— Верно. Сагаадай тоже провёл и прошёл. Правда, потеряв при этом большую часть своей дружины.
— Его путь был долгим и опасным, — заметил Всеволод. — Гораздо более долгим и, возможно, ещё более опасным, чем мой.
— И это верно. Как и другое. Лидерка даже не пыталась укротить его дикую степную натуру. Эржебетт не учуяла в нём скрытого могущества Изначальных. И в Конраде — тоже. Она выбрала тебя. Твою силу. А у лидерки на особую силу — особое чутьё.
Дальше Всеволод не слушал. Пока — не слушал. Он склонился над каменным гробом и над молчавшей, как камень, пленницей саркофага.
— Это так, Эржебетт? Это правда? То, что говорит Бернгард?
Оба меча в руках Всеволода были сейчас опущены. Посеребрённые острия клинков за малым не касались плит пола. Всеволод пристально смотрел сквозь шипастую решётку из стали и серебра в лицо Эржебетт. В милое лицо девы-твари. В зелёные глаза, отражающие нервный факельный свет.
«Это так? Это правда?»
Глава 4
Из саркофага ему не сказали ни слова. Не кивнули утвердительно, не мотнули головой, отрицая. В саркофаге лишь отвели взгляд.
Но прежде Всеволод всё же успел уловить и увидеть… В тёмной зелени очей-озёр и мерцании огненных бликов он ясно и отчётливо разглядел своё отражение. Такое же, как в перепуганных водах Мёртвого Озера. Перевёрнутое. Вверх ногами. И не было тут ни морока, ни наваждения. Было — как было. Было — что было. Страх. Животный ужас.
Эржебетт боялась. И в этом безотчётном страхе, в её панический ужасе Всеволод распознал невысказанный ответ. Он понял: да, это так, да, это правда. Всё, что тевтонский магистр говорит сейчас и всё что он скажет после.
А магистр говорил. Старец-воевода Закатной Сторожи повторно давал Всеволоду урок, который тот по глупости и слепоте своей не желал усваивать раньше.
— Лидерка способна брать чужую силу в любом её проявлении: не только через кровь, но и через любовь. Разумеется, только через греховную плотскую любовь, — рыцарь-монах брезгливо поморщился. — Её развратные ласки доставляют больше удовольствия, чем ласки опытнейших куртизанок, но страстные соития с ней забирают жизненные силы. Поначалу оставляя сладкую истому в членах. После — вовсе истощая человека до смерти…
А ведь точно! А ведь, в самом деле! Всеволод вспомнил овладевшую им сладостную… невероятно-сладостную истому, блаженное опустошение, вялую и сонную слабость, чем-то похожую на смерть. Так оно всё и было. Тогда, после их совместной с Эржебетт ночи, проведённой вместе в монашеской келье. И сама Эржебетт была… Довольной и сытой кошкой она тогда ему показалась. Довольной и СЫТОЙ. Насытившейся если не сполна, то — изрядно.
— Чтобы испить свою жертву на любовном ложе целиком, до конца, лидерке требуется не одна ночь, — продолжал тевтонский магистр. — И чем больше пожираемая ею сила — тем больше нужно ночей. Днём, правда, её чары не страшны человеку. Днём даже лидерка не способна забирать чужую силу и жизнь. Волшба тёмной твари рассеивается под солнцем так же быстро, как испаряется кровь мёртвых нахтцереров. Но уже после первой ночи, проведённой с ней, в сердце человека остаётся саднящая заноза. Или… — Бернгард опять скривился. — Или, скорее уж, не в сердце. А кое-где пониже. Осознанные и — ещё в большей степени — неосознанные воспоминания о пережитом наслаждении снова и снова влекут несчастную жертву на губительное ложе страсти. Этому трудно, почти невозможно противиться. К тому же не следует забывать, что Эржебетт — тварь особого рода. Вместе с лидеркой и вервольфом в ней уживается ещё и ведьмина дочь — пусть не прошедшая полноценное посвящение, но, наверняка, успевшая по верхам нахвататься от матери нехитрых приёмчиков примитивной женской магии. Даже самые простенькие из них эффективно воздействуют на мужа-воина, неискушённого в любовных играх и изощрённом флирте. Так что Эржебетт нетрудно было поддерживать твой интерес к своей персоне не только ночью, но и при свете дня.
Магистр говорил. Всеволод слушал. Эржебетт молчала. Они были заперты втроём в мрачном подземном склепе. И склеп этот сейчас был их маленьким тесным мирком, в котором решалось что-то важное, что-то судьбоносное для всего остального людского обиталища — того, который остался снаружи, за толстой каменной кладкой и ещё более толстым слоем земли.
Магистр говорил…
— Рано или поздно, лидерка вытянула бы из тебя всю силу Изначальных и всю жизненную силу, обратив твою кровь в никчёмную подкрашенную водицу, а тебя самого — в остывший труп. Уж не знаю, на сколько бы ночей тебя хватило, но к счастью, в этом замке ночь — пора войны, а не любви.
— К счастью?! — у Всеволода нервно дёрнулись уголки рта.
— Именно так, — строго сказал Бернгард. — К счастью для тебя — в первую очередь. Я, как мог, заботился о том, чтобы от заката до рассвета вы с Эржебетт не оставались наедине ни на минуту. Чтобы у тебя не возникало мысли о любовных утехах ни до штурма, ни после. Ну, а уж во время ночных битв тебе самому было не до того. Однако Эржебетт чуяла твою силу. И жаждала её. И сдаваться не собиралась. Она лишь дожидалась удобного момента. И вполне могла дождаться.
