистра. Сердце противилось. А враг наседал. И стоять на месте — смерть. И пробиваться назад — смерть. И двигаться дальше — тоже, в общем-то, верная гибель.
Однако если идти вперёд, к ущелью — будет хоть какая-то цель перед смертью. Надежда какая-то. Так что же, уходить, бросив полдружины?
Но должно ли воеводе поступать так? А должно ли иначе, если только так и можно… нужно?..
Глава 34
Вокруг кипела сеча. Умруны Бернгарда едва сдерживали натиск тёмных тварей. Всеволод медлил, принимая решение. Сагаадай пытался развернуть лошадь. Юзбаши намеревался выдраться из строя и вернуться назад: сам, в одиночку.
Не вышло. Рослые рыцарские кони со всех сторон стискивали низкорослую степную лошадку. Мохнатая кобылка злилась, кусала кольчужные попоны, однако преодолеть сопротивление не могла.
— Нельзя оставлять их там… так… — прохрипел Всеволод. — Нужно помочь, Бернгард, слышишь, вытащить нужно, чтоб дальше… вместе…
— Пустите! — требовал взбешённый юзбаши, размахивая над головой обнажённой саблей. — Выпустите меня!
— Всеволод! Сагаадай! — их оборвал не Бернгард — Бранко. Волох говорил громко, горячо и негодующе. — Здесь от нас проку не будет. Здесь мы уже не поможем ничем и никому. Но в наших силах ещё добраться до Шоломонара. Его змей упал где-то у входа в ущелье, и Чёрный Господарь сейчас на земле. Так неужели вы предпочтёте умереть здесь бессмысленной и никчёмной смертью, когда есть шанс отомстить?!
О, месть — сладкое чувство. Особенно когда ничего другого не остаётся. Что ж, в словах Бранко имелся смысл. А главное, в них было оправдание. Тому, с чем предстояло смириться. На что предстояло пойти.
Красивое оправдание своей и чужим смертям.
— Ну, так что? — Бернгард сквозь прорезь забрала глянул на Всеволода, на Сагаадая.
— Едем, — процедил Всеволод. — Вперёд…
Сагаадай молча, с натугой, словно шею степняка свело судорогой, кивнул.
— Только пусть твои мертвецы расступятся, — потребовал Всеволод. — Теперь я хочу быть впереди.
И даже не в хотении тут дело. Просто он должен быть сейчас впереди. Раз уж дружинники, оставленные воеводой, гибнут сзади.
— Но твоя кровь, русич…
— Плевать! Или я выхожу вперёд, или мне в этом строю делать нечего.
Бернгарда, явно, не устраивал такой поворот. Но и выбора у магистра не было. Как и времени для препирательств.
— Пусть будет так, — помедлив полсекунды, глухо отозвался он.
— Я… — вскинулся, было, Сагаадай.
— Хорошо, — нетерпеливо оборвал степняка Бернгард. — Ты тоже выйдешь вперёд. Но раз уж на то пошло — я встану с вами.
Команды тевтонского магистра прозвучали громко, кратко и чётко. Отсечённая «свиная» голова перестраивалась быстро, не прекращая боя. Поредевшая мёртвая дружина расступилась впереди, чуть подалась в стороны и чуть сползла назад.
Из притуплённого, побитого «рыла» выдвинулось новое. Меньше, уже, острее прежнего.
Хищнее.
Свою малую «свинью» из головы большой они выстроили в считанные мгновения. Теперь впереди было только три всадника. За ними — четыре. Дальше — больше. Бранко, Конрад, Золтан, Раду, русичи и саксы — вперемежку. И — косые шеренги мертвецов по флангам.
Всеволод, как и требовал, оказался в первой тройке. Посередине. В этом тоже, наверное, крылась хитрость Бернгарда. Его, хоть и пустили на врага, но надёжно прикрыли с флангов. Справа — вон, лихо рубится сам магистр, слева — проворно вертится в седле и ловко машет саблей Сагаадай. У Бернгарда на левой руке — большой треугольный щит. Степняк тоже сорвал с седла круглый щиток поменьше. В общем, уберегут, ежели что, носителя древней крови.
У Всеволода щита не было. Зато имелось два клинка.
А ведь для двух мечей и простора нужно вдвое больше.
Взмах одной рукой, взмах другой.
Свист разрубаемого воздуха, брызги чёрной крови.
— Пшёл! — Всеволод двинул коня на освободившееся пространство.
Ещё сильнее заострив их малый клин. Заняв место на самом острие.
Об этом, вообще-то, уговора с Бернгардом не было. И что с того?
Вот ведь оно — то, что ему так было нужно! Чего так не хватало! Самое-разсамое то для обоерукого воя! Наивыгоднейшая позиция. Привычная. Удобная. Места много — руби не хочу. Тех, кто идёт сзади, не зацепишь. И можно вольготно, без оглядки, сечь сплеча и вправо, и влево. Как он умел, как любил.
Всеволод рубил руками, и правил конём ногами. Именно он теперь вёл за собой малую русско-тевтонскую «свинью».
— Куда, русич?! — запоздало прогудел сзади из-под шлема Бернгард.
— Впере-е-д! — ответил-приказал Всеволод.
И вновь наподдал шпорами по мокрым конским бокам. Раз. Другой.
И, навалившись животом на седельную луку, нанёс сверху, перед конской мордой, да по-над шеей, укрытой посеребрённой кольчугой, два удара.
Правой. Левой.
Будто мошек отгонял.
Посыпались срубленные когти, пальцы, руки. Брызнуло чёрное, холодное, зловонное.
И ещё — два удара. Закувыркались в воздухе упыриные головы, похожие на обросшие бледным мхом и погаными грибами пеньки. Чёрные фонтаны стали сильнее, гуще. Конь Всеволода послушно ступил на очищенный пятачок.
Их, как выяснилось, оттеснили уже довольно далеко от бившихся в глухой обороне основных сил. И это — то самое худо, которое не без добра. Не столь велики ещё были здесь груды порубанной нечисти. Конь Всеволода легко перемахнул через мягкую, скользкую, проседавшую под копытом преграду.
Сзади рокотал из-под забрала Бернгард, призывая мёртвых и живых всадников не отставать от обоерукого мечника.
Всеволод назад не смотрел. Сейчас он смотрел только…
— Вперёд!
А когда впереди возникала змееподобные руки и уродливые морды с раззявленными пастями, он рубил снова и снова. Всё рубил. Руки, морды, пасти…
Одни упыри падали, на их место вставали другие. Но всё же не так скоро вставали, как мелькали в воздухе длинные мечи обоерукого всадника.
Понукаемый Всеволодом конь вновь ступал по чёрной земле и бледным телам.
А всадник — рубил на каждый шаг.
А конь — двигался дальше.
А за конём и всадником следовали другие кони и другие всадники.
Малый клин с узким остриём оказался более маневренным и подвижным, нежели массивная неповоротливая «свинья», способная использовать лишь набранную скорость и силу инерции.
Они ломились всё дальше. Упрямо, настырно, отчаянно. Теряя бойцов, и, насколько это было возможно, восполняя потери новыми ратниками. Всеволод, занимая место одного, но, сражаясь за двоих, первым вклинивался в неприятельские ряды. Бившиеся сзади Бернгард и Сагаадай расширяли брешь. Третий ряд раздвигал её ещё больше. Затем в образовавшийся пролом втискивались остальные — живые, мёртвые, крушащие всё и вся на своём пути.
Тускло поблёскивала сталь с серебром. Визжали рассечённые твари. Нескончаемым калейдоскопом мелькала перед глазами плоть мучнистого цвета и брызгала чёрная холодная кровь.
Сколько времени прошло? Трудно было судить. Да Всеволод об этом и не задумывался. Он только тупо, монотонно работал мечами, всё явственнее ощущая тяжесть, что вливалась в обе руки.
И, казалось, не будет тому конца. И никаких перемен — тоже не будет. И всё же…
Всё же что-то менялось. Нет. Уже изменилось.
Всеволод недоумевал, не понимал — что?
Потом понял.
Что нечисть отступает.
Вся выплеснувшаяся под замковую гору упыриная рать втекала обратно в узкую горловину ущелья. Разумеется, кровопийцы пятились сейчас не под натиском горстки сторожных воинов. Какой там натиск, если из всей мёртвой дружины Бернгарда уцелело едва ли треть рыцарей, а живых бойцов оставалось и того меньше!
Но почему тогда? Какова причина?