— Ну-у… — растерянно протянул Всеволод.
Магистр продолжал — быстро, уверено и напористо:
— В нашем случае дело будет обстоять так. Сначала с серебряным раствором смешается вот этот защитный покров, — Бернгард кивнул на верхний слой прозрачной воды. — Конечно, концентрация адского камня при этом значительно уменьшится, но это не беда. Мёртвые воды, насколько я могу судить, весьма чувствительны к лунному металлу. Даже раствор, содержащий мизерную толику серебра, способен взбудоражить озеро и поднять таку-у-ую бурю!..
Бернгард многозначительно хмыкнул:
— А удерживать на себе новую субстанцию, которая пропитает и, по сути, обратит в себя весь верхний слой, мёртвые воды уже не смогут. Значит, они сбросят её. Сольют. И, во-первых, окажутся беззащитными перед солнцем. А во-вторых… Им придётся дать дорогу серебряному ручью, который, разумеется, устремится на дно этой каменной чаши. Lapis internalis проведёт нас вниз, русич.
— О чём ты говоришь, Бернгард?! Ты же сам только что доказывал мне, что озеро так просто не сдаётся. Да оно в два счёта разметает твою серебряную водицу в брызги и обратит в туман.
— И что? — безмятежно усмехнулся Бернгард. — Туман осядет, брызги опадут и снова сольются друг с другом. Согласен, реакция будет бурной, но её итог очевиден. Полагаю, для достижения нужного результата нам хватит нескольких пинт раствора адского камня.
— Пинт?! — Всеволод вытаращил глаза. Что за бред?! Алхимическая лаборатория — завалена, а все имевшиеся у них запасы серебряной воды израсходованы. — Где ты умудрился отыскать столько? И… и как смог дотащить сюда?
— Я ничего не искал и ничего не тащил. Я — привёл.
— Что?! — Всеволод ничего не понимал. — Привёл?!
Улыбка Бернгарда стала всё шире.
— Не тебе одному предстоит сегодня пожертвовать своей кровью ради спасение этого мира. А кровь, как ты знаешь, бывает разной.
Ах, вот оно что! Пропитанные серебром умруны из замкового склепа! Ходячие бурдюки, под завязку наполненные раствором адского камня! Похоже, для мёртвой дружины Бернгарда нашлось новое применение…
— Начнём с твоего старого знакомого, русич. Если потребуется — призовём кого-нибудь ещё…
— Ты о чём?.. — нахмурился Всеволод. — О ком?..
О каких знакомых идёт речь?
Но на этот раз Бернгард, не снизошёл до объяснений. Князь-магистр повернулся назад и…
— Брат Арнольд! — над берегом, всё ещё укрытым зеленоватым туманом раскатисто и глухо прозвучал зов магистра. — Подойди сюда!
Глава 39
Некоторое время спустя из плотной пелены выступила одинокая фигура. Посеребрённый доспех, глухой шлем-горшок на голове, меч в ножнах… Умрунов Бернгарда не всегда можно было отличить одного от другого, но уж этого-то Всеволод признал сразу. Ещё бы! Имелись характерные приметы. Давно, целую вечность назад, он застал этого рыцаря у дверей Эржебетт.
От белого орденского плаща с отхваченным краем после ночной битвы, правда, остались лишь рваные обвисшие на плечах клочья — будто подрезанные крылья. Зато рассечённая перчатка на левой руке, некогда перехватившая клинок Всеволода, никуда не делась. И на груди, вон, знакомая рваная кольчуга, грубо перехваченная старым, подржавевшим уже проволочным швом, в который упирался тот самый клинок.
На правом боку мертвеца виднеется, впрочем, и свежий след от упыринных когтей, которого прежде не было. Кольчужные звенья выдраны вместе с клоком стёганного поддоспешника. Правда, до мяса умруна тёмные твари добраться не успели, и пустить серебряную водицу из жил покойника не смогли.
Что ж, Бернгард это исправит.
Магистр подступил к рыцарю-умруну. Извлёк из ножен меч. Распорядился:
— Сними шлем, брат Арнольд!
Мёртвый рыцарь подчинился беспрекословно. Только сначала снял латные перчатки. Одну, вторую… Так удобнее совладать с ремнями, крепившие шлем к доспеху.
Обнажившиеся руки были… М-да, не совсем человеческими они были. Кожа — сухая, как старый пергамент и пятнистая. Тёмно-серые, цвета дыма пожарищ, пятна лежат внаслой друг на друге, словно драконья чешуя. Ногти — те и вовсе чёрные. Глубокий порез на левой ладони стягивают грубые стёжки суровой нитки. Вокруг шва — тоже черным-черно. От раствора адского камня, излившегося наружу, надо полагать.
Избавившись от перчаток, Арнольд… тот, кто когда-то был братом Арнольдом, отстегнул и снял шлем, оставшись в толстом войлочном подшлемнике и наброшенном поверх кольчужном капюшоне. Зажал железное ведро со смотровой прорезью под мышкой. Замер, в ожидании дальнейших команд.
Однако же! Всеволод вмиг забыл о руках мертвеца. Что там руки по сравнению с этим! Прежде он не видел лиц Бернгардовых воителей-умрунов, укрытых бронёй. Теперь вот увидел.
И лучше бы было оставаться в счастливом неведении!