— А чтобы этого не случилось, ты послал к ней своего человека с раствором адского камня в латной перчатке? — не отводил глаз от магистра Всеволод. — Воспользоваться потайным ходом он не смог, поскольку сундук, закрывавший лаз, в ту ночь был подпёрт столом. Проникнуть в нашу с Эржебетт комнату можно было только через дверь, возле которой я и застал твоего посланца. Скажи, что должен был сделать этот рыцарь? Облить Эржебетт жидким серебром? Напоить её?
Вяло усмехнувшись, Бернгард ушёл от прямого ответа:
— Сейчас ты всё понял неверно, русич. А тогда — появился не вовремя. Ты слишком беспокоился за Эржебетт, и после того случая уже не пожелал расставаться с ней. Ни днём, ни — что гораздо хуже — ночью. Даже во время штурмов ты держал её возле себя. В общем, ситуация осложнилась и вас следовало разлучить.
— И по твоему приказу в Эржебетт пустили стрелу с зазубренным наконечником и надколотым древком из осины?
— По моему, — не стал спорить магистр. — Пришлось пролить немного её крови, чтобы сохранить силу твоей. Впрочем, у меня были основания предполагать, что ты не дашь Эржебетт истечь кровью. Я не ошибся.
— Почему её только ранили? — спросил Всеволод. — Почему не убили? Стрелок оказался никудышным? Или ты опасался, что я оставлю стены и поведу своих людей против тебя.
— Такое тоже могло случиться, — серьёзно ответил Бернгард. — Ты находился под чарами лидерки и ведьминой волшбой. Но главная причина всё же в другом. Эржебетт нужна мне живой. Мне нужна её кровь… та часть её крови, которая прежде принадлежала ведьминой дочери и которая по сию пору несёт в себе силу Изначальных.
Всеволод нахмурился:
— Зачем тебе её кровь?
— Чем-то надо закрывать брешь между мирами, русич, — ответил Бернгард. — Кровь на кровь, слова на слова — и порушенная граница восстановится. И Набега — настоящего Набега — уже не случиться. И вообще не будет никакого Набега. Надеюсь, крови Эржебетт хватит, чтобы запереть Проклятый Проход.
Ах, вот оно что!
— Вот почему ты с самого начала убеждал меня отдать тебе Эржебетт?
— Потому, — утвердительный кивок.
— Вот почему охотился за ней?
— Потому, — ещё кивок.
— И вот почему сейчас ты держишь её здесь в осиновых тисках и в клетке из серебра и стали?
— Поэтому.
Третий кивок. И — разъяснение:
— Это не убьёт Эржебетт, но будет помехой её волшбе. Осина, впечатывающаяся в плоть, вытягивает колдовскую силу и не даёт лидерке прельщать и соблазнять, как прежде. Шипы серебряной решётки сдержат вервольфа, если Эржебетт попытается перекинуться в зверя, а сталь не выпустит наружу человека. Эти колодки и эту клетку изготовили по моему приказу вскоре после вашего появления в замке. Как видишь, и то, и другое пригодилось. Лидерка всё же попала ко мне в руки, чему ты, русич, по своему неразумению, так долго противился и так упорно препятствовал.
Всеволод вздохнул. Да, по неразумению. Да, противился. Препятствовал…
— Погоди-ка! — Всеволод вспомнил то, о чём позабыл в череде внезапно навалившихся откровений и потрясений. Но о чём забывать никак не следовало. Ради чего он здесь, в этом склепе — вспомнил.
— Кто убил моих дружинников, Бернгард? — выпалил он. — Тех, кто охранял Эржебетт?
— Не я, — спокойно ответил тевтон. — В этом ты можешь не сомневаться. Я, участвовал в дневной вылазке — ты знаешь…
— Но и не лидерка. Это я знаю тоже. Теперь — знаю. Выходит, твои люди, оставшиеся в замке?
— Тебе известно, сколько их было, русич, — Бернгард неодобрительно покачал головой. — Думаешь, они смогли бы так просто совладать с охраной Эржебетт? И потом… Подумай о том, как погибли твои дружинники.
— Они обескровлены! — вздохнул Всеволод. — Их испили.
— А братья ордена Святой Марии, бьющиеся против нечисти бок о бок с твоими воинами, не пьют человеческой крови.
— Тогда кто?! — вспылил Всеволод. — Я не спрашиваю, Бернгард, кто выкрал для тебя Эржебетт. Я спрашиваю — кто испил моих дружинников? Кто, прах вас всех побери, это сделал?! Ваш пресловутый замковый упырь, о котором столько говорят? Он всё-таки существует?
— Ты узнаешь об этом позже. Сейчас у нас с тобой разговор о ней.
Бернгард кивнул на саркофаг.
Глава 5
— Послушай, сакс… — едва сдерживая ярость, прохрипел Всеволод.
— Нет, это ты меня послушай, русич, — магистр повысил голос. — Мёртвым уже не поможешь. Нам нужно думать о живых. О пока ещё живых. Которых может спасти только сильная кровь. Кровь этой лидерки. Или твоя кровь.
— Что?! — Всеволод недобро прищурился.
Молнией полыхнула неожиданная догадка. Слепящими отблесками — озарение.
И — следом — гнетущее, затмевающее всё и вся разочарование. И з-з-злоба. Страшная. Жуткая.
— Сильная кровь, говоришь? Кровь лидерки или моя кровь?