Сама маска смерти смотрела сейчас на него. Без всякого выражения, без эмоций. Только не бледная, не жёлтая, не восковая, как у обычных покойников. А опять-таки — пятнистая, дымчато-серая. Тёмная. Заострившиеся черты, впалые щёки. Но больше всего, конечно, поражают… ужасают глаза. Белки — вон, уже и не белки вовсе. Сплошь подёрнуты голубоватой плёнкой. И зрачки… Да уж, зрачки…
Мёртвые. Пустые. Только где-то в самых глубинах едва-едва угадывается алчный блеск. Хорошо знакомый, слишком хорошо. Так блестят глаза упырей. Неутолимая жажда крови порождает такой блеск. Сейчас-то она придавлена волей Властителя, поднявшего это существо из каменного саркофага. Но что будет, если незримая узда вдруг ослабнет? Или исчезнет вовсе?
— Не удивляйся, русич, — смятение Всеволода не укрылось от пытливого взгляда Бернгарда. — И не пугайся. Темнеющая кожа и синеющие глаза — это обычное явление, когда вместо крови по жилам течёт жидкое серебро.
— И когда Ток — вместо жизни?
Бернгард кивнул:
— Трансформация моих серебряных рыцарей только начинается, но со временем Ток изменит их облик до неузнаваемости. Я ведь уже рассказывал тебе… Вспомни, сколь сильно разнятся Пьющие и оборотаи. А ведь одни произведены от других.
Всеволод смотрел в тёмно-серое, почти чёрное лицо мёртвого рыцаря.
— Я помню, Бернгард. Я всё помню. И я понимаю, что с людьми, которых ты отнял у смерти, рано или поздно произойдёт нечто подобное. Мне просто странно, что белый металл так сильно темнит человеческую суть.
Магистр пожал плечами.
— Тёмное, светлое… В этом мире, как и в любом другом, всё относительно, русич. А на границе миров — так и подавно. Но сейчас у нас нет времени на отвлечённые диспуты.
Бернгард вновь обратился к неподвижному и безмолвному мертвецу.
— Капюшон тоже сбрось, брат Арнольд.
И — коротко — в сторону. Всеволоду:
— Зачем понапрасну тупить лезвие?..
Верно. Незачем…
Негромко звякнув гибкими стальными звеньями в серебряной отделке, кольчужный капюшон скользнул за спину умруна. Зацепив при этом и стащив с головы подшлемник. Теперь только длинные волосы мертвеца — потемневшие, косматые, высохшие, ломкие — прикрывали худую шею, торчавшую из затянутого ворота кольчуги. Но ведь волосы мечу — не помеха.
— Подойди к воде, брат Арнольд — потребовал магистр. — Ближе. Ещё ближе. Вот так…
Умрун встал на массивном плоском валуне, уходящим в озеро. Как некогда стоял сам Всеволод с обнажённым мечом, намереваясь проткнуть посеребрённой сталью маслянистую муть под прозрачным слоем. Как стояла на берегу мать Эржебетт — ведьма Величка с острым осколком камня, занесённым над рукой, в которой пульсировала древняя кровь.
Но у тевтонского брата не было сейчас в руках ни меча, ни камня. Зато по жилам Арнольда текло жидкое серебро.
— Склони голову, — приказал ему Бернгард.
Рыцарь повиновался. Опустившись на одно колено, мёртвый человек склонился перед мёртвыми водами.
Как перед плахой.
— Ниже. Ещё…
В памяти всплывала ещё одна картина, виденная Всеволодом глазами Эржебетт. Казнь Велички, которой Бернгард срубил голову над озером. Обессиленная, обескровленная ведьма-мать тогда не могла противиться. Но этот-то — может. Если захочет. Только не хочет. И — не противиться. Невероятно! Такая покорность! ТАКАЯ покорность…
Коленопреклонённый рыцарь стоял неестественно спокойно, почти торжественно, будто дожидался не главоотсечения а повторной акколады[4]. Только отражение Арнольда заметно подрагивало в нервной ряби неуспокоившегося озера. И что любопытно — перевёрнутое отражение. Вверх ногами — как и отражение Всеволода. Не как отражение Чёрного Князя в обличье тевтонского магистра. А ведь, по большому счёту, оба они — и Бернгард, и Арнольд — нечисть. Оба кровопийцы. Только один уже прошёл через Мёртвое Озеро и признан за своего. Другой — нет.
«Всё относительно, русич. А на границе миров — так и подавно».
Магистр опять заметил волнение Всеволода. Спросил неожиданно:
— Желаешь сделать ЭТО сам?
Надсмехается? Предлагает всерьёз?
— Вообще-то, Арнольд был в числе тех, кто… м-м-м… устранял твоих воинов, охранявших Эржебетт, — пояснил магистр. Всё-таки он говорил вполне серьёзно, без тени насмешки.
Вот оно как? Всеволод нахмурился. Один из тех? Кто устранял. Убивал. Испивал — если уж быть точнее.
— А ты, помнится, жаждал мести, русич. Сейчас у тебя есть прекрасная возможность поквитаться. Давай, порадуй сердце, отведи душу.
Всеволод вспыхнул, сглотнул вставшую вдруг сухим комом слюну. Да, признаться, соблазн был. Но ещё больше было отвращения. Много ли радости он доставит своему сердцу, и успокоит ли душу, собственноручно отрубив голову ходячему трупу… безвольному орудию в чужих руках? Вот эту самую уже подставленную под меч голову? Разве это отмщение?
Нет, настоящее отмщение должно быть… будет иным.
Когда они, наконец, закроют рудную черту. Когда остановят Набег. Когда отпадёт нужда в вынужденном союзе с Бернгардом. Когда можно будет больше не думать о нечисти с той стороны. Вот тогда-то он вплотную займётся тварями, оставшимися по эту сторону. А Князем-магистром — в самую первую очередь. Ну а ЭТО